– У тебя такое лицо, – он смеется. – Как будто ты знаешь что– то, чего не знает человек, который снимал.

Я опускаю на него взгляд, так близко, что могу разглядеть веснушки с одной стороны его носа, то, как его ресницы практически задевают щеки, когда он моргает. Я хочу ему рассказать, что целовался с парнем в том путешествии, только со вторым парнем за свою жизнь. Его звали Дэкс, и он приезжал со своими родителями. Мы ускользали с ужинов с другими врачами и их семьями, и целовались до тех пор, пока не немели наши губы.

Поэтому да, я знаю то, чего не знает человек, который снимает. И я рассказал маме и папе о Дэксе несколько месяцев спустя.

Я хочу сказать Себастиану, что он прав, только если посмотреть на его реакцию, когда я объясню почему.

– У меня есть небольшая фобия насчет высоты, – произношу вместо этого. – И мне чуть плохо не стало, когда родители сказали, что взяли билеты на подъем наверх.

Приподняв подбородок, он смотрит на меня.

– Ты пошел?

– Да, пошел. Кажется, я держал маму за руку всю дорогу, но сделал это. Возможно, поэтому я выгляжу немного гордым.

Себастиан отступает в сторону, усаживаясь обратно за островок.

– Мы однажды проехали сорок миль до Нефий, – произносит он. – Думаю, можно с уверенностью сказать, что тебе повезло.

Я давлюсь смехом.

– Нефий – классно звучит.

– Мы посетили храм в Пейсоне и наблюдали за реконструкцией телеги на Мормонском пути. Так что… да.

Теперь мы оба смеемся. Я сочувственно обхватываю его плечо.

– Ладно, возможно, тебе повезет в следующий раз.

– Не думаю, что это случится, – отвечает он, ухмыляясь мне поверх своей банки колы. Его улыбка выбрасывает смесь эндорфинов в мою кровь.

– Возможно, когда мы закончим с яхтой, то сможем сходить на ней.

Он опускает свою банку на стол рядом с тарелкой.

– Ты когда– нибудь делал это раньше?

– Я хотел сказать, я никогда не управлял сам прицепом раньше, но уверен, что справлюсь с ним. Ты тоже можешь поехать, когда мы в июле поедем на озеро Пауэлл.

Лицо Себастиана опускается на долю секунды, перед тем как его обычная, идеальная маска занимает снова свое место.

– Звучит неплохо.

– Может, нам повезет и станет теплее раньше, – произношу я. – В начале лета.

Интересно, он видит, как колотится мое сердце о ребра.

– Будем надеяться.

Я провожу все свое свободное время по вечерам на этой неделе, отчаянно выискивая и заменяя имена «Таннер», «Тан» и «Себастиан». Таннер становится Колином. А Себастиан – Эваном. Все, кто ходит со мной в школу получают новые имена. Отэм становится Энни. Фуджита – Франклин, а занятия становятся почетной химической лабораторией.

Я понимаю, что это занятие бесполезно. Даже если я сохраню книгу в новой версии, где «Колин» на самом деле заинтересован в «Йене», одном из учеников–мормонов в классе, я понимаю, что все мои изменения неряшливы и неубедительны в лучшем случае.

В пятницу после занятий, с первыми четырьмя главами, распечатанными и засунутыми под мою руку, я иду от своей машины к входной двери дома Себастиана. И могу поклясться под присягой, что их дверной звонок самый громкий из существующих. По крайней мере, так кажется, как только я вдавливаю кнопку. Мой пульс срывается, не глядя по сторонам, мои нервы бросаются под фуру.

Но теперь нет пути назад. Я собираюсь войти в дом Себастиана. В дом епископа.

Серьезно, это не первое мое «родео». Я был до этого в доме Эрика, но там облегченная версия «мормонов». Его фотография с выпускного класса теперь висит там, где должен висеть портрет Спасителя. У них по– прежнему висит снимок храма в рамке на стене, но и еще у них есть кофеварка, как у цивилизованных людей.

Все это означает, ту часть ожидания схожую с чувствами археолога перед большими раскопками в Египте: придется много чего раскапывать здесь.

