ТРИ ДОРОГИ

Когда прекращался дождь, уже не дожидались, чтобы металлический настил кровли просох. Его дочиста протирали тряпками и принимались наклеивать пенополистирол и рубероид.

Все больше цехов сдавалось под монтаж оборудования, но дел от этого ничуть не убавлялось. Наоборот, теперь каждая недоделка задерживала что-то, все туже затягивались гайки сложнейшего механизма строительства. Настолько туго, что кое-кто срывался на крик.

Великолепно, что в эти дни осени 1969 года, когда все, казалось бы, силы были брошены на основные цехи завода и на ТЭЦ, раньше всех остальных объектов гигантского комплекса вошли в эксплуатацию очистные сооружения, первая их очередь. Можно ли не посмотреть на них? Нет, конечно, не так уж много действующих очистных в Куйбышевской области, ввод каждого нового такого сооружения — шаг на пути к осуществлению лозунга: «Волге быть чистой».

Еду. И снова встречаю бригадира Михаила Шунина. Он показывает мне железобетонные соты и круглые резервуары, где ему известна каждая стеночка. Воспользовавшись обеденным перерывом, ведет меня в молодой яблоневый сад, посаженный возле очистных на заведомо бросовых песчаных буераках; тут под каждую яблоньку сверлили круглые ямы, заполняли их черноземом. Хвастается: смотрите, площадка прижалась к самому бору, а ни одно дерево в нем не срублено, не искалечено! И хотя начинается дождь, Шунин ведет меня в лес, с такой гордостью показывая вековые сосны, словно и они посажены его бригадой.

Пройдя участком еще неоконченных работ, мы замыкаем полный круг, и Михаил Федорович покидает меня у входа в компрессорную:

— Тут уже не мы хозяева, мы компрессорную сдали.

У двери, на которой прибито строгое объявление «Вход посторонним воспрещается», жмутся девушки-маляры. Они продрогли, робко заглядывают во внутрь:

— Разрешите?

— Замерзли? — сурово спрашивает диспетчер.

— Старались для вас, все выкрасили, а теперь и погреться негде!

— Ладно, заходите.

Девушки втекают ручейком, одна за другой, и я провожаю взглядом каждое новое лицо, ожидая, что вот-вот мелькнет знакомое, взметнутся светлые кудряшки…

А диспетчер искренне рад моему приходу, дотошно показывает и машинный зал, и пульт управления. Он чувствует себя ужасно одиноким, этот молодой парень. Неожиданная проблема, он жалуется: тут все так автоматизировано, что на целое здание только и штата, что он один. Остальной персонал, человек десять, — в административном корпусе, есть рабочие и в мастерских, а тут, кроме него, — никого.

— Знаю, — говорит он, вздыхая, — существуют целые гидростанции, закрытые на замок, все управление ведет автоматика из общего центра системы. Но раз тут до этого не дошло, нужно было запроектировать хотя бы два рабочих места! Невозможно так сидеть! Космонавтов хоть в сурдокамерах испытывают на одиночество, а меня безо всякой подготовки бух — и сюда!

Посочувствовал диспетчеру: правда, невесело. Поднимаюсь на холм, куда перебрался городок строителей, освободивший место эксплуатационникам. В конторке нахожу старшего прораба. На мой вопрос о Шунине он восторженно отвечает:

— Другого такого бригадира во всем нашем тресте не найти! Вот часть его бригады забрали во второй «Промстрой» на ликвидацию прорыва, так мы все эти три месяца чуть не плачем!

— Полно, Сергей Николаевич, — смеется пожилой товарищ, сидящий за соседним столом, — шунинцы там еще и месяца не проработали.

— Ну? А ведь верно! Вот каков — без него небо с овчинку показалось! Ведь Шунину как: отдашь чертежи и задание, а уж дальше бригадир сам всех расшевелит… Жаль, отвлекают его на другие участки, хоть прячь!

— Не спрячешь! — кричит с порога рослый дядя в фетровой шляпе. — Дай мне его хоть на несколько часов, выручи, вода просачивается, насос не работает, по горло нужен Шунин!

С удивлением слушаю, как руководители разных участков, даже разных трестов, торгуются из-за одного бригадира. А когда спор решается в пользу приезжего — и на его участке тоже работают шунинцы, бригадир сегодня нужнее там, — прошусь с Шуниным и я.

— Михаил Федорович, захвати товарища с собой!

Сижу в кабине грузовика, обжатый слева шофером, справа бригадиром. Шунин внимательно смотрит перед собой, на дорогу, а я разглядываю его самого. Не богатырь — ростом невелик, в плечах не косая сажень. Суховат, зато прочен, жилист. И приметные шрамы на узком лице.

— Шрамы-то у вас… Война?

— Нет, мал еще был, не успел, в сорок первом только четырнадцать минуло. А в шестнадцать пошел работать электромонтером, линейщиком. Упал с одной опоры, да неудачно: бедро повредил и лицу досталось… Хотя, что я говорю — неудачно? Удачно упал: хоть и хромаю, а ведь жив!

— А с железобетоном давно дело имеете?

— На Волго-Доне арматуру ставил, на шлюзах. Потом бригадиром был на Волго-Балте, на Вытегорском шлюзе, — не бывали?

— Бывал.

— Красиво, правда?

— Красиво, Михаил Федорович!

