— Итак, сейчас мы поговорим. — Будущий разговор был мне заранее неприятен, но его нельзя было избежать — если я хотел сохранить Доминика. — В восемнадцать я пошел служить в армию. Денег в моей семьей не было, и я хотел женится на Наде, поэтому думал, что у меня нет других вариантов.

Доминик молча кивнул. Ему явно хотелось задать уточняющие вопросы, но он, видимо, понимал, что если перебивать меня, то я никогда не закончу.

— Но в итоге служить мне понравилось. Я женился на Наде, у нас родилось двое детей, и если мой брак развалился, но с армейской карьерой все вышло ровно наоборот. В двадцать девять, когда еще работал закон «Не спрашивай, не говори», я стал офицером.

Доминик со свистом вдохнул. Потом прижался ко мне и опустил лоб мне на плечо, словно зная, что переносить взгляд в глаза мне сейчас тяжело. Взяв его за затылок, я стал перебирать его еще влажные волосы.

— Я познакомился с одним парнем. Его звали Джейк. Он знал, что из-за работы я навсегда останусь в чулане, но ему нравилось рисковать. И ради него я изменил своим правилам. Однажды он пришел к нам на базу, мы уединились у меня в кабинете, и нас застукал старший по званию.

Руки Доминика сомкнулись вокруг моей талии.

— Черт.

Я закрыл глаза, борясь с ощущением полного опустошения. Из-за того единственного минета годы работы вылетели в трубу, и было горько осознавать, что Доминик служил совсем в другую эпоху. Он мог дурачиться с парнями на базе без страха лишиться карьеры. Но он был не виноват, что из-за этого пострадал я.

— На этом моя служба закончилась. Меня уволили, и я оказался на дне без профессии и без каких-либо навыков. Я думал, что потеряю право совместной опеки, что не смогу выплачивать алименты. И все из-за одной дурацкой ошибки.

Доминик поднял взгляд, словно спрашивая разрешения заговорить. Я кивнул.

— Мне очень жаль.

Три коротеньких слова, но они были словно соль на свежую рану.

— Дальше все стало хуже. Я остался с Джейком. Мне казалось, что мы должны сохранить отношения, чтобы у моего увольнения был хоть какой-нибудь смысл. Типа, я потерял работу, но не его. — Я покачал головой. — Я сделал ошибку. Большую ошибку. После случившегося я уже не был прежним, как, впрочем, и Джейк. Я не знал, как быть в отношениях, поэтому не обозначил границ. Еще я не осознавал, что он был не самым уравновешенным человеком. И долгое время не замечал тревожных сигналов. — Вспоминая, я хрустнул костяшками. — Но даже когда я понял, что у него есть проблемы, то все равно не прервал нашу связь. Это было обречено на провал. Он отказывался показаться врачу, отказывался лечиться, и у него… у него напрочь отсутствовал здравый смысл. Спустя какое-то время я намекнул ему, что нам лучше взять перерыв. Он впал в отчаяние. Однажды он забрал близнецов от их няни — не сказав мне. Он обманул ее, заверив, что мы разрешили, и мы до ночи не знали, где наши дети. Потом он наконец-то приехал. Они плакали, не пристегнутые, на заднем сиденье.

— Охренеть. О чем он, черт побери, только думал?

— Он сказал, что увез их, чтобы мы отдохнули, но я знал, что он просто хотел… впечатлить меня. Доказать, что от него может быть польза, что он может быть частью семьи. Он не понимал, что подверг Мики и Шелли опасности, что мы с Надей все это время сходили с ума. И я порвал с ним. Сразу и навсегда. Понимаешь, я вырос у деда, который вел себя не как родственник, а как сосед. Поэтому когда у меня наконец появилась семья, я поклялся, что буду ее защищать. Всеми средствами. Ото всех.

Доминик, стиснув зубы, кивнул. Его лицо было мрачным.

— И поэтому ты придумал те свои правила?

— Да.

— Но ради меня ты их нарушил.

— Верно.

— Ты жалеешь об этом?

— Нет.

— Значит…

— Моя жизнь очень проста, — сказал я отрывисто. — Мне не нужен бойфренд, который будет привозить мне на работу обед, потому что я не хочу, чтобы мои клиенты задавали тупые вопросы. Я не хочу держаться за ручки на гребаных школьных концертах и выслушивать от посторонних людей гомофобную чушь. Я больше не смешиваю разные стороны своей жизни. Есть ты, есть моя семья, и между вами черта.

— Я никогда не просил, чтобы ты познакомил меня со своими детьми. Даже не намекал.

— Я знаю. Когда я зашел к вам в магазин и увидел тебя… стороны моей жизни смешалось, и я чуть не спятил. — Я тяжело выдохнул. — Пойми, я был не в себе. Я не реагировал на твои сообщения, потому что не знал, что ответить. Моим первым рефлексом было желание полностью все прекратить. Вот об этом я очень жалею.

— Ясно. — Доминик, осмысливая все сказанное, качнулся на пятках. — Значит, ты хочешь, чтобы все стало как раньше?

— Да. То есть не смешивалось.

— Мы будем встречаться и трахаться.

Я сурово посмотрел на него.

— И разговаривать.

Его губы скривились в скептической, дерзкой усмешке.

— Ладно, и разговаривать. Поговорить я люблю. Разговаривать… как друзья?

Его взгляд стал более пристальным.

— Ты хочешь, чтобы мы были друзьями? — повторил он.

— А что? Друзья разговаривают о работе. Мы это делали.

— Да. И ты единственный, кто поддерживает меня, поэтому… — Он пожал плечами и отвернулся.

