Глава XXXII День десятый и одиннадцатый восстания В Феодосии

22 июня на рассвете «Потёмкин» бросил якорь на рейде в Феодосии.

Феодосия была тогда небольшим городом. Здесь не было многочисленного промышленного пролетариата, как в Одессе. Но здесь был порт и портовые рабочие.

Первый же наш катер, высадивший на берег потёмкинцев, был встречен восторженной толпой. Весть о прибытии «Потёмкина» с быстротой молнии облетела город. Мы прибыли в тот самый день, когда в газетах было напечатано правительственное сообщение о восстании на «Потёмкине». Над броненосцем гордо реяло красное революционное знамя. Трудящееся население города густыми колоннами спускалось в порт.

Как и в одесском порту, начались митинги, полились свободные речи. Перед собравшимися выступили Резниченко, Кошуба, Никишкин и Кирилл. Они рассказывали народу о целях и задачах нашей борьбы. Как и в Одессе, присмиревшая полиция не решалась разгонять собравшихся. Всюду, где появлялся «Потёмкин», создавалась свободная территория. Под охраной его орудий легко и вольно дышалось людям.

Но в наши расчёты не входило взятие Феодосии. Мы не хотели, здесь долго задерживаться. Мы спешили на Кавказ.

Матрос Шестидесятый отвёз в городскую управу письменное приглашение городскому голове явиться на броненосец. Приглашение звучало, как требование: «для пере-говоров во избежание неприятных последствий для города». Шестидесятый был храбрым человеком. Его не остановили заградительные полицейские отряды. Он доставил приглашение по адресу. Через полчаса на броненосец прибыли представители городской управы. Матюшенко от имени команды потребовал от них выдачи продовольствия, угля и воды. В управе сидели выборные от домовладельцев. Они не сочувствовали «Потёмкину». Но мы подкрепили свои требования угрозой бомбардировки. Они боялись за свои дома и поспешили отправить нам баржу с провизией.

Но начальнику гарнизона полковнику Герцыку не было дела до домов феодосийских обывателей. Он боялся за свою служебную карьеру, а телеграфная инструкция из Петербурга категорически запрещала снабжать «Потёмкин» углём. В инструкции ничего не было сказано о снабжении провиантом, и Герцык с равнодушием военного бюрократа следил за тем, как мы грузили провизию. Но доставку угля на «Потёмкин» он категорически запретил.

Не дали нам и воды. Была засуха, все колодцы высохли, и город сам страдал от отсутствия воды.

Переговоры длились весь день. Больше ждать было нельзя. Вечером мы отправили ультиматум. Команда объявила в нём о своём решении начать бомбардировку правительственных учреждений, если к десяти часам утра следующего дня на «Потёмкин» не будет доставлен уголь, и просила предупредить об этом решении жителей города. На рассвете стало видно, как толпы мирных жителей с домашним скарбом уходили в горы. Это был достаточно красноречивый ответ.

Стало жаль этих ни в чём не повинных людей, жилью и жизни которых угрожала бомбардировка. Мы решили ещё раз позондировать почву. Может быть, есть какая-нибудь возможность обойтись без бомбардировки?

Матюшенко и я садимся в катер, чтобы обследовать феодосийский порт. В глубине гавани мы находим три большие шхуны. Они только что прибыли из Англии. В их трюмах — две тысячи тонн великолепного кардифского угля. Даже больше, чем нам надо.

Какая счастливая находка! Но шхуны производят впечатление необитаемых островов. Их команды с утра ушли в горы вместе с городскими жителями.

Стрелой мчится наш катер к броненосцу. В несколько минут организована экспедиция. Увы, слишком поспешно! Никто из матросов не думал о том, что нам может быть оказано сопротивление. Все усилия подготовить матросов к возможности сопротивления не дали сколько-нибудь существенных результатов. Матросы для вида соглашались, но в душе посмеивались. Когда катер отваливал от броненосца, я просил Мурзака приказать играть боевую тревогу. «Всенепременно», — ответил Мурзак, а сам улыбнулся. Тогда я не понял смысла этой улыбки. Разбираться было некогда. Да к тому же катер шёл под охраной миноносца. И одной его пушки было достаточно, чтобы справиться с пехотой. Но на миноносце не было снарядов. Они находились на «Потёмкине».

