После уроков и нескольких снимков ее еды, я не часто видел Отэм в последнее время. Когда она заезжает к нам во время ужина однажды вечером, мама даже не пытается скрыть восторга от встречи с ней и предлагает ей остаться. После всего, мы исчезаем в моей комнате, прямо как в старые добрые времена.

Я лежу на кровати, пытаясь организовать стоящие листочки с чем– то связанным с моей следующей главой, а Отэм роется в моих вещах и быстро вводит в курс дела школьных сплетен.

Знал ли я, что Макензи Гобл сделала минет Девону Николсону на балконе спортзала, во время учительского баскетбольного матча на прошлой неделе?

Слышал ли я, что несколько парней пролезли под потолочной плиткой одной из душевых и добрались до женской раздевалки?

Слышал ли я, что Мэнни пригласил Сэди Вэймент на выпускной?

Это привлекает мое внимание, и я поднимаю взгляд, чтобы увидеть ее в одной из моих футболок. Мои родители придерживаются строгой политики «открытых дверей», когда кто–то приходит – девочка или мальчик – но, похоже, это не относится к Отэм. Что, честно говоря, забавно, потому что в какой–то момент, пока я всматривался в свои записи, она разделась и пыталась нацепить на себя мою одежду.

– Я забыл, что люди уже обсуждают выпускной.

Она смотрит на меня так, будто дает мне понять, как я туплю.

– Осталось меньше четырех месяцев. Я говорила об этом в машине на прошлой неделе.

Я сажусь прямо.

– Говорила?

– Да, говорила, – она разглядывает себя в зеркале, растягивая футболку. – Как будто ты больше не слышишь, что я говорю.

– Нет, прости. Я просто… – отталкиваю свою стопку листочков и полностью оборачиваюсь к ней лицом. – Я просто втянулся в свой проект и отвлекся. Напомни, что ты говорила.

– Ох, – произносит она, раздражение моментально угасает. – Я предлагала пойти вместе, чтобы не пришлось создавать из этого такое большое событие.

Вау. Я – придурок. Она собственно пригласила меня на выпускной, а я ничего не ответил. Я совсем не думал об этом. Правда в том, что мы с Отэм ходили вместе на танцы, когда ни у кого из нас не было пары, но так было раньше.

До Себастиана?

Я – идиот.

Она изучает меня в отражении.

– В том смысле, только если больше нет никого, кого ты хотел бы пригласить?

Я отвожу взгляд, чтобы она не могла смотреть мне в глаза.

– Нет. Кажется, я просто забыл.

– Ты забыл про выпускной? Таннер. Это наш выпускной класс.

Я ворчу, пожимая плечами. Оставив мой шкаф в покое, она садится на край кровати рядом со мной. Ее ноги обнажены, а моя футболка достает ей до середины бедра. В такие моменты, как этот, я понимаю, насколько проще была бы моя жизнь, если бы я испытывал к ней все то, что испытываю к Себастиану.

– Уверен, что никого не хочешь пригласить? Сашу? А Джемму?

Я морщу нос.

– Они обе мормонки.

Ох, какая ирония.

– Да, но они классные мормонки.

Я подтягиваю ее ближе.

– Давай представим как это будет, до того как примем решение. Я еще не потерял надежды на то, что Эрик наконец–то соберется и сделает тебя порядочной женщиной. Как ты говорила, это наш выпускной класс. Разве ты не хочешь, чтобы это стало большим событием?

– Я не хочу… – она начинает нерешительно, но я перетягиваю ее на себя, а затем скручиваю в шар и щекочу. Отэм смеется, визжит и обзывает меня по разному, и только когда Хейли начинает колотить в мою стену, а папа орет нам «потише», я, наконец– то, отодвигаюсь, довольный тем, что тема выпускного забыта.

Жить здесь становится легче, когда сменяется время года и дни становятся длиннее. Кроме внезапных походов или катания на лыжах, никто из нас не выходит на улицу по несколько месяцев. И это оставляет мне, как буйно–помешанному в тюрьме, слишком много времени для размышлений. К середине февраля меня настолько тошнит от своей комнаты, дома и школы, что когда наступает первый, по– настоящему теплый день, я готов заниматься чем угодно и так долго, пока это происходит на улице.

