– Это Себастиан.

– А. Ты прав. Он сексуальный.

Вот. Вернемся к тому, что я хочу размазать ее по стенке.

Коротко усмехнувшись, он протягивает ей руку для рукопожатия. К моему ужасу, она смотрит на нее мгновение, прежде чем принять. Когда она переводит взгляд на меня, я приподнимаю брови в знаке «я–позже–добью–тебя». Если бы мама и папа были дома, она была бы сама вежливость. А со мной, она первоклассная засранка.

– Хочешь, поднимемся наверх? – спрашиваю его.

Он бросает взгляд на Хейли, которая уже протопала обратно по коридору в прачечную, и кивает.

– Где ваши родители?

– Мама – на пробежке. А папа – на работе.

Мне кажется, он видит в этом какой–то подтекст. Воздух между нами потрескивает.

Под нашими ногами скрипят деревянные ступеньки, и я крайне осведомлен, что Себастиан позади меня. Моя спальня последняя по коридору, и мы идем к ней в тишине; такое ощущение, что кровь закипает под поверхностью моей кожи.

Мы идем в мою комнату.

Он зайдет в мою комнату.

Себастиан проходит внутрь, оглядывается и, кажется, даже не вздрагивает, когда я аккуратно защелкиваю дверь за нами – нарушая родительскую политику открытых дверей. Но але: здесь могут быть поцелуи, а Хейли в режиме монстра. Так что эта дверь будет з– а– к– р– ы– т– а.

– Значит это твоя комната, – произносит он, осматриваясь.

– Ага, – следую за его взглядом, пытаясь посмотреть на все его глазами. Здесь очень много книг (и ни одной религиозной), парочка наград (в основном по учебе) и несколько снимков в разных местах (и ни на одном я не держу Библию в руках). Впервые я рад, что папа заставляет меня поддерживать в комнате порядок. Кровать заправлена; белье сложено в корзину. Стол пуст за исключением моего ноутбука и…

Ох, зашибись.

Себастиан неспешно подходит к нему, касаясь пальцем стопки синих стикеров. Слишком поздно что– то говорить. Я знаю, что написано на самой верхней.

МЫ УХОДИМ ДРУГ ОТ ДРУГА

РЕЗКО ЗАСТРЕВАЕМ В ОБЫЧНОМ ТУПИКЕ

Я ПРЕДСТАВЛЯЮ, ЧТО ОН ИДЕТ ТУДА, ГДЕ ТИХИЙ УЖИН

ОН ПРЕДСТАВЛЯЕТ, ЧТО Я ИДУ ТУДА, ГДЕ ВСЕ ПО– ДРУГОМУ

В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ: БЕЗУДЕРЖНЫЙ СМЕХ, ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНАЯ СВОБОДА.

В ХУДШЕМ: МАТЫ, ТУМАНЫЕ ГРЕХИ.

ВОЗМОЖНО, МЕНЯ УГОСТЯТ ГЛОТКОМ ВИНА.

НО ДАЖЕ ЕСЛИ ОН ТАК ДУМАЕТ

ОН НЕ СТАНЕТ ОСУЖДАТЬ МЕНЯ

НАДЕЮСЬ, ОДНАЖДЫ ОН ПОЛЮБИТ МЕНЯ.

СПОКОЙНОЙ НОЧИ, – ГОВОРИТ ОН

ХОЧУ ЦЕЛОВАТЬ, И ЦЕЛОВАТЬ И ЦЕЛОВАТЬ ЕГО.

– Что это?

– Эм, – я подхожу к нему, сгребая листки со стола, чтобы прочитать, как будто не уверен в том, что там. На самом деле, увереннее некуда; я написал их прошлой ночью. – Ой, да ничего такого.

Считаю до пяти, снова до пяти и снова до пяти. Все время, мы просто таращимся на ярко– синие стикеры в моей руке.

Наконец– то, он забирает их обратно.

– Они обо мне?

Киваю, не оглядываясь. Внутри моей груди – топот ног и звериный рев.

Его ладонь поднимается вверх по моей руке, от запястья к локтю, аккуратно притягивая, чтобы я обернулся на него.

– Мне нравится, – шепчет он. – Но это же не войдет в твою новую книгу, да?

Качаю головой. Ложь номер два.

– Есть еще?

Киваю.

– Используй слова, Таннер, – произносит он со смехом на конце.

– Есть еще, но я, эм, пишу кое о чем другом сейчас.

Он кивает.

– О чем новая книга?

Я оборачиваюсь к окну, выдумывая на ходу.

– Та же идея, но он не влюбляется в сына епископа.

Слежу за тем, как слово «влюбляется» скатывается с него. Его губы подрагивают.

– Так ты дашь мне почитать ее?