Это знали матросы, в том числе и те, которые находились с нами на катере.

Катер подошёл к первой шхуне. Мы должны были взять её на буксир. Но шхуна стояла на якоре. Два десятка матросов, в числе которых находились Болдин, Горбач, Заулошнев, Задорожный, Кошуба, Мартьянов, Молнев, Никишкин, Тихонов и я, поднялись на палубу и стали вытаскивать из воды якорную цепь. Работа была тяжёлая, но мы работали дружно...

На берегу показалась рота солдат. Выстроились. Никто не обращал на них внимания. Мы торопились кончить работу. Надо было уйти до наступления ночи из Феодосии, чтобы не напороться в темноте на миноносцы, которые, по нашим расчётам, должны были прибыть сегодня в Феодосию.

Когда по пути в гавань мы проходили мимо остановившегося в середине бухты нашего миноносца, я просил зарядить пушку.

— Есть! — ответил вахтенный матрос и улыбнулся. Улыбнулись и матросы на катере. Улыбался и Задорожный.

— Да кто в тебя будет стрелять? — сказал кто-то на катере.

Теперь я крикнул со шхуны Матюшенко, чтобы он взял на прицел офицера.

Матюшенко был первоклассным стрелком. Он мог убить офицера, прежде чем тот успел бы дать сигнал к стрельбе... Но он даже не поднял винтовки.

— Ребята, сейчас будут стрелять! — крикнул вдруг Никишкин. И в ту же минуту, раненный, упал в воду.

Мы бросились к винтовкам. Но было уже поздно. До ружей трудно было добраться, хотя они лежали в нескольких шагах от нас. Несколько матросов упало. Солдаты стреляли метко. Матросы, которые остались в живых, укрылись в трюме корабля. С трудом держась на воде, просил о помощи раненый Никишкин.

Это был мой лучший боевой товарищ. В Одессе мы ходили с ним к главнокомандующему. Он всегда был впереди в самых опасных местах.

Я не мог оставить его в беде.

Бросив винтовку, до которой мне удалось добраться, я прыгнул в воду. Схватив одной рукой Никишкина, я поплыл к катеру. Но по катеру открыли огонь. Там падают люди... Катер спешит выбраться из поля огня. Падают люди и на миноносце. Повернув, он уходит от нас...

Неожиданность нападения решила дело. Люди оказались неспособными к обороне. Матросы «Потёмкина» были готовы к бою с могучей эскадрой. Здесь они отступили перед солдатскими винтовками.

Солдаты с берега добивали плывущих. Шальная пуля снова угодила в Никишкина. Он судорожно метнулся. Моя ослабевшая рука не могла удержать его. Никишкин камнем пошёл ко дну...

У меня не хватило бы сил добраться до броненосца в полном матросском одеянии. Пришлось вернуться к шхуне. Ухватившись за якорную цепь, я стал раздеваться, но все усилия скинуть намокшие сапоги оказались напрасными. Я решил подняться на шхуну по якорной цепи. Но цепь была мокрая, а восьмисоттонная шхуна — высокий корабль. Почти добравшись до борта, я срывался с цепи и возобновлял попытку с тем же результатом. За моей спиной плюхнулись в воду два тела. Это прыгнули раздевшиеся в трюме шхуны Задорожный и Кошуба. Задорожный поплыл к пароходной пристани, находившейся метрах в двухстах от стоявшей у мола шхуны. Кошуба поплыл к броненосцу.

— Плывём вместе, — предложил он мне. — Я помогу тебе.

Но я уже слишком ослаб. Вдвоём мы потонем. Один он доплывёт.

Кошуба поплыл один. Солдаты заметили его. «Стой! Стой! Назад! — раздались их крики: — Стой! Убьём!»

Грянул выстрел, другой. Кошуба продолжал плыть.

Ко мне приближалась шлюпка с солдатами. Смутно дошёл до сознания далёкий выстрел.

Уже в тюрьме Кошуба рассказал мне, что пуля третьего выстрела слегка полоснула его по бедру. Он всё же двигался дальше. Солдаты догнали его на шлюпке, прежде чем он успел выплыть из гавани.