Я не мог понять, что его гложет, и меня обожгло беспокойство. Что, если моего объяснения оказалось для него недостаточно?

— Извини, что игнорировал тебя, Доминик. Мне тоже нравились наши встречи. Я… я не общался с кем-то так тесно уже очень давно. Просто я думал, что поступаю правильно. И я пойму, если ты не захочешь с этим мириться. Ты заслуживаешь кого-то, кто будет…

Доминик хмыкнул.

— Давай без вот этой херни. Мне двадцать семь. Я би, о чем, кроме тебя, никто больше не знает, работаю в магазине родителей и живу у них же в подвале. Я сам решу, чего я заслуживаю, а чего нет.

Я фыркнул, затем расхохотался, и Доминик уставился на меня так, словно у меня выросла вторая голова.

— Стоп, что это был за звук?

Я нахмурился.

— Почему, когда я смеюсь, все ведут себя так, словно случился апокалипсис?

— Может из-за того, что и то, и другое случается одинаково редко?

— Заткнись.

— Возьми и заставь меня.

***

Доминик

Сев у Люка на кухне, я, не сумев сдержать себя, огляделся. Раньше он всегда тщательно убирался, пряча все личные вещи, и если не считать пары промашек вроде той забытой толстовки, то перед встречей со мной его дом становился стерильным.

Теперь я видел признаки жизни.

Горку грязных тарелок. Худи на спинке стула. Серебристую термокружку с именем Шелли желтым курсивом. Большую стопку тетрадок на стойке.

— Это домашняя работа твоих детей? — указав на них, спросил я. — Адриане столько не задают, но она все равно уговаривает меня делать ее уроки.

Люк не ответил, и я испугался, что полез с такими вопросами слишком рано. Он еще не смирился с тем фактом, что я видел его детей, а я уже начал трепаться об их уроках.

— Неважно. Прости.

— Все нормально. — Люк достал из холодильника большой пластиковый контейнер. — Это Шелли решала задачи за Мику, но я заставил ее стереть все ответы. У него была целая неделя. Пусть делает сам.

— Теперь я чувствую себя дурачком за то, что решаю за Адриану.

Рот Люка дрогнул.

— Ты и есть дурачок.

— Заткнись.

Я поставил локти на стол, и Люк под моим заинтригованным взглядом убрал в микроволновку нечто с божественным ароматом. И это была точно не паста. После жизни с семьей на пасту и бублики у меня развилась аллергия.

— Что разогреваешь?

— Рагу из говядины.

— Сам приготовил?

— Ну а кто же еще? — Люк вздохнул. — Хватит придуриваться. Знаешь ведь, что я разогреваю его для тебя. После секса ты становишься адски голодным.

Я усмехнулся.

Люк закатил глаза и уставился на микроволновку, словно под его пронзительным лазерным взглядом еда могла разогреться быстрее. Несмотря на его обещание разговаривать, в кухне стояла мертвая тишина. Моя бравада померкла, и я обхватил плечи руками.

Сидя в его одежде у него за столом, я ощущал себя непрошенным гостем. Так странно — общение с ним было похоже на американские горки, но это было лучше, чем полная тишина.

— Люк, я редко веду себя, как гребаный эмо. Честное слово. Обычно я не врываюсь вот так драматично к людям домой.

— Только когда они не отвечают на твои сообщения?

— Нет. — Я нахмурился. — Ну… да, но меня довели до точки кипения особые обстоятельства.

Микроволновка звякнула, Люк открыл ее и выложил рагу на тарелку. У меня в животе громко заурчало. В другой ситуации мне бы стало смешно, но сейчас я остро осознавал, насколько домашним было происходящее у Люка на кухне, и дико боялся, что он снова закроется.

Черт.

Я никогда не увлекался чрезмерным анализом, но сейчас взвешивал и оценивал решительно все. Люк озарил мою тусклую жизнь считанные недели назад, но я уже не представлял ее без его удивительно яркого света.

Поставив тарелку на стол, Люк постучал меня по виску.

— Хватит нервничать. Ешь.

— С чего ты решил, что я нервничаю?

— Ты напрягся всем телом. — Люк сел напротив, и его колени под столом задели мои. — Что с тобой, Доминик?

Я хотел было ответить, но отвлекся на взрыв вкуса во рту.

— О боже.

— Вижу, тебя можно заставить стонать не только в постели.

— О да. Еда для меня значит не меньше, чем трах. — Я облизнул губы и откинулся на сиденье. — В домашней еде есть что-то особенное. В детстве я обожал воскресные обеды с семьей.

— А теперь нет?

— Теперь нет.

Люк поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок и уперся в них подбородком.

— Расскажи, почему.

— Потому что мой отец настоящая сволочь? — Я сунул в рот еще одну вилку рагу, но за мыслями о семье его вкус потерялся. — Он навесил на нас с сестрой свои ожидания и считает, будто матом и криками можно добиться, чтобы мы воплотили их в жизнь.

— Чего именно он от тебя хочет?

— Чтобы я был, как все наши местные парни. Чтобы стал копом. Или пожарным. Чтобы люди жали мне руку и считали героем, а когда я умру, в мою честь назвали бы улицу. Чтобы я не был просто бывшим солдатом, который участвовал в ненужном военном конфликте. — Люк сразу выпрямился, и я поспешил объяснить: — Мой папаша считает, что нам не стоило лезть на Ближний восток. Без обид, но я с ним согласен. Правда согласен. Но я уважаю всех, с кем служил, потому что мы не выбирали, куда нас отправят. Просто моему отцу кажется, будто в командировках я занимался лишь тем, что бездельничал и дрочил на порнуху.