Глава XV Пожар в порту

Было около полуночи. В адмиральской заседала комиссия.

— Пожар в порту!.. Порт горит!

Мы бросились на шканцы.

Гигантские огненные языки поднимались над портом. Огромное зарево освещало бухту. Густая завеса дыма и огня закрыла набережные и всю громадную территорию одесского порта.

Горели склады, доки и груды наваленных всюду товаров. Кое-где пожар перебрасывался на стоявшие на причале корабли.

Парусники и мелкие каботажные суда спешно покидали гавань.

Неожиданно за огненной завесой заработали ружья и пулемёты.

Мы пробовали выслать на разведку шлюпки, но пламя было так велико, что шлюпки не могли подойти близко к набережным.

В порту же в этот день происходило следующее.

Ораторы, сменяя друг друга, звали народ на решительный бой с царизмом.

Рабочие проявляли в этот день, как и всегда впрочем, величайшую организованность.

Провокаторы, подосланные полицией, делали неоднократные попытки начать грабёж. Но рабочие энергично боролись за порядок: поставили пикеты у спиртных складов, зорко следили за провокаторами. В одном месте какой-то хулиган стал кричать: «Бей жидов!» Его тут же убили. Остальные притихли.

В четыре часа дня приехали на берег представители организаций, ездившие на броненосец. Поднявшись на трибуну, Томич объявил, что матросы не сойдут на берег, и просил рабочих мирно разойтись по домам и ничего не предпринимать до наступательных действий «Потёмкина». Рабочие стали с пением «Варшавянки» уходить из порта.

Но с уходом рабочих ушла из порта и та сила, которая поддерживала порядок и сознательность.

Полиция тотчас же с помощью своих провокаторов стала натравлять босяков и хулиганов на разгром складов.

Оставшиеся ещё в порту рабочие всеми силами боролись с погромом. Но ничто не могло удержать разбушевавшуюся пьяную стихию.

Где-то вспыхнул огонь. Пламя разгоралось. Прибывшие в это время войска начали обстрел порта. Люди бросились в город, но тут их встретили новыми залпами. Усмирители ждали ночи, чтобы под защитой темноты свершить своё мрачное дело. Но и теперь из страха перед броненосцем они не решались захватить порт. Войска стреляли издалека: с вышек, из-под многочисленных мостов, эстакад и элеваторов, окружавших порт.

По официальным данным, в эту ночь от огня и полицейской расправы погибли шестьсот человек. Обо всем этом матросы узнали на другой день. Теперь же можно было лишь догадываться.

Окружённые большой группой матросов, Матюшенко, Кирилл, несколько членов комиссии и я стояли на шканцах. Взволнованные, мы обсуждали положение. К нам подошёл Алексеев.

— Да бросьте вы народ мутить: разве это залпы? Это крыши от огня трещат, — резко произнёс он.

Затаив дыхание, мы стали снова прислушиваться. Снова раздалось характерное «тра-та-та». Не надо было обладать чутким ухом солдата, чтобы определить природу этих звуков.

Объяснение Алексеева на одно лишь мгновение успокоило потёмкинцев. В следующую минуту от броненосца стали отваливать шлюпки и катера. Матросы отправлялись на боевую разведку. Дымченко, захватив взвод строевой роты, первым погрузился в две восьмёрки. Матросы социал-демократы Бредихин, Горбач, Задорожный, Заулошнев, Звенигородский, Костенко, Курилов, Мартьянов, Никишкин, Савотченко, Скребнёв, Спинов, Шестидесятый вместе с другими матросами заняли остальные шлюпки. Катера были оставлены в распоряжение Матюшенко. Всё это произошло в несколько минут, без чьей-либо команды, без взаимной договорённости. Получился своеобразный десант, огневая мощь которого усиливалась тогда ещё совсем новым и редким оружием — пулемётом, который захватил с собой Матюшенко. Восьмёрки производили разведку вдоль дымовой завесы, пытались выяснить расположение войск, найти окно, через которое можно было бы обстрелять войско, не причиняя вреда народу. Но выстрелы в порту неслись со всех сторон. Солдаты стреляли перекрёстным огнём, дымовая завеса не позволяла выяснить обстановку.

