— Сегодня не пойду.

— А он шляпу будет показывать.

— Чего он со шляпой будет делать?

— Вертеть будет.

— Нет, мне письмо дописать надо.

Сабины уже нет, но дверь открыта, и Стефан злится на Сабину. Не проходит и пяти секунд — она снова тут.

— Иди, — говорит она.

— Я письмо пишу.

— Мама тебя зовет.

— Но я же письмо пишу. Ты что — оглохла?

Сабина стоит вытянувшись как оловянный солдатик. Стоит — и ни с места. Значит, не уйдет. Не уйдет до тех пор, пока они вместе не пойдут к матери. Лучше уж сразу идти.

Отец все еще лежит на диване, время от времени отрывается от газеты и смотрит телевизор — что это там заяц Ицеплиц вытворяет. Мать на кухне моет посуду, судя по звукам — только чашки. Увидев Стефана, она открывает морозильник, достает мисочку с мороженым. Малиновое со взбитыми сливками.

— Это тебе! — говорит она. У мамы темно-карие глаза, волосы черные и такие, что всегда кажется — она только что причесалась.

— Малиновое… — говорит Стефан, берет мисочку, мешает ложечкой.

Сабина, вытянув шею, смотрит на него.

— Ты свою порцию уже получила, — говорит мать.

— Я и не хочу больше…

— Конечно, нет, — говорит отец, а так как все улыбаются, Сабина надула губки и ладошкой хлопает по газете, за которой прячется отец. Он тут же хватает Сабину. Все громко смеются. Сабина хочет вырваться и очень сердится. Косички почти горизонтально торчат в разные стороны.

— А теперь довольно! — говорит мать. — Герман, отпусти ее. — Мать подходит к дивану и уводит Сабину. — Идем, у меня для тебя кое-что осталось.

Сабине четыре года, летом исполнится пять, а еще через год она пойдет в школу. Все балуют Сабину. Бабушка тоже. Поэтому с ней не просто справиться. Мать дает ей шоколадное печенье.

— От тети Эрны, — говорит она.

— Лучше не бывает, — говорит отец.

Мать, молча посмотрев на отца, говорит Стефану:

— Ты видел, что на лестнице творится? Сколько воды-то!

Да, Стефан видел. Он кивает, но ложку так и не вынул изо рта. Вот он, когда страх-то пришел! А он его уж и не ждал!

— Отец у нас герой, — говорит мать, улыбаясь.

Отец делает вид, будто не слыхал ничего. Сложив газету, он сооружает из нее бумажный шлем и напяливает себе на голову. Сабина хочет взять шлем, тянет руки, взбирается отцу на колени, но все равно не может достать. Она хнычет, просит. Мать, рассердившись, говорит:

— Себя не слышишь из-за вас. Слово не даете сказать!

— Даем, — говорит отец и вручает шлем Сабине.

Стефан помешивает ложечкой мороженое. Но что-то уж очень долго, прежде чем отправить его в рот.

— Что это ты все мешаешь и мешаешь? — спрашивает мать. — Не вкусно разве?

— Почему? Вкусно, — говорит Стефан, и обращаясь к отцу: — А страшно было, когда вода ударила?

— Нет, — отвечает отец. — Только холодная очень и… мокрая.

— Если бы ты не закрутил, что было бы?

— Еще больше воды. Затопило бы все внизу.

— А сейчас?

— Что сейчас? — сердится отец. — Хватило и этого! Какой-то дурак взял да открыл гидрант! Зачем? Можешь ты мне это объяснить?

Стефан бы мог. Но он не говорит ни слова. Встал, держит в руках пустую миску и молчит. Герман злится, кожа на висках побелела. Таким злым Стефан его еще никогда не видел. Слышно, как за тонкой перегородкой на кухне возится мать. Она спрашивает оттуда:

— Неужели это нарочно кто-то?

— Конечно, нарочно, — говорит отец. — Может, ребята чьи-нибудь. Посмотреть хотели — пойдет вода или нет? — Он собирает газеты и укладывает их в корзиночку.

Стефан молча следит за ним. Лицо такое, как будто он ничего не знает. Поворачивается, чтобы уйти, но тут отец вдруг спрашивает:

— А ты, ты как думаешь?

— Чего?

— Ты как считаешь — ребята кран открыли?

У Стефана такой вид, как будто он совсем об этом не думает и еще долго думать не собирается.

— Понимаешь, — говорит отец, — собрались ребята, делать нечего, сидят себе на лестнице… Сколько раз я это видел!

— На лестнице? — говорит Стефан. — Кто их знает.

— …и вдруг у одного из них — идея! — говорит отец.

— Какая еще идея?

— Посмотреть — пойдет вода или нет?

— Может, кто пить захотел?

— Пить?! — переспрашивает отец.

— Ну да. Вдруг кому-нибудь пить захотелось.

— И он подходит к гидранту и отворачивает кран?

— Вроде бы.

— А ты представляешь себе, какая это сила?

— Не. А какая?

— А такая, что уши тебе враз оторвет.

— Ну да! — говорит Стефан и представляет себе Губерта без ушей. Даже смешно делается. А отец говорит:

— На такое только совсем глупый человек способен. Такой, у которого по физике — кол!

«Вот, значит, как, — думает Стефан, — такой глупый, что по физике кол». И тут же ему приходит в голову, что Герман его на смех подымет, если он ему сейчас скажет: «Это я гидрант открутил». «А что? — думает он, — сам-то я никогда этого не сделал бы, я ж не Губерт. Но какое все это теперь имеет значение! Я же обещал Губерту: «Что-нибудь да скажу. Тебе нечего бояться».