– Ага, – быстро киваю. – Когда будет, что прочитать, – значение этого вызывает во мне тошноту, но в каком– то смысле я понимаю, что должен заканчивать писать про Себастиана, написать о чем– то другом и отдать прочитать книгу ему и Фуджите. Самое странное? Я не хочу заканчивать писать о Себастиане. Такое ощущение, что мне чуть ли не нужно писать дальше, чтобы выяснить, чем все закончится.

Он отпускает мою руку и уходит к кровати, усаживаясь на нее. Мое сердце повсюду выбрасывает горючее; в моих жилах какие– то экстремальные гонки.

– Я получил сегодня свою авторскую копию. И тоже хочу, чтобы ты прочитал мою книгу, – говорит он, ковыряя заусенец. – Но переживаю, что ты посчитаешь ее ужасной.

– А я переживаю, что посчитаю ее удивительной и стану еще больше одержим тобой, чем сейчас

Слава Богу, он смеется, на что я и рассчитывал.

– Я нервничаю.

– Из– за выхода книги?

Он кивает.

– Ты уже пишешь вторую?

Еще один кивок.

– Контракт на три книги. И мне, правда, нравится это. Такое ощущение, что именно этим я и должен заниматься, – он поднимает глаза на меня, и свет, исходящий от окна, выхватывает его взгляд таким образом, что тот кажется чуть ли не божественным. – После той прогулки, – говорит он, а затем кивает мне для подтверждения, как будто я каким– то образом не пойму на что он ссылается. – Я пришел домой и…

Дрочил?

– Сходил с ума?

Он смеется.

– Нет. Я молился.

– Похоже на «сходил с ума».

Себастиан качает головой.

– Нет. Молитва успокаивает, – он вглядывается в мою стену, где у меня висит фотография в рамке моста «Золотые Ворота», которую сделал папа за несколько лет до нашего переезда. – Я не испытывал чувства вины из– за этого, – теперь он говорит тише. – Что было неожиданно.

Я не осознавал, как сильно нуждался в этих его словах, пока он не произнес их. Я ощущаю себя надувным матрасом в бассейне, лениво раскачивающимся на солнце.

– Вина – это своего рода знак, что я делаю что– то неправильно, – говорит он. – И когда я почувствовал умиротворение, я понял, что Господь одобряет то, что я делаю.

Я открываю рот для ответа, но оказывается, что понятия не имею, что сказать на это.

– Иногда я задаюсь вопросом – Бог или церковь так решительно настроены против всего этого.

– Мое мнение? – произношу осторожно. – Бог, достойный твоей вечной любви, не станет осуждать за то, кого ты любишь, пока ты находишься здесь.

Он кивает на это несколько секунд и затем, наконец– то, застенчиво улыбается мне.

– Ты подойдешь сюда? – спрашивает он, и я впервые вижу, как он неуверенно улыбается.

Я с легкостью опускаюсь рядом с ним на кровать, и не только чувствую, как меня трясет, но и вижу это. Зажимаю свои ладони между колен, чтобы удержать их от хлопанья по матрасу.

Во мне около 190 см роста. А в нем, наверное, 180, но прямо сейчас исходящее от него спокойствие, кажется, будто нависает надо мной, как тень от большой ивы. Он крутится, укладывая свой правый кулак на мое бедро, а его левая рука поднимается к моей груди, нажимая мягко, пока я не осознаю, что он хочет, чтобы я лег на спину. Растеряв весь сознательный контроль над мышцами, я по сути заваливаюсь на матрас, а он нависает надо мной, глядя сверху– вниз.

Он подстригся сегодня утром, понимаю я. По бокам снова коротко выбрито, а на макушке – мягко и небрежно. Его прыгающий взгляд «озер– на– солнце» смотрит на меня, и я одержим жаром и нуждой чувствовать, и чувствовать и снова чувствовать его.

– Спасибо, что пришел вчера на ужин, – говорит он, и его взгляд совершает полный круг по моему лицу. От моего лба, вниз к щекам, зависнув рядом с моими губами.

Его взгляд порхает вниз, чтобы проследить, как я сглатываю перед ответом.

– У тебя милая семья.

– Да.

– Они, наверное, решили, что я сумасшедший?

Он ухмыляется.

– Только чуть– чуть.

– Ты подстригся.

Его взгляд становится расфокусированным, остановившись на моих губах.

– Ага.

Я прикусываю губу от желания зарычать из– за того, как он смотрит на меня.

– Мне нравится. Очень.

– Да? Хорошо.

Боже, хватит болтовни. Я притягиваю его к себе, моя ладонь на тыльной стороне его шеи, и он сразу же опускается, губами к моим, частично вжимая своим весом, дыхание покидает его губы потоками облегчения. Все начинается такими медленными, неторопливыми, спокойными поцелуями. Первый – через застенчивые улыбки, а затем с уверенностью, что так – нам – хорошо, что даже больно.