Снег сходит с тротуаров чуточку больше с каждым днем, пока не остается несколько участков на лужайке.

Папа оставил мне грузовик с прицепом и список дел на сегодня с моим именем на холодильнике утром в субботу. Я буксирую нашу яхту от торца дома к подъездной дорожке и снимаю брезент. Мокрицы засеменили прочь; она заплесневела и потемнела внутри, и я изучаю объем работы, который ожидает меня впереди. Мы не сможем использовать ее по– настоящему еще несколько месяцев, но она нуждается в серьезном внимании и заботе.

На подъездной дорожке повсюду лужицы из подтаявшего снега. От уличного масла и неразберихи из веток и листьев все это выглядит отвратительно, но я знаю, к чему все это ведет: к солнцу и свежему воздуху и запаху барбекю на протяжении выходных. Мы отдаем сидения на перетяжку и меняем ковровое покрытие в этом апреле, поэтому я начинаю вырывать старое барахло вместе с клеем. Я не могу охарактеризовать эту работу, как приятную, но поскольку у меня нет настоящей работы, а бензин сам себя не покупает, я выполняю то, что просит мой отец.

Я избавляюсь ото всего, что необходимо, раскладываю еще один брезент на траву, чтобы облегчить транспортировку. Я только успеваю достать водительское сидение, когда слышу легкий скрип тормозов, слышу, как шины останавливаются на дорожке позади меня.

Я оборачиваюсь, чтобы встретиться с Себастианом, который стоит рядом с велосипедом и жмурится на солнце.

Я не видел его вне пределов занятий две недели, и это вызывает странную боль, проходящую сквозь меня. Распрямившись, я подхожу к краю палубы.

– Привет.

– Привет, – отвечает он, улыбаясь. – Что ты там делаешь?

– Похоже, зарабатываю себе на жизнь. Но уверен, что ты называешь это «служением» – произношу я, используя руки для воздушных кавычек.

Он смеется, а у меня сжимается желудок.

– Служение – в большей степени, – кавычки пальцами. – «помощь другим», и в меньшей степени, – еще кавычки, – «ремонт причудливый папиной яхты», но все в порядке.

Черт возьми, он издевается надо мной. Я показываю на бардак у своих ног, усеивающий брезент.

– Видишь этот ужас? Он не причудливый.

Он всматривается в бок яхты.

– Продолжай повторять себе это.

Опустившись на колени, я приближаюсь своим лицом к его до расстояния в несколько сантиметров.

– Хотя, что здесь делаешь ты?

– Я проводил урок по соседству. Решил заехать.

– Значит, ты учишься, пишешь, работаешь наставником и занимаешься репетиторством? Я – лентяй.

– И не забывай обо всех служениях в церкви, – отступив назад, он отводит взгляд, пылая щеками. – Но, если честно, я не совсем был поблизости.

Моему мозгу требуется минута, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, и когда точки наконец соединяются, понимаю – он приехал сюда специально, чтобы увидеться со мной – и чуть ли не отпрыгиваю в сторону и хватаюсь за него.

И естественно я этого не делаю. Я вижу по тому, как он сжимает руль, что ему не совсем комфортно после признания, и внезапная надежда расцветает внутри меня. Именно так мы проявляем себя: крошечные вспышки дискомфорта, реакции, которые мы не можем скрыть. В некотором роде именно поэтому здесь так ужасно жить и надежно хранить информацию о моей ориентации за закрытыми дверями дома. Вне пределов дома, я могу выдать себя, по подергиванию губ на слово «педик», уставившись на кого–то слишком долго, позволив приятелю обнять себя и сделать это неправильно.

Или просто нервничать из– за того, что он захотел заехать.

Возможно, я просто проецирую это, возможно, просто вижу это в собственной надежде, но все равно, я хочу слезть, аккуратно оторвать его руки от руля и взять их в свои.

Но вместо этого я выдавливаю шутку.

– Замечу, что ты не отрицал часть с ленью. Теперь я понял, какой ты.

Линия его плеч расслабляется, и он отпускает руль.