«А теперь говори! Скажи что-нибудь», — приказывает он сам себе и говорит:

— Может, кто-нибудь хотел проверить, хватит ли у него духу? Храбрость хотел показать?

— Храбрость? — переспрашивает отец, и Стефан видит, что отец поверил ему, и сразу ему делается не по себе — зачем он отцу голову морочит!

Выглянув из кухни, мать спрашивает:

— Уж не знаешь ли ты что-нибудь?

— Я? — говорит Стефан. — С чего это?

— Нет, правда! Может, ты знаешь?

— Ничего я не знаю.

— Насчет храбрости, — говорит отец, — это я тоже сначала подумал. Вот что: надо взять да спросить ребят. Всех, кто в этом доме живет.

«Что это он задумал?» — спрашивает себя Стефан, и так ему делается страшно, что даже щеки холодеют. Но отец уже забыл про Стефана.

На экране телевизора — футбол! Крик стоит! Отец как завороженный уставился на экран.

Наступает священный час — это даже Сабина понимает. Она сидит на диване тихо и смирно, потом неслышно исчезает, Стефан за ней, но отец окликает его:

— Ты что, не будешь смотреть?

— Мне дописать надо.

— Дописать? А футбол?

Но Стефан уже закрыл за собой дверь.

И опять он сидит за столом в маленькой квадратной комнате — своей комнате. Все здесь такое же новое, как белый полированный стол: книжная полка, низкий шкаф и койка, покрытая темно-синим. Да и коврик, и настольная лампа, и веселая занавеска — все, все новое! Стефану может показаться, что он сидит в витрине магазина, где продают мебель. Старое здесь только бабушкин комод, маленький мореный комод, и картинки и книжки.

На некоторых картинках — корабли, на одной «ФРАМ» — деревянный парусник великого исследователя Арктики Нансена, рядом — крейсер «АВРОРА», стволы орудий высоко подняты. Дальше — автомобили. Больше всех Стефану нравится старинный «Бентли». Еще дальше — мотоциклы, от «Хонды» до «Добито», сверхскоростные, сверкают серебром. И под самый конец на левой стороне в полстены черная рекламная афиша грампластинок. Мать всякий раз удивляется — откуда у сына эта афиша: все на ней по-английски, и четыре парня, чудилы какие-то. Почему он их повесил? Он же всегда жил у бабушки, в тиши, на берегу речки — там и домов-то двух десятков не наберется. Откуда у него такие замашки?

«Знаю я их», — сказал он, когда его спросили.

«Но откуда?»

«Брат Тассо с собой привез».

Мать тогда долго рассматривала афишу, будто с ней какая-то тайна связана, и в конце концов сказала: «Не знаю я, что с ней делать? А ты-то знаешь?»

«Конечно, знаю», — ответил Стефан. Но у него при этом был и свой секрет: если долго глядеть на афишу — музыку слышишь.

Сейчас он не смотрит на черную афишу, а сидит за столом, голову подпер ладонями и читает письмо, которое написал другу Тассо. И последние слова читает, и предпоследние, и дальше и дальше — но ничто его не трогает. А ведь все это он сам написал, и когда писал, думал о Тассо и представлял, как Тассо удивится: до чего ж далеко Стефан от речки уехал и теперь живет высоко-высоко в большом городе… Но сейчас Стефану все написанное кажется неправдой. И ему сейчас очень одиноко.

Он поднял голову, посмотрел в окно — подоконник на две ладони выше глаз. Стекла уже посерели, сквозь них льется белесый, как речной туман, свет, такой, когда уже деревьев не видно и в лугах заблудиться можно…

Как-то уже осенью, под вечер, они с Тассо шли куда-то и туман нагнал их вместе с вечерним сумраком. Даже видно было, как он накатывался на них, будто белый каток, широкий, как вся пойма, а они бежали от него прямо через болотистый луг, и все смеялись и даже баловались. И вдруг Тассо куда-то пропал. А Тассо потерял Стефана. Ни деревца, ни электрических столбов, ни огонька в окне — ничего не видно…

Они аукались и слышали друг друга то далеко, то близко. Пошли навстречу и наконец набрели друг на друга. Две размытые тени. Туман охватил их, взял в плен — холодный, сырой и беззвучный, как смерть. Ни ветерка, ни собачьего лая, они давно уже потеряли направление, не знали, куда идти. Тассо сказал: «Давай станем здесь — и никуда! А то пропадем мы с тобой».

«И никто нас не найдет», — сказал Стефан.

«Если будут искать — обязательно найдут».

Так прошло полночи. И вдруг они услыхали гудки, лай — значит, их ищут! И первым они увидели рыбака Куланке. Он показался им огромным, больше человеческого роста, а они ему показались птенцами, клубком свернувшимися в травяном гнезде — это они от холода так спасались…

«Чего вы тут? — крикнул он им. — Полдеревни на ногах! Вас ищут, черти полосатые!»

Бабушка термос притащила с горячим чаем, а отец Тассо, тракторист, — широкие постромки. Два раза он размахнулся ими, щелкнул, а Тассо пригнулся, отскочил и исчез в тумане. Отец его стоит, озирается, а его не видит. Хохоту было…

Стефан вспоминает и думает: «Был бы здесь Тассо, уж мы бы с ним поговорили… Я бы ему все рассказал и обо всем посоветовался… Завтра ведь Герман ребят со всего дома созовет, расспрашивать станет. «Кто из вас, — скажет, — гидрант открыл? Вчера во второй половине дня? Пусть выйдет вперед, если он здесь!» Так отец спросит завтра, а ребята — молчок, посмеиваются. Они ж ничего не знают про Губерта и Стефана, и смеяться они будут над Германом: поищи, старик, дурака, чтобы сам вперед вышел!