— Для здания диспетчерского пункта. Вам это интересно?

— Разумеется.

Прораб внимательно посмотрел на меня, словно удивляясь, что нашел действительно заинтересованного слушателя. И вдруг сменил тон, начал говорить быстро, воодушевленно:

— Все ходят, смотрят на завод, даже на фундаменты здешних домов, а к нам и не заглядывают. А ведь здесь — будущее! Все артерии города! В диспетчерском пункте разместятся помещения для операторов, красный уголок, душевые. Персонал будет чувствовать себя отлично: все хозяйство под рукой, ничего не нужно разрывать, иди по туннелю и смотри, если нужно, ремонтируй! И строим коллектор заранее, чтобы траншей в городе не было…

Прораб снова осекся, повторил вопрос:

— А вам это нужно? Интересно?

— Да, конечно.

— Не напи́шете вы об этом, — покачал он головой. — И ко мне, наверно, случайно попали. Признайтесь: приехали на закладку первого дома, да?

Я не признался. Но действительно в тот самый день, 31 октября 1967 года, в десятом часу утра кран подал в один из котлованов первый фундаментный блок, и бригадир Валентин Павлов со своими каменщиками и монтажниками надежно установил его. Поодаль, вокруг котлована, толпились буровые станки, готовящие свайные основания. Вытянув длинные шеи, они напоминали не то конструктивистских жирафов, не то любознательных марсиан, привлеченных церемонией: Герой Социалистического Труда бригадир отделочников Марфа Шубина уложила в стык между блоками и замуровала капсулу с письмом домостроителей тольяттинцам 2017 года.

В тот год многие отправляли послания в двадцать первый век. Поток воспоминаний, хлынувший перед полувековым юбилеем страны на митингах, в печати, по радио и на телеэкранах, всем нам помог не только оглянуться на пройденный страною героический путь, но и задуматься над далекими перспективами: если столько сделано за минувшие полвека, каких же высот мы достигнем за следующие? Мы, именно мы, потому что каждый в эти дни острее обычного ощутил себя путником, прошагавшим полдороги к этому самому 2017 году.

Не знаю, все ли наши послания дойдут до потомков, все ли будут им настоятельно необходимы, но нам, сегодняшним, и мне, и тебе, Марика, они нужны.

Помнишь, ясным осенним вечером мы с тобой пришли на площадь Свободы в старый город? Невероятно: каких-нибудь десять лет назад эта часть Тольятти, центральная, едва появилась на свет! Дом культуры, здание горсовета, стадион, первый десяток трехэтажных домов… А теперь это уже был «старый город», похожий на бесчисленное множество наших городов и поселков пятидесятых годов: широкая провинциальная площадь с небольшим сквером, маленький очаг культуры с обязательными колоннами у входа…

В тот вечер здесь стояла трибуна. Веселая говорливая толпа молодежи росла перед ней, все новые отряды комсомольцев с факелами в руках прибывали на площадь. Слышались песни, смех. Митинг начался нескладно. С трибуны, где в почетном ряду стояли ветераны труда, разносились призывы: «Слушайте все!», репродукторы громогласно повторяли их, а молодежь никак не могла угомониться. Но постепенно слова ветеранов дошли до сознания, приковали внимание. Все тише становилась площадь, потом замерла в напряженном молчании.

Пылали факелы в руках комсомольцев, алый отблеск бросали фальшфейера, горевшие возле трибуны. Со стадиона «Труд» многоглазые обоймы прожекторов, повернутые к площади, впивались в шеренги юных. И текст письма комсомольцев города к молодежи двадцать первого века, может быть, слишком подробный из-за присущих нашим дням деталей, чтобы взволновать через полвека внуков этих юношей и девушек, кое в чем показавшийся мне наивным, — сейчас этот текст волновал.

На призыв с трибуны дать клятву верности делу Ленина, делу революции площадь ответила тысячеголосо и значительно:

— Клянемся! Клянемся! Клянемся!

Клялась и ты. Я видел, как шевелились твои губы.

Но клятвы в верности именно этому городу ты никогда не давала. Хотя мы прожили здесь всего полгода, ты не раз собиралась уезжать. Не мы с тобой, а наш сосед посадил молоденькие клены вдоль забора. Белую акацию вырастил тоже, наверно, он. И еще сказал мне: «Странники деревьев не сажают». Он неправ: остались и на моем пути где яблоньки, где тополя. Но в Тольятти — да, тут мы деревьев не сажали. Едем!

И ты словно ответила на мои мысли. Ты давно научилась читать их:

— Теперь, Вася, в Курумоч. Все.

— Бежишь? — обернулся Кудрин. — А я надеялся еще с тобой потанцевать.

Ты отмолчалась, хотя и улыбнулась Васе. Чего ты здесь искала, чего не нашла? Рвалась к необычному, а очутилась в дебрях арифметики? Даже не в дебрях — в плоской пустыне сложения и вычитания: день за днем вносила поправки в ведомости водомерных наблюдений, прибавляя или убавляя простые числа от одного до шести. От тебя требовалось прилежание, ничего больше — ни поиска, ни взлетов, ни падений, только чахлые цифирьки от одного до шести. И ради этого учиться в институте, сдавать интегралы и теорию вероятности?..

