МАРИКА

Первый снег, еще не страшный первый снег ложится на землю, мокрыми разводами пятнает металл, каплями стекает по упрямо зеленым ветвям и травам, но мертвые доски уже прихорашивает по-зимнему, белит.

Первый снег, первый снег… Помнишь, Марика, тот удивительно снежный февраль, когда мы с тобой попрощались? В том году снег валил и валил, засыпал котлованы, надевал шапки-невидимки на склады со сборным железобетоном. Увязали автомашины. Снегоочистители сначала пробивали для них траншеи, а потом и сами захлебнулись.

…Когда поздним вечером к Досаеву постучались, дверь открылась не сразу. Но в квартире что-то зашуршало, послышались шаги, и, наконец, в пиджаке, кое-как накинутом на широкие плечи, выглянул хозяин, непривычно хмурый и ссутулившийся.

— За вами, Петр Алексеевич, выручайте! Простите, вы, наверно, спали уже, — извинился главный инженер участка.

— Не спал. Какое там! Радикулит разыгрался, а может, и почки… Так и режет!

— Ну, простите, что потревожил. Идите, ложитесь.

— Как тут ложиться, если нужен? Что случилось, Геннадий Евгеньевич?

— Сотни автомашин стоят на дорогах. Расчищали — и тракторы вязнут, и бульдозеры. Вся надежда была на вас, на ваш ДЭТ-250. Но раз у вас такие боли…

— На чем поедем?

— ГАЗ-69 у подъезда. Однако пробьемся вряд ли, только по городу, дальше пешком придется. Нет, оставайтесь!

— Я сейчас. Нюта, ты без меня обойдешься?

— Обойдусь, — ответила жена (голос трудный, с придыханием). — Ты оденься теплей, сам больной.

Геннадий Евгеньевич стоял в передней, потупившись. Вскинул голову, сказал решительно:

— Петр Алексеевич, оставайтесь. Нельзя вам ехать. Как-нибудь справимся. Всего хорошего.

— Чего уж тут хорошего. Готов я, оделся.

— Вам нельзя!

— Все равно ведь теперь, если уедете, так я пешком приду. Ехать нельзя? А не ехать, по-вашему, можно? Идемте.

Через город проскочили легко. Удалось пробиться и по шоссе, ведущему к родной деревне Досаева. Но едва свернули влево, едва миновали указатель «На строительство Волжского автозавода», сразу застряли: на автостраде столпились самосвалы и грузовики, а вокруг них уже выросли пухлые снежные сугробы.

Сколько-то еще удалось проехать на стосильном бульдозере, сколько-то пришлось пробиваться пешком сквозь колючие шквалы метели. Ничего, обошлось: дошел. Послушный Досаеву двинулся его дизель-электротрактор, и никакие сугробы не смогли устоять перед мощью двухсотпятидесяти лошадиных сил, брошенных в атаку многоопытным мастером своего дела. Освобожденные из плена автомашины с грузом сборного железобетона, с громоздкими ящиками сложного оборудования на приземистых трейлерах, младшие братья ДЭТ-250 — бульдозеры и тракторы — все двинулись вслед за ним.

Только один раз остановилась колонна: не находя себе места от невыносимой боли, Досаев распахнул дверцу, скорчившись, выбрался на широченную гусеницу и не то спрыгнул с нее, не то повалился в снег. Крупное тело его обмякло, он не чувствовал его, осталась только боль, от которой Досаев катался по рыхлому и, как казалось ему, жаркому снегу, хватая его запекшимися губами, вонзая в него скрюченные, ослабевшие пальцы.

Можно было даже кричать от боли, никто не услышал бы: рядом грохотал его трактор, позади — моторы автомашин. Хуже, что пелену снегопада пробивали лучи фар — никто не должен был видеть его мучений! Это же пройдет, это должно пройти! Но, черт побери, даже в сорок четвертом, в Латвии, на сопке Пати, когда совсем рядом разорвалась мина и чуть без ноги не остался рядовой Досаев, даже тогда не было такой боли, острой и долгой. Какое тяжелое тело…

Все равно — вперед!

Увидев, что досаевский дизель-электротрактор снова двинулся, шофер головной машины облегченно вздохнул: значит, ликвидировал неполадку Петр Алексеевич, выручит! Уж так всегда — если человек надежный, у него и машина долго не побарахлит.

Выручил. Под утро Досаева отвезли домой, и разве что главный инженер второго участка управления механизации, или, по-здешнему, СУМР-2, знал и понял, чего стоила Петру эта ночь.

И еще, конечно, знала Нюта. Жена.

А по дорогам, что пробил в сугробах Досаев, снова хлынул на стройку поток грузов. За ночь утих ветер, ушли тучи, солнце осветило такую тишь и белизну — глазам больно. Снегом оделись разлапистые сосны, и наша белая акация стояла возле дома белая-белая, прощально склоняя к нам ветви в крупных, пушистых хлопьях снега.

— Вот и все, — сказала ты, Марика, закрыв, наконец, крышку чемодана.

Мы заперли за собой дверь гостеприимного коттеджа.

В машине ты уселась рядом со мной. Такая спокойная, что я и представить себе не мог, как близка наша разлука.

Круглолицый Вася Кудрин тронул машину. Мимо нас побежали дома.

