– Моей второй сестре пятнадцать. Лиззи, – говорит он. – А еще у меня есть брать, Аарон, которому тринадцать, но такое ощущение, что двадцать три.

Я слишком вежливо смеюсь над этим. Внутри же я, как спутанный комок нервов, и даже не знаю почему.

– Лиззи же ходит в школу Прово, да?

Он кивает.

– В десятый класс.

Я видел ее в школе, и Хейли была права: Лизи – ходячая вечная улыбка, и очень часто помогает уборщику во время обеденного перерыва. Она кажется настолько переполненной радостью, что чуть ли не вибрирует от нее.

– Она вроде милая.

– Так и есть. Фейт тоже милая. А Аарон – он… ну, ему нравится расширять границы. Он – хороший ребенок.

Киваю, Таннер Скот – неловкий остолоп до скончания времен. Себастиан поворачивается ко мне, а я практически ощущаю его улыбку.

– А у тебя есть братья или сестры? – спрашивает он.

Видел? Вот как это делается, Таннер. Поддерживай разговор.

– Только сестра, – отвечаю. – Хейли. Она, вообще–то, учится в одном классе с Лиззи, кажется. Хейли – шестнадцать, и она дьявольское отродье, – осознаю, что сказал, и с ужасом поворачиваюсь к нему. – Боже. Поверить не могу, что так сказал. Точнее что.

Себастиан стонет.

– Классно. После сегодняшнего дня я не смогу с тобой общаться.

Чувствую, как лицо кривится от презрения, и слишком поздно осознаю, что он просто шутит. Его улыбка теперь тоже сходит с лица. Она испаряется, как только он осознает, насколько сильно я растерялся и насколько легко поверил в самое худшее о его вере.

– Прости, – произносит он, его губы с одной стороны изгибаются. Он вовсе не выглядит так, будто испытывает неловкость. Наоборот, ему похоже, немного весело из–за этого. – Я пошутил.

Смущение закипает в моей крови, и я усиленно стараюсь вернуть обратно свою уверенную улыбку, ту, с которой всегда получаю то, чего хочу.

– Пожалей меня. Я все еще учусь общаться с мормонами.

К моему глубочайшему облегчению Себастиан по–настоящему смеется.

– Я здесь, чтобы переводить.

И после этого мы оба склоняемся над моим ноутбуком, читая жалкую горстку строчек:

Полуеврей, полуникто подросток–гей переезжает в кишащий мормонами город. Он дождаться не может, когда снова уедет.

Я чувствую, как Себастиан замирает рядом со мной, и моментально понимаю свою ошибку: я так и не изменил свой аутлайн. Сердце резко ухает.

Я не против рассказать ему, что не могу дождаться, когда снова уеду. Я даже не чувствую вину за фразу «кишащий мормонами», даже если и должен. Кое– что затмевает все.

Я забыл удалить слово «гей».

Никто здесь – по крайней мере, никто кроме моей семьи – не знает обо мне.

Стараюсь незаметно оценить его реакцию. Его щеки порозовели, а глаза перепрыгивают в начало, перечитывая заново.

Я открываю рот, чтобы заговорить – объясниться – в тот же момент, как он говорит:

– Это твоя общая тема, так? Ты собираешься писать о ком–то с нетрадиционной ориентацией, живущем в Прово?

Холодную дрожь облегчения выбрасывает в мой кровоток. Конечно же, он не предполагает, что я пишу что– то автобиографичное.

Энергично киваю.

– Я решил, что он будет бисексуалом. Да.

– И он только что переехал сюда…

Я снова киваю, а затем понимаю, что в его голосе есть что– то нерешительное, нечто понимающее. Если Себастиан вообще разведывал про Таннера Скота, то должен был знать, что я переехал сюда перед десятым классом, и что мой отец – еврей, врач в Долине Юта.

Он может даже знать, что моя мама отлучена.

Когда он встречается со мной взглядом, он улыбается. Такое ощущение, что он очень осторожно сдерживает свою реакцию на это. И теперь все мои страхи о Футболисте–Дейве, который рассказывает епископу, а епископ – Себастиану, кажутся слишком запутанными. Естественно, это с легкостью просочилось из меня.