Тяжелые шаги опускаются на деревянный пол внутри дома. Они настолько тяжелые, что заставляют меня задумываться был ли это мистер Бразер по ту сторону двери, а затем во мне взрывается паника, потому что я уложил волосы и одел самую лучшую одежду, и что если вместо того, чтобы сносно выглядеть для мормона, а выгляжу слишком по– гейски?

Что если отец Себастиана сразу же разглядит мои намерения и отправит домой, запрещая своему сыну вообще разговаривать со мной?

Моя паника раскручивается. Я выгляжу прилично, но не достаточно опрятно; по мне заметно желание к Себастиану; мой папа еврей – это плохо? В Прово не так уж много евреев, но поскольку мы больше не практикуем веру, я никогда не считал, как это может сильно выбивать меня в аутсайдеры. Боже, да я даже не знаю, когда правильно использовать слово «завет». Я чувствую, как пот покалывает на тыльной стороне моей шеи, и дверь открывается…

Но за ней только Себастиан, с ребенком в стальном захвате его руки.

– Это – Аарон, – произносит он, слегка разворачиваясь, чтобы я смог получше разглядеть его брата. – Это Таннер, – его брат долговязый, улыбающийся и с копной прямых темных волос: мини– версия своего старшего брата. Отличная работа, генетика.

Аарон вырывается и выпрямляется, протягивая мне руку для рукопожатия.

– Привет.

– Приятно познакомиться.

Ему тринадцать, и вот мне интересно, достаточно ли моего рукопожатия? Мормоны, кажется, чертовски хороши в этих делах.

Я отпускаю руку и улыбаюсь, сопротивляясь желанию извиниться. С ругательствами нужно заканчивать, даже если они только в моей голове.

И как будто он понимает, что внутри меня бесшумно разворачивается Чернобыль, Себастиан провожает Аарона обратно в дом, и затем кивает головой для меня, чтобы я следовал за ним.

– Входи, – говорит он, а затем ухмыляется. – Ты не сгоришь.

Внутри безупречно. И очень, очень по–мормонски. Интересно, маме будет это знакомо из ее детства.

Впереди гостиная с двумя диванами повернутыми лицом друг к другу, а справа пианино, и огромная картина Храма в Солт–Лейк–Сити. Помимо нее есть, портрет Джозефа Смита. Я следую за Себастианом по коридору, мимо шкафчика с безделушками с белой статуэткой Христа с распростертыми руками, рамки с фотографиями их детей и свадебного фото его родителей, которые одеты полностью в белое. Такое ощущение, что эти двое только вышли из пубертатного периода, если честно, а свадебное платье затянуто чуть ли не до ее подбородка.

На кухни, ожидаемо, нет кофеварки, но к моему бесконечному восторгу, на стене большой снимок Себастиана, стоящего на безупречной, зеленой лужайке, с улыбкой от уха до уха, и непринужденно держащего в руке копию Книги Мормонов.

Он ловит меня на рассматривании снимка и прочищает горло.

– Хочешь попить чего– нибудь? Рутбир, сок… лимонад?

Я отрываю свое внимание от снимка, чтобы посмотреть на него во плоти – каким–то образом настолько отличающегося сейчас передо мной: взгляд более настороженный, кожа чистая даже без фотошопа, щетина оттеняет его челюсть – и как и всегда, мой взгляд притягивают его алеющие щеки. Он смущен или взволнован? Я хочу изучить все до единого его румянцы.

– Воды будет достаточно.

Он разворачивается, и я наблюдаю, как он отходит, а затем возвращаю свое внимание к каждой диковинке в рамках в этом доме. Например, к документу в тяжелой, позолоченной рамке с заголовком «СЕМЬЯ – ПРОКЛАМАЦИЯ МИРУ».

Я никогда не видел ничего подобного. В нашем доме, вы скорее всего увидите либеральный манифест, прикрепленный к стене.

Я читаю четвертый абзац, где Церковь СПД заявляет, что «священные силы деторождения должны использоваться только между мужчиной и женщиной, в законном браке, как мужа и жены», когда Себастиан прижимает холодный стакан с водой к моей руке.

Я так пугаюсь, что чуть ли не падаю на пол.

– Ну, это интересно, – произношу я, изо всех сил стараясь сохранять голос нейтральным. Я разрываюсь между желанием закончить чтение и почему– то перечитать то, что уже впитал.