Помнишь, нас удивляло название автобусной остановки: «Индома»? Мы производили его от слова «индивидуальные» — и ошибались. Дома были «инженерские», построенные «Куйбышевгидростроем» для своего персонала. Ухабистую дорогу, петлявшую между сосен, спрямили, залили асфальтом, возле прохладного бора построили поселок и назвали его Портгородом. Этому уголку готовили громкую судьбу. Но потом ворота города — порт — соорудили ближе к гидростанции, а поселок с коттеджами оказался на отшибе…

Справа выглянуло из-за сосен здание биостанции, слева остался клуб «Гидростроитель». Мы покидали места, к которым успели прижиться. И я понял, что так нельзя, невозможно, что у нас еще есть несколько часов и нужно проститься с автозаводом и его городом, еще хоть раз взглянуть на все, остающееся позади. А вдруг мы больше не вернемся сюда?

— Вася, едемте на автозавод! Успеем?

Почти не тормозя, Кудрин съехал на обочину, круто развернулся. Только вернувшись к клубу и вырулив от него на Соцгород, наставительно сказал своим девичьим тенорком:

— До вечера в ваше распоряжение выделен, валяйте, командуйте. Хотя разом во все стороны ехать нельзя, заранее маршрут обдумать бы…

— Простите, Вася, такой день: последний.

Промелькнул город, шоссе вырвалось в поля, в степь, во вьюгу. Лихо крутанув налево, голубоглазый Вася помчал нас по прямой как струна автостраде. Только у начала главного корпуса он сбавил газ:

— Выходить будете?

— Не здесь. Дальше.

Бесконечные ряды колонн, рассеченные глубокими котлованами так называемых «вставок». И кажущееся безлюдье, хотя поворачивались, шевелились десятки кранов, поблескивала электросварка, в глубине вставок двигались экскаваторы и бульдозеры… Если приглядеться, можно было увидеть и людей — просто они почти не различались в этой чаще колонн, продутой степными ветрами и занесенной сыпучим снегом.

Мы остановились у корпуса вспомогательных цехов, где колонны уже обрастали панелями стен, а на фермы ложилась кровля. Все было не закончено, не доделано, сквозь любую стену можно было войти и выйти, да и внутри еще зияли траншеи и котлованы фундаментов, а сквозняки дули сильнее, чем ветер в степи. И все-таки это был уже корпус: ограниченный стенами, он стал понятен.

Между корпусами виднелись вагончики строителей и монтажников, поставленные так небрежно, словно их хозяева могли в любой момент прицепить к своему дому трактор и перекочевать на новое место. Был обжит даже трамвайный вагон, неведомо как докатившийся до степной жизни. И тут же рядом — домики, основавшиеся всерьез, стоящие по линеечке, друг против друга, двумя длинными рядами.

— Улица Кокина, — с уважением показал на них Вася. — Кокин с самого начала здесь. Первый ковш на КВЦ при нем вынимали.

— Откуда вы это знаете, Вася? — спросила Марика.

— Я? Смешно слышать! Я же здесь тоже поработал, да еще в какой разворот и заваруху! На самосвале, даже в бригаде Ремигайло!

— Васе здесь не понравилось, — объяснил я.

— Правильно, не понравилось. Я думал, что Давай Даваевич давно похоронен, а тут он за каждым углом сидит: «Давай, Вася, нажимай!». Нет, на легковой спокойней, не сравнить. А памятника мне все равно не поставят, это пускай Ремигайле выпадет, о нем во всех газетах пишут… На прессовом выходить будете?

— Обязательно.

Самолеты чертили в морозном небе длинные, медленно расплывающиеся линии. Два мотора с таких же самолетов, по старости списанные на землю, рыча от зависти, трудились в огромном котловане прессового цеха. Жарким дыханием они так усердно сгоняли снег и лед, что автоцистерны едва успевали отвозить талую воду.

Туда, в глубочайший котлован шел бетон. Решетчатые призмы арматурных каркасов показывали, как много еще нужно его уложить. Но слева и справа по контуру уже высились металлоконструкции стен и перекрытий, а подкрановые балки были готовы подставить стальные плечи под тяжелые грузы.

— Дальше поедем? — тактично поторопил Кудрин.

— Да, заедем еще в Автоград.

— На новые кварталы? Это можно, это почти по дороге…

Еще ни одна стена, ни один блок будущего прекрасного города не поднимался над уровнем земли: шли работы нулевого цикла, строители возводили фундаменты, заботливо укрывали их от мороза и принимались за соседние. Трудно было представить себе, что через четыре года здесь будут жить полтораста тысяч человек, слишком все было плоско. Или это снег зарыл сделанное, запрятал?

Хотя ведь работы здесь начались недавно, перед пятидесятой годовщиной Великого Октября. Тогда, оттеснив скирды совхоза имени Степана Разина, дорожники рассекли поля центральной магистралью города. Параллельно этой автостраде бригады «Спецстроя» в глубоком канале монтировали из сборного железобетона туннель, в котором, наверно, мог бы ходить автобус. Молодой, но мрачноватый прораб объяснил коротко:

— Проходной канал коммуникаций. Тут все пройдет: теплофикация, водопровод, силовые кабели, связь, радио…

— А этот котлован для чего?