Вот так идет человек по родной стране, неделю за неделей вяжет да сваривает каркасы арматуры, укладывает серую рассыпчатую массу бетона, радуется, когда удается продвинуть работу побыстрее, выдумать что-то, огорчается, если бетон подвозят с перебоями, жарится на солнце в яркие летние дни, мокнет под осенними дождями, и все-то торопится, все спешит.

А потом приходит незабываемый день, когда все тонны арматуры и кубометры бетона, уложенные Шуниным и его бригадой и всеми соседними бригадами и участками, сливаются в единое законченное сооружение, когда распахиваются стальные ворота шлюза и первый теплоход входит в длинную бетонную камеру, чтобы через положенное число минут вместе с водой подняться до верха серых стен, поднять над ними мостики и палубы, чтобы сами строители, впервые увидев свое детище в работе, радостно удивились: вон что мы сотворили!

Здесь, на очистных, сооружения не так эффектны — хоть и велики, но врыты в землю. Однако и эта работа почетная.

— Наловчились, все эти аэротенки да отстойники возводим одной своей хозрасчетной бригадой, сами и сдаем в эксплуатацию, — рассказывает Шунин. — Сорок семь человек, у каждого две-три профессии, мастера́ на все руки, под конец сами и торкретируем, и испытываем под напором. Ведь нужно так сработать, чтобы нигде вода не просочилась.

— А на фильтровальной что вышло?

— Там большие железобетонные баки со стенками довольно тонкими, так они при испытании потекли. Теперь приходится «лечить». Хоть и не мы бетонировали, но баки-то нужны!

— Михаил Федорович, там у вас в конторках много начальства — прорабы, мастера, кладовщики… Скажите, без них обойтись не можете?

— Конечно, нет! — сразу отвечает Шунин. — Без них я бы весь день только и делал, что выколачивал материалы да механизмы.

— А если бы снабжение шло бесперебойно?

Шунин долго молчит. Наконец, отвечает:

— Конечно, если бригаду всем обеспечить, строить можно и самим. Ну, снабженец все-таки нужен и еще какой-то инженер — руководить. А так наряд мы получаем аккордный, на весь объем работ, дальше мудрим сами.

— Наверно, прорабы у вас слабоваты?

— Что вы! Очень хорошие люди, замечательные!

И он рассказывает мне о руководителях, и самая частая его характеристика: «Замечательный человек, грамотный, толковый». На памяти Михаила Федоровича многие прорабы стали начальниками и главными инженерами, бригадиры окончили институты и пошли в прорабы. Сейчас мы едем на участок, где начальник давно знаком Шунину («Хороший, грамотный мужчина, замечательный инженер, раньше тоже был бригадиром»)…

Но ведь сами эти инженеры только что рассказывали мне, что примерно сорок процентов всего объема работ по очистным сооружениям выполнено шунинцами. Значит, три таких бригады с тремя такими бригадирами при налаженном снабжении могли бы выстроить очистные под руководством одного толкового инженера?

И вот «грамотный мужчина» ведет меня сейчас по фильтровальной станции. Он приятен, наверняка знает дело, конечно, мог бы и сам, своими руками наладить заупрямившийся насос — подумаешь, хитрость какая! Но по служебному положению ему не полагается лазать в баки и колодцы, и он посылает прораба за Михаилом Федоровичем. Теперь, успокоенный, ведет меня на экскурсию: вот посмотрите, это хранилище коагулянтов, шесть метров на двенадцать при глубине четыре с половиной…

А Шунин пока успевает сменить муфту, поставить прокладку, пробежаться вдоль баков и хранилищ, переставить своих торкретчиков туда, где фронт работы уже подготовлен… Вот он уверенно шагает по тонкой стенке, разделяющей эти самые резервуары глубиной в четыре с половиной метра — пропасть слева, пропасть справа, — спокойно тянет толстый шланг, положив себе на плечо стальную голову этой пятидесятиметровой змеи. Вот спускается по шаткой лестнице на дно резервуара, включает аппарат — и змея оживает, выгибается, дрожит мелкой дрожью, стараясь вырваться из рук бригадира. Но ему все нипочем, все легко: работа подлинного мастера часто производит впечатление легкой. Шунин усмиряет аппарат, и стальное сопло сердито плюется цементным раствором под давлением в десяток атмосфер.

— Наладил, Михаил Федорович? — уважительно спрашивает торкретчик, спустившийся туда же, на дно.

Кивнув головой, Шунин передает ему укрощенную «змею» и вылезает наверх. Полминутки наблюдает за работой торкретчика и снова спешит, кажется, к бетонщикам, где что-то не ладится, спешит так, что вразлет идут полы его короткого рабочего плаща.

…Через полчаса мы уже едем обратно, кружной дорогой, мимо ТЭЦ и «нахаловки» — пока не занятого автозаводом угла отведенной ему земли, где безо всякого разрешения целые семьи поселились… в ящиках.

Позже я побывал в этих домиках и не раз ахал от неожиданности. Это вам не будочка Лени Бойцова! Начнем с того, что ящик покрупнее дает «жилплощадь» более двадцати квадратных метров. И, например, в доме-ящике с номерным знаком «Степная ул., 25» я увидел крохотную кухоньку, а за ней две комнаты с телевизором, холодильником, с коврами на стенах и на полу!