– Хорошо, мам, – тихо говорит Себастиан, бросая и снова уводя от меня взгляд. Он улыбается ей, чтобы избавиться от обиды, когда его перебили.

Она, кажется, довольна его ответом и продолжает.

– Мы уже получили рекламное расписание от твоего агента?

Себастиан морщится, качая головой.

– Пока нет.

Улыбка его матери спадает, и хмурая морщинка занимает место между ее бровей.

– Я переживаю, что у нас не хватит времени, чтобы все скоординировать, – произносит она. – И еще нужно оформить твои документы и согласовать их с МУЦ. Если ты уезжаешь в июне, то у тебя времени в обрез. Мы еще не знаем, куда ты поедешь, поэтому мы предположили, что тебе понадобиться три месяца в центре перед отъездом.

В любом другом доме, такой подробный план вынудил бы меня пошутить о шпионах и агентах Кью и ручках, которые превращаются в мачете. Но не здесь.

Но потом что– то щелкает. Мои мозги внезапно кажутся, как мамин старый «Бьюик». Она всегда давила на педаль газа до того, как заводился двигатель, и двигатель затопляло, и требовалось несколько дополнительных секунд для очистки. Мне требуется точно такое же количество времени, чтобы осознать, что Себастиан с мамой говорят об этом лете.

А точнее, о том, что он уедет из Прово на два года.

МУЦ – это Миссионерский учебный центр. Он уезжает через четыре месяца.

Четыре месяца я считал вечностью.

– Я спрошу у нее, – отвечает Себастиан. – Прости. Когда я в последний раз сверялся, они сказали, что отдадут мне маршрут со всеми остановками в пути, как только он будет готов.

– Нам так много нужно сделать до твоего отъезда, – говорит она.

– Знаю, мам. Я перезвоню.

Коротко поцеловав его в макушку, она уходит, и комнату, кажется, поглощает напряженная тишина.

– Прости за это, – говорит он, и я ожидаю, что его лицо будет напряженным, но когда я смотрю на него, он широко улыбается. Неловкий разговор между нами ушел. Неловкий разговор с его матерью тоже. – Столько всего согласовывать. Я должен подготовить ей все это побыстрее.

– Да, – я пощипываю свою нижнюю губу, пытаясь придумать, как спросить о том, о чем хочу, но это действие отвлекает его, и его улыбка соскальзывает, пока он наблюдает, как я трогаю свой рот.

Не знаю, что в этом крошечном перерыве, но – как и его реакция, когда он признался, что пришел увидеться со мной в тот день на яхте – это говорит о многом.

Это говорит о многом, потому что улыбка казалась настоящей, пока он не посмотрел на мои губы, а затем она просто раскололась.

Комната заполняется невысказанными чувствами. Они повисают над нашими головами, как грозовые облака.

– Куда ты едешь? – спрашиваю я.

Он снова смотрит мне в глаза, и улыбки теперь как не бывало.

– Ох. После тура по книге? Я собираюсь на миссию.

– Точно, точно, – мое сердце, как сотни шариков, катящихся по полу. Я не знаю, почему мне было нужно, чтобы он произнес это вслух. – И ты еще не знаешь своего предписания?

– Я узнаю его в июле, думаю. Как ты слышал, нам все еще нужно отправить мои документы, но я не могу сделать это, пока не вышла книга.

Миссии непричастным трудно понять. Молодые мужчины – и женщины иногда, но не так часто – уезжают из дома на два года, чтобы отправиться в любую точку мира. Их задача? Создать новых Мормонов. И не в сексуальном плане, по крайней мере, пока. Миссионеры создают новых мормонов крещением.

Мы все видели их, идущих или едущих на велосипедах в своих чистых брюках и отглаженных рубашках с короткими рукавами. Они приходят в наши дома с яркими улыбками, опрятными волосами и с блестящими, черными табличками с именами, и спрашивают обо всем, что мы бы хотели узнать об Иисусе Христе, нашем Господе и Спасителе.

