Эйб наклоняется вперед, перехватывая мой взгляд.

– Из Калифорнии в Юту? Должно быть, значительная перемена.

Я смеюсь.

– Это точно.

Мать Себастиана сочувственно смотрит на меня со своего конца стола.

– Не могу представить себе переезд из практически круглосуточного солнца в мрачную зиму и снег.

– Это не так уж и плохо, – отвечаю я. – Здесь красивые горы, и у нас все равно было много тумана дома.

– Ты катаешься на лыжах? – спрашивает Джуди.

– Немного. Мы обычно поднимаемся на Сноуберд или в Каньоны, по меньшей мере, раз в год.

Его мама снова вступает в разговор:

– Всей семьей?

Я киваю, потянувшись за миской картошки с сыром, и зачерпываю немного в свою тарелку.

– Ага. Мы ходим только вчетвером. У меня есть младшая сестра, Хейли.

Мама Себастиана бормочет под нос:

– Красивое имя.

– Мои родители – оба любители улицы, – рассказываю я. – Папа любит ездить на велосипеде, а мама – бегать.

Отец Себастиана проглатывает еду перед своим вопросом:

– Чем они занимаются? Себастиан говорил, что ты переехал сюда из– за работы твоей матери?

Себастиан – болтушка.

Я отпиваю холодной воды и ставлю на стол свой стакан.

– Да, сэр. Она – технический директор в NextTech.

Различные звуки заинтересованности слышатся за столом.

– Когда они открыли здесь спутниковый офис, то захотели, чтобы им управляла она, – еще больше звуков, выражающих интерес. – Она пишет программное обеспечение для компьютера. Она работала на Google в Калифорнии и ушла оттуда, чтобы переехать сюда.

– Вау, – впечатлено произносит Дэн. – Должно быть, это для нее важная работа, раз она ушла из Google. Я слышал, что они очень хорошо относятся к своим сотрудникам.

– А его отец – врач в «Долине Юта», – добавляет Себастиан. Я оглядываюсь на него и ухмыляюсь. Он, кажется, хвастается, как будто гордится.

Глаза Джуди увеличиваются.

– Я работаю там по средам волонтером! Как его зовут?

– Пол Скотт. Он – кардиохирург.

– Я знаю, кто это! Я не провожу много времени на том этаже, но он очень приятный мужчина. Кардиолог– еврей, да? – спрашивает она, и я киваю, удивленный, что она знает о нем, и что определила, что он еврей. – Такой внимательный, и медсестры его любят, – она наклоняется вперед и мелодраматично шепчет. – И довольно привлекательный, если хотите знать мое мнение.

– Бабуля! Ты любишь папу Таннера? – возмущенно спрашивает маленькая Фейт, и весь стол начинает смеяться.

– Ну, ты же знаешь, что я смотрю только на твоего дедушку. Но я и не слепая тоже, – отвечает она, подмигивая.

Фейт хихикает в свой стакан с молоком.

– Это точно, – говорит Эйб. – Она увидела меня на церковных танцах и с тех пор не отводит взгляда.

– Мамочка, вы с папочкой тоже познакомились на танцах, да? – спрашивает Фейт.

– Да, – мама Себастиана смотрит через весь стол на Дэна. – Я пригласила его на «белый» танец.

Маленькая девочка кладет порцию еды в свой рот и спрашивает шепеляво:

– Что такое «белый» танец?

Его мама начинает объяснять, но все, о чем я могу думать, – что она только что сказала. Когда она закончила, я обращаюсь к его отцу:

– Вы встречались в старших классах?

– Да, – кивает Дэн. – Мы познакомились в выпускном классе и поженились вскоре после моего возвращения с миссии.

Мой мозг резко дает по тормозам.

– Вы могли так сделать?

– Нам говорят не встречаться на протяжении нашей миссии, – отвечает он, улыбаясь своей жене. – Но не существует правил, запрещающих писать письма раз в неделю.

– Как будто этим двоим можно было что– то сказать, – Джуди смотрит на младших детей и добавляет. – Вашему отцу не понравится, что я рассказываю это, но вам нужно было видеть любовные записки, которые он писал вашей маме. Он оставлял их в кармане, а я всегда находила их в стирке. Они были безумно влюблены друг в друга.

Остальная часть разговора проходит для меня, как в тумане. Отбросив все сложности в сторону, если мы сможем поддерживать контакт, когда Себастиан уедет, то будет не так плохо. Два года – не так уж и много, и я все равно буду учиться. Может к тому времени к пророку придет откровение.

