VI

Пьеро был разбужен около семи часов пансионной горничной. Она только что видела в газете заголовок большими буквами: Юни-Парк сгорел прошлой ночью. Новость живо заинтересовала Пьеро. На какой-то миг он встревожился за Ивонн, но о жертвах ничего не говорилось. В заключение газета информировала своих читателей, что причина происшествия остается неизвестной, но специалисты прилагают все усилия для выяснения обстоятельств.

— Выходит, вы остались без места, господин Пьеро, — сказала горничная, думавшая, что он до сих пор работает в Юни-Парке.

Она смотрела на него с симпатией и сочувствием. Из-под одеяла выглядывала только голова Пьеро, ниже шеи он был голым. Выпив накануне больше, чем обычно, он лег поздно, и теперь ему с трудом удавалось держать открытыми оба глаза сразу.

— Выходит, так, — ответил он. — Надо пойти посмотреть, что там случилось.

На самом деле, у него не было ни малейшего желания сейчас же бежать на место пожара, и если он сказал «я встаю», то лишь для того, чтобы заставить горничную выйти. Добившись результата, он вновь закрыл глаза и проспал еще добрый час. Он ощущал настоятельную потребность в этой дополнительной порции сна.

Его одевание и утренний туалет прошли в тумане и сопровождались известными спазматическими напевами. Только выпив кофе в соседнем бистро, он рассудил необходимым и даже срочным пойти увидеть собственными глазами, что творится в Юни-Парке после ночного пожара. И он немедленно отправился туда, но ничуть не ускоряя шаг и вообще не проявляя какого-либо нетерпения, свойственного лишь простоватым натурам, не умеющим противостоять превратностям судьбы.

Пьеро следовал привычным маршрутом и как обычно задержался перед барабаном со стальными шариками. Он никогда не пропускал этого расслабляющего механического зрелища. Затем он свернул на улицу Шайо и сразу заметил отсутствие мачты с самолетами. От плохо потушенного кострища еще поднимался дымок.

Место пожара охраняли полицейские. Люди толпились вокруг, разглядывая обломки и обмениваясь мнениями.

Женщинам из поддельного мрамора досталось отчаянно. В одну ночь они постарели на пятьдесят лет; в их волосах обрисовалась каждая прядь, а груди обвисли до бедер. Более того, они переменили расу: их внушительные дерьеры, почернев, превратили их в стереотипных готтентоток.

Помимо карусели с самолетами, обрушилась вся конструкция «Альпийской железной дороги».

Пьеро присоединился к группе комментаторов, среди которых он узнал нескольких философов. Один толстяк говорил сухонькому старичку:

— Это настоящая катастрофа! Вы не знаете, месье, как это произошло?

— Вроде бы короткое замыкание…

Какой-то тип, что разглагольствовал неподалеку, сопровождая свою речь широкими жестами, поспешил к ним:

— Ничего подобного, месье! Ничего подобного! Я все видел. Я живу там.

Он махнул куда-то в сторону.

— Я все видел из своего окна, — продолжил он. — Это был поджог.

Меньшего слушатели не ожидали.

— Вот как это случилось: той ночью я расстроил себе желудок из-за консервированного рагу с бобами, которое, должