«Хаха! Я именно так и запишу твой контакт»

«От Себатсиана»

«(Заметил, что я сделал)»

Я ухмыляюсь в телефон следующие двадцать минут, перечитывая нашу переписку снова и снова. Телефон прилип к моей ладони; я уверен, что родителям интересно, чем я занимаюсь – могу сказать это по их обеспокоенным взглядам за обеденным столом.

– Убери телефон, Тан, – просит папа.

Я укладываю его «лицом» вниз на стол.

– Простите.

– С кем ты переписываешься? – спрашивает мама.

Я понимаю, что им не понравится это, но не собираюсь лгать.

– С Себастианом.

Они обмениваются взглядами через весь стол.

– Наставником? – подтверждает мама.

– Можешь перечитать, – протягиваю ей телефон. – Ты все равно сможет это сделать, так ведь?

Она неохотно принимает его, как будто ожидает увидеть намного больше, чем хочет. Ее лицо смягчается, когда она читает эти безобидные слова.

– Очень мило, но, Таннер… – она позволяет последней части сойти на нет и смотрит на папу для поддержки. Возможно, она не совсем уверена в том, насколько авторитетно будет выглядеть, пока на ней радужный фартук «ГОРДОСТИ».

Папа тянется за телефоном, и его лицо тоже смягчается, пока он читает, но затем его взгляд мрачнеет.

– Вы встречаетесь?

Хейли фыркает.

– Нет, – отвечаю я, не обращая на нее внимания. – Господи, ребят. Мы вместе работаем над проектом.

Стол погружается в раздражающе– скептическое молчание.

Мама не выдерживает.

– Он знает о тебе?

– О том, что я превращаюсь в тролля после заката? – качаю головой. – Не думаю.

– Таннер, – мягко произносит она. – Ты знаешь, о чем я.

Знаю. К сожалению.

– Умоляю, успокойтесь. Не похоже, что у меня есть хвост.

– Милый, – начинает мама напугано. – Ты намеренно недопонимаешь…

Мой телефон жужжит перед отцом. Он поднимает его.

– Снова Себастиан.

Протягиваю руку.

– Пожалуйста?

Он возвращает его мне, нахмурившись.

«Меня не будет на занятиях на этой неделе»

«Просто хотел, чтобы ты знал»

Грудь будто раскалывается, линия разрыва расходится посередине и борется с сияющим солнцем, которое расцветает у меня внутри, потому что Себастиан решил меня предупредить.

«Все в порядке?»

«Да. Мне просто нужно съездить в Нью– Йорк»

«Мы делаем это? Теперь мы непринужденно переписываемся?

«Ой, представь себе»

«Хаха! Уверен, что буду постоянно казаться растерянным»

«Когда ты уезжаешь?»

Мама громко вздыхает.

– Таннер, ради всего святого, пожалуйста, прекращай переписываться за столом.

Я бормочу извинения под нос и встаю, убираю телефон «лицом» вверх на кухонный островок и возвращаюсь на свое место. Оба моих родителя молчат угрюмо и агрессивно, и я бросаю взгляд на свою сестру, понимая, что она сейчас проживает самый лучший момент в своей жизни, наблюдая, как на меня надвигаются неприятности первый раз в жизни.

На фоне царапания тарелок и звука, перестукивающегося льда в стакане с водой, хмурая осведомленность кружит над столом, и как результат чувство неловкости стягивает мой желудок. Мои родители знают, что я влюблялся в парней раньше, но никогда не было подобного положения дел. Теперь же есть парень с именем и номером телефона. Мы так классно относимся к этому, но я понимаю сейчас, сидя за тихим обеденным столом, что присутствуют слои их одобрения. Возможно, для них проще так классно относиться к этому, когда они только и твердят мне, что мне не разрешается встречаться ни с одним парнем из Прово. Мне можно будет влюбляться в парней только после выпуска и с тем, кого мои родители выберут из допустимого круга интеллигентных, прогрессивных мужчин не– мормонов?