Большинство из нас разворачивает их с улыбками и словами «нет, спасибо»

Но моя мама никогда не говорит «нет». Не важно, что она чувствует к церкви – и поверьте, она не позволяет им говорить о Книге Мормонов с ней – они далеко от дома, говорила она, когда мы жили в Пало–Альто. Это правда: большинство из них были далеко от дома, и они проводили целый день на ногах, протаптывая в пустую асфальт. Если мы приглашали их в дом, он были вежливы и милы, как вы можете себе представить. Они принимали лимонад и закуски, и благодарность их была несдержанной.

Миссионеры – самые добрые люди, которых вы когда– либо встретите. Но они захотят, чтобы вы прочитали их книгу и захотят, чтобы вы разглядели истину так, как видит ее их церковь.

Пока они в отъезде, им не позволяется смотреть телевизор или слушать радио, или читать что–то помимо разрешенных церковью текстов. Они уходят, чтобы глубже погрузиться в свою веру, чем было раньше, побыть в одиночестве и стать мужчинами, помогать развитию церкви и распространять учение. И им не разрешено оставлять дома девушку. Естественно им не разрешается заводить никаких сексуальных связей – и определенно не с лицами одного с ними пола. Они хотят уберечь тебя, потому что считают, что ты нуждаешься в спасении.

Себастиан хочет стать одним из них.

Я не могу избавиться от этой мысли в своей голове, и мы сидим у него дома, окруженные истиной всего этого – конечно, он хочет стать одним из них. Он уже один из них. Тот факт, что он так легко узнал себя в моей книге, что он знает о моих чувствах к нему, не изменит ничего из этого ни на грамм.

Меня даже больше не волнует весь фарс с моим романом; я дам ему посмотреть оригинальную версию, – версию, в которой я явно не могу прекратить думать о нем, – если он пообещает мне, что останется.

Он хочет поехать на миссию? Он хочет уехать отсюда и посвятить два своих лучших, жарких, безумных и полных приключений года церкви? Он хочет отдать свою жизнь этому – действительно, отдать свою жизнь?

Я утыкаюсь взглядом в свои руки и задаюсь вопросом – какого черта я вообще здесь делаю? У Пейдж с блестящим сердечком нет ничего общего со мной. Я – король наивности.

– Таннер.

Я поднимаю на него взгляд. Он внимательно наблюдает за мной, и становится понятно, что он звал меня больше одного раза.

– Что?

Он пытается улыбнуться. Он нервничает.

– Ты притих.

Честно говоря, терять мне нечего.

– Кажется, я все еще застрял на той части, где ты собираешься на миссию на два года. Как будто до меня только что дошло, чем ты занимаешься.

Мне даже не нужно разъяснять дальше. Он правильно понимает. Он понимает подтекст: «я – не– мормон, а ты – мормон. Как долго мы сможем быть друзьями? Я просто не хочу больше быть твоим другом». Я вижу это по его глазам.

И вместо того, чтобы отмахнуться от этого или сменить тему, или предложить мне научиться искусству молитвы, он встает, тянет вниз за край рубашки, когда она задирается сбоку.

– Пойдем. Нужно прогуляться. Нам обоим есть много о чем подумать.

Есть миллионы троп, которые ведут на холм, и когда хорошая погода, вы обязательно пройдетесь по одной из них, но в Юте погода непредсказуема, и наш теплый фронт уже давно ушел, и никто не ходит в походы.

Свежий воздух в нашем распоряжении, и мы карабкаемся по скользкому горному склону, пока дома в долине не становятся крошечными пятнами, и у нас у обоих сбивается дыхание. Только когда мы останавливаемся, я понимаю, как мы оба усиленно выкладывались на тропе, изгоняя некоторых своих демонов.

Может, одних и тех же.

Мое сердце бешено колотится. Мы определенно движемся к большой букве «Р» Разговор – хотя с другой стороны, почему просто не отложить домашнюю работу в сторону и включить Xbox? – и возможность того, где он может состояться, вызывает во мне немного безумные чувства.

Это никуда не приведет, Таннер. Никуда.

Себастиан садится на валун, наклоняется, чтобы устроить свои руки на бедрах и переводит дыхание.

Я наблюдаю за тем, как поднимается и опадает его спина через куртку, с крепкими мускулами – но с прямой спиной, его уникальной позой – с совершенно пошлыми мыслями в моей голове. Мои руки повсюду на нем, его руки повсюду на мне.