Вася Кудрин притормозил неподалеку от убогой, не по городу, каменной будки, ничем не оправдывающей громкого названия «автовокзал», просительно взглянул на меня:

— Заглянуть, что ли, на междугороднюю?

Я, соглашаясь, кивнул головой. Ты усмехнулась.

Пойми, не только ты, весьма ответственные товарищи также убеждали меня: город неудачно спланирован, сотни автобусов отвлечены на перевозку строителей до автозавода и обратно, что уж тут говорить о шоферских комбинациях, в конце концов сколько-то помогающих населению? Вспомни, и мы не раз стояли в терпеливой толпе горожан, по полчаса, а то и дольше ожидая автобуса на остановке…

Ладно, пусть уж Вася как-то компенсирует поездку. Вон тетка с чемоданом явно истомилась ожиданием. И гражданина с портфелем можно выручить из беды. Да и та компания молодежи, конечно, обрадуется — замерзли, щеголи…

Ладно, Вася, газуй! Все наладится, образуется. А пока пусть летят мимо нас каркасно-щитовые дома Портгорода, Комсомольское шоссе, приземистый кирпичный Комсомольск-на-Волге — Тольяттинский порт, а за ним процветающие поселки Шлюзовой, Федоровка, Жигулевское море со многими сотнями индивидуальных домиков, разбросанных вдоль реки и числящихся кварталами все того же города Тольятти.

— А что, Вася, хорошо живется в материнском доме?

— Жить можно… Тесновато стало, квартирантов напустил, надо же людей выручать. Мать долго крепилась, но сегодня и на ее половину кто-то въезжает.

— Там, говорят, в вашем районе сносить опять собираются?

— Прошла такая паника, гудят наши жихари, как жуки в коробке. Слышь, по Северному бульвару троллейбус пойдет на автозавод. Красивая будет улица, не то семьдесят метров ширины, не то сто. По домам, по садам, что со дна Куйбышевского моря вывезены, из Ставрополя. Ну, мой дом вроде уцелеть должен, но куда соседские поволокут — ума не приложу. А, не моя забота!..

Верно, Вася, не твоя! Газуй!

И мне-то со всеми моими заботами нелегко разобраться, почему по смете автозавода мы в силах создать ослепительно-великолепный город, а по смете гидростанции при стоимости строительных работ примерно такой же нагородили десяток поселков да провинциальных городков? По бедности? Так ведь на поверку оно получается дороже… Сил не хватило? Так ведь тот же «Куйбышевгидрострой» и это возводит, и то возвел…

На обочине шоссе мелькнула стрелка: «Аэродром Курумоч — 12 км». Мы взяли круто влево, в объезд холма с бойкими, растрепанными сосенками средних лет, лесом, полями, степью… И вот вдоль горизонта рассыпались плоские огни, заревце которых лишь невысоким куполом раздвигало темнеющее небо. Но тем ярче светился по-летнему, по-южному воздушный стеклянный павильон аэровокзала, сквозь стены которого виднелся подруливающий самолет.

Ладно, едем в Москву…

Вася Кудрин привычно собрал рубли с наших попутчиков, пожелал нам доброго пути и отправился подыскивать пассажиров на обратный рейс.

Ты вместе со мной подошла к весам. Но когда я поставил на них чемоданы, сняла свой. Я недоуменно пожал плечами: что за фантазия? И вдруг во мне проснулось подозрение — нелепое, но ведь я уже знал, что от тебя можно ожидать чего угодно!..

— Я тебя не обманывала, — предупредила ты мой выпад. — Просто один из наших инженеров должен был срочно лететь в Москву. И не достал билета. Я уступила ему свой. Ему нужно лететь.

— А тебе?

— А мне нужно остаться. Ты же сам меня уговаривал!

— Я? Я уговаривал тебя остаться вместе со мной! А теперь, когда…

— Неправда. Ты доказывал, что мое место здесь независимо от того, где будешь ты. Не сбивай меня, я решила.

Вместе с каким-то пестрым парнем подошел Вася и заговорщически остановился возле тебя, зная, что ты его поймешь. Понял и я: ты предупредила Кудрина, что вернешься в Тольятти, он пришел за тобой.

— Мы не торопим, — с великодушием доброго хозяина сказал пестрый парень, — прощайтесь. Однако я организовал на Васин «рафик» полный комплект пассажиров, и мы интересуемся, до чего вы договорились.

— Я сейчас, через минутку, — сказала ты. Тебе тоже было нелегко оставаться одной, и от этого мне стало чуть-чуть спокойней.

— Зачем же минутку! — по-прежнему великодушно бросил пестрый. — Разве Тугров не понимает? Вы прощайтесь по-хорошему, подождем до самого отлета. Недолго уже.

Тугров? Где я слышал эту фамилию? Я присмотрелся к нему внимательнее. Без шапки, несмотря на мороз, пышноволосый, может быть, даже завитой… Расстегнутое пальто, под ним — красный вязаный свитер с немыслимыми белыми и зелеными ромбами: вот откуда впечатление пестроты. А лицо энергичное, профиль резкий, как у индейца. Ему бы еще головной убор из перьев!..

Убор из перьев, убор из перьев, какая чепуха иногда крутится в голове в самые неподходящие минуты!