Это же может сработать, да?

На минуту я ощущаю надежду.

Дэн вытягивает меня из моего тумана.

– Таннер, ваша семья посещала синагогу в Солт– Лейк– Сити? – он оглядывается на Эйба. – Я пытаюсь вспомнить, где находится ближайшая.

Это неловко. Даже я не знаю, где находится ближайшая.

– Ну, давай посмотрим, – говорит Эйб. – Там есть Храм «Хар Шалом» в Парк– Сити…

– Слишком далеко, – качает головой Дэн, как будто решил, что он не удобен для нас.

– Точно, в том городе есть парочка…

Я решаю подавить это в зародыше.

– Вообще– то, нет, сэр. И сэр, – я поправляюсь, чтобы включить и Эйба. – Мы не посещаем храмовые службы. Я бы сказал, что мои родители стали больше агностиками в этом вопросе. Мама росла в семье мормонов, а папа теперь не совсем еврей.

Ой, Господи, что я сказал?

Молчание поглощает стол. Не уверен, какая оплошность была более грубой: та, где я признался, что моя мама бывшая мормонка, или что я настолько небрежно отозвался о падении религиозной веры, как о вареной картошке.

Себастиан первый нарушает молчание.

– Я не знал, что твоя мама была мормоном.

– Угу. Она родом из Солт–Лейк–Сити.

Его брови сдвигаются, а губы слегка искривляются.

Его мама легко вступает в разговор снова.

– Ну, это означает, что у тебя есть поблизости семья! Ты видишься с ними?

– Мои дедушка с бабушкой теперь живут в Спокане, – говорю я. Я предусмотрительно не упоминаю, что ни разу не виделся с ними за свои восемнадцать лет, и мысленно даю себе пять. Но это означает, что мой рот остается без присмотра, и его несет. – Но моя тетя Эмили со своей женой живут в Солт–Лейк–Сити. Мы встречаемся с ними, по меньшей мере, раз в месяц.

Единственный звук за столом – неясное дискомфортное ерзанье людей на своих местах.

Боже мой, что я опять сказал?

Себастиан пинает меня под столом. Когда я поднимаю на него глаза, то замечаю, как тот борется со смехом. Я выкладываю дальше:

– Мать моего отца часто приезжает к нам. У него есть еще братья и сестры, поэтому наша семья довольно большая, – поднимаю свою воду, заполняя ей рот, чтобы заткнуться. Но когда я проглатываю, еще немного тупости умудряется просочиться: – Бабб все еще посещает синагогу раз в неделю. Она очень увлечена этим. Очень религиозна.

Пятка Себастиана снова приземляется на мою голень, и я не уверен, – он просит меня успокоиться к черту, или возможно, даже что мне не нужно было привязывать к этому религию, чтобы меня приняли. Кто ж знает. Но именно на это и похоже. Все здесь такие собранные. Они едят аккуратно, с салфетками на коленях. Они говорят «пожалуйста, передай мне…» и хвалят приготовленную мамой еду. Осанка за столом без исключений впечатляет. И, возможно, что более важно, вместо того, чтобы расспрашивать меня о происхождении моих родителей или об Эмили, дедушка и бабушка Себастиана ловко уводят тему от моего словесного поноса, спрашивая о конкретных учителях и предстоящих спортивных событиях. Родители мягко напоминают своим детям, чтобы они убирали локти со стола (я тоже поспешно убираю свои), быть поаккуратнее с солью, закончить овощи перед тем, как просить еще хлеба.

Все остается таким открытым, таким осмотрительным.

Наша семья кажется чуть ли не дикарями в сравнении. В смысле, мы не безбашенные, одноклеточные идиоты, но мама неоднократно говорила Хейли «прекращай, черт возьми» за обеденным столом, и один или два раза папа забирал еду в гостиную, чтобы сбежать от наших с Хейли споров. Но самая заметная разница в близости, которую я ощущаю дома, и только сейчас осознаю это, пока сижу здесь среди такой теплой, но покорной компании незнакомцев. Вместе со спагетти с фрикадельками семейство Скотт известно тщательным обсуждением значения бисексуальности. Вместе с запеканкой Бабб, Хейли спрашивает моих родителей, возможно ли подцепить СПИД, сделав минет. Для меня это было ужасно, но они ответили без колебаний. Теперь же, когда я задумываюсь об этом, если Себастиан придет к нам на ужин, я определенно уверен, мама отправит его домой с какой– нибудь яркой, заявляющей о чем–то наклейкой на бампер.