Папа откашливается, признак того, что он подбирает слова, и мы все смотрим на него, надеясь, что он выровняет этот самолет вовремя. Я жду, что он скажет что– нибудь о «слоне в комнате», но вместо этого он останавливается в безопасной зоне:

– Расскажите нам о своей учебе.

Хейли начинает перечислять несправедливости десятого класса, как ей приходится сгибаться из– за шкафчика в нижнем ряду, как отвратительно пахнет в женской раздевалке, и как ее бесят на глобальном уровне парни. Наши родители терпеливо улыбаются, прежде чем сосредоточиться на том, что их действительно волнует: мама убеждается, что Хейли хорошая подруга. А папу в основном волнует, чтобы она надрывала свою задницу за учебой. Я в пол уха оцениваю ее хвастливый ответ по химии. Когда мой телефон находится в десяти метрах от меня, это означает, что 90 процентов моего мозга сосредоточено на том, ответил ли Себастиан и смогу ли я увидеть его перед отъездом.

Я чувствую нервозность.

К справедливости сказать, что прием еды – это своеобразное событие. Папа родом из огромной семьи, состоящей из женщин, главным удовольствием в жизни которых забота о своих мужьях и детях. Хотя так же было и в мамином мормонском доме, но в семье папы все было сосредоточено на еде. Женщины не просто готовили еду, они были поварами. Когда приезжает Бабб, она заполняет нашу морозилку месячными запасом грудинки и запеканки, и делает сдержанное, в большей степени хорошо– продуманное замечание о том, что ее внуки в основном выживают на сэндвичах. Со временем она переросла свое разочарование из– за того, что папа не женился на еврейке, но все равно борется с маминой рабочей занятостью и нашей вытекающей зависимостью от бутербродов и еды в вакуумных упаковках.

Но несмотря на мамино антирелигиозное мировоззрение, она была воспитана в культуре, где женщина обычно тоже выполняла роль домохозяйки. Ее отказ упаковывать каждый день наши ланчи или не вступать в родительский комитет – боевой призыв всех феминисток.

Даже тетя Эмили иногда борется с чувством вины из– за невозможности чуть больше сосредоточиться на ведении ее домашнего хозяйства. Поэтому мама пошла на компромисс, позволяя Бабб научить ее приготовлению определенных блюд, и она старается приготовить большую партию из них каждое воскресенье, чтобы мы питались всю неделю. И над этим сомнительным мероприятием мы, как дети, во всяком случае, подшучиваем. Но папа это совсем другая история: он придирчив в еде. Даже несмотря на то, что он считает себя либералом, какими они являются, но все равно у него есть некоторые традиционные склонности. И жена, которая готовит, – одна из них.

Мама наблюдает за тем, как ест папа, оценивая, как быстро он запихивает еду в зависимости от качества. То есть, чем быстрее он ест, тем меньше ему нравится еда. Сегодня, папа, кажется, едва жует, прежде чем проглотить.

Обычная мамина улыбка опускается уголками вниз.

Сосредоточенность на этой динамике помогает мне отвлечься, но только слегка.

Я оглядываюсь на телефон. Оставив его экраном вверх, я могу сказать, что только что был звонок или сообщение: экран засветился. Я запихиваю суп с фрикадельками в себя, ошпаривая рот, пока не вычищаю всю тарелку, и, извиняясь, встаю перед тем, как хоть кто– то из них возразит.

– Таннер, – тихо ворчит папа.

– Домашка, – ополаскиваю за собой посуду, складывая ее в посудомоечную машину.

Он следит за тем, как я ухожу, одаривая меня понимающим взглядом за брошенное единственное оправдание, которое он не оспаривает.

– Твоя очередь мыть вечером посуду, – кричит мне в след Хейли.

– Неа. Ты должна мне за то, что я убирался в ванной в прошлые выходные.

Ее взгляд доносит до меня образный «фак».

– Я тоже люблю тебя, ведьма.

Взбегая по лестнице наверх, я ныряю в свои сообщения.

Мое сердце сжимается, жестко и неистово. Он прислал мне пять штук.