– Никто не знает, – выпаливаю я.

Он качает головой.

– Все нормально, Таннер.

– Я серьезно, никто, – провожу ладонью по своему лицу. – Я хотел удалить это слово. Это одна из причин, почему я застрял. Я продолжаю делать главного героя би, и не знаю, как буду писать эту книгу на занятиях. Я не знаю, чего захочет от меня Фуджита, или родители.

Себастиан наклоняется вперед, перехватывая мой взгляд.

– Таннер, ты можешь написать любую книгу, какую захочешь.

– Моя семья очень непреклонна в том, чтобы я открылся кому– то здесь про себя, только если я по–настоящему доверяю этому человеку.

Я даже не рассказал своей лучшей подруге, а сейчас вываливаю все, даже не моргнув, единственному человеку, с которым, вероятно, даже не должен был делиться ничем из этого.

Его бровь медленно приподнимается.

– Твоя семья знает?

– Ага.

– И они нормально относятся к этому?

– Моя мама, она… вообще–то она слишком эмоциональна в своем принятии.

После секундного молчания он снова переводит внимание на компьютер.

– Думаю, это замечательная идея переложить все на бумагу, – тихо произносит он. Он зависает указательным пальцем перед экраном. – Здесь очень много всего только в двух предложениях. Много мужества и драматизма, – его глаза встречаются с моими снова. Они –безумная смесь зеленого, коричневого и желтого. – Не уверен, как много смогу помочь конкретно с этой темой, но с радостью обсужу ее.

Я чувствую, как эти слова диссонансом проходят через меня, и от этого морщу свой нос.

– Ты был бы таким же полезным, если бы я писал про драконов или зомби, да?

Его смех быстро становится моим любимым звуком.

– В точку.

Двадцать минут требуется для моего сердца, чтобы вернуться к нормальному ритму, но в то же время Себастиан не замолкает. Такое ощущение, что он догадывается о моей панической, внутренней неразберихе, и намерено заговаривает меня, а его слова вылетают изо рта непринужденным и завораживающим тактом.

Он говорит мне, что это нормально, что это пока лишь идея, что, насколько он знает, каждая книга начинается с чего–то подобного – с предложения, образа, кусочка диалога. Он говорит, что я должен решить, кем будет главный герой, каким будет конфликт.

– Сосредоточься на этих двух сильных сторонах его личности, – произносит он, отмечая пальцами. – Он – анти–мормон и…

Его второй палец зависает, ничего не помечая.

– Гей, – заканчиваю за него.

– Точно, – он сглатывает, складывая свои пальцы обратно в кулак. – Это подросток ненавидит всех мормонов и планирует свой побег только для того, чтобы его родители присоединились к церкви и отреклись от него, когда он уедет?

– Нет… – видимо, он не так уж и много изучил о моей семейной истории. – Семья будет поддерживать, я думаю.

Себастиан откидывается назад, задумавшись.

– Это подросток ненавидит Церковь СПД, и в конечном счете уезжает из города только для того, чтобы соблазниться на другой «религиозный культ»?

Я пристально всматриваюсь в него, в его способность посмотреть на свою веру глазами неверующего, чтобы в действительности выкрутить все таким негативным.

– Может быть, – отвечаю. – Но думаю, я так же не хочу очернять церковь.

Себастиан встречается со мной взглядом, прежде чем быстро отвести его в сторону.

– Какую роль его, эм, бисексуальность играет в книге? – это первый раз, когда он запнулся за все время – его румянец растекается по лицу пылающей картой.

Я хочу сказать ему: Мне интересно, смог бы я, вообще, понравиться тебе, смог бы кто–то такой, как ты, подружиться с таким, как я.

Но он уже здесь, бескорыстен и искренен с таким, как я. Я ожидал, что он появится и как хороший наставник ответит на несколько вопросов и даст мне толчок к началу, пока я буду во все глаза таращиться на него. Я не ожидал, что он будет спрашивать обо мне или будет таким понимающим. Я не ожидал, что он мне понравится. Теперь же конфликт был очевиден, и это заставляет что–то прочное внутри меня скрутиться в тугой, беспокойный шар, потому что это то, о чем даже страшно писать.