Трудно описать чувства, которые овладели потёмкинцами. Матросы вышли из кубриков, метались по палубам. Сознавать, что в твоих руках сила, которая способна раздавить и уничтожить палачей народа, и не иметь возможности помочь народу — нет муки горше для солдата! Даже самые отсталые матросы начинали осознавать свою ошибку.

Если бы они сегодня не бездействовали, а захватили город или, по крайней мере, вооружили рабочих, власти не могли бы так безнаказанно творить своё чудовищное дело.

Кто-то сверху окликнул меня. На капитанском мостике маячила фигура матроса Денисенко.

— Что над портом? — с обычной своей лаконичностью спросил он меня.

— Николаевский бульвар.

— Что на бульваре? Я стал перечислять:

— Городская дума, дома богачей, Северная гостиница, дворец командующего...

— Как... как ты сказал? — прервал меня Денисенко.

— Дворец командующего войсками военного округа.

— Главного обер-дракона?! — воскликнул Денисенко. И вдруг крикнул.

— Стрелять!., стрелять... уничтожить негодяя!

Он побежал искать Алексеева. По узким и крутым трапам корабля этот великан спускался с ловкостью акробата. Я с трудом поспевал за ним.

Алексеев, конечно, наотрез отказался открыть огонь. Он отговаривался разными техническими препятствиями: на броненосце нет приспособлений для прицельной ночной стрельбы и тому подобное. Но не так легко было отвертеться от Денисенко. Он был механиком-машинистом, но знал хорошо все механизмы корабля. Алексеев долго изворачивался и наконец прибегнул к последнему доводу:

— Да что вы ко мне пристали, говорите с комиссией. Я только исполнитель. Прикажут — сделаю, а без приказа — ни шагу.

Это была ловкая отговорка. Самые активные члены комиссии находились в боевой разведке. На броненосце не осталось ни одной шлюпки. Комиссию созывали дудками. Денисенко мобилизовал все боцманские дудки. Но их пискливые голоса тонули в грохоте пожара и ружейного огня. Оставалось сыграть боевую тревогу. Звуки горна дошли бы до отплывших, но Алексеев предусмотрительно заперся в боевой рубке, прихватив с собою горниста. Он часто прибегал к этому приёму и впоследствии говорил об этом на суде. Денисенко побежал в машинное отделение, которое было соединено телефоном с боевой рубкой. Пока он вызванивал Алексеева, вернулись катера и шлюпки: стрельба на берегу прекратилась.

Одна из шлюпок, курсировавших в эту ночь вдоль дымовой завесы, заметила у маяка человека, который знаками звал к себе матросов. Это был солдат одесского морского батальона. Его доставили на броненосец. Рискуя жизнью, этот отважный солдат пробрался через пожарище и зону ружейного огня, чтобы сообщить нам о готовности батальона присоединиться к потёмкинцам, как только броненосец высадит десант. За несколько часов до этого у нас побывали делегаты от двух пехотных полков — Измайловского и Дунайского — с подобным же заявлением. Таким образом, в первый день пребывания «Потёмкина» в Одессе все пехотные части одесского гарнизона готовы были примкнуть к нам.

Это была неповторимая ситуация для захвата города. Но броненосец смотрел в море, а берег смотрел на броненосец. И никто не начинал.

Власти тем временем накапливали силы. Высокий крутой берег Ланжерона был превращён в крепость. Из этого района выселяли жителей, на его утёсах ставили пушки. С румынской границы стягивались войска. Ночью в порту бесчинствовал только что прибывший из Тирасполя полк. Солдаты его ничего не знали о событиях. Их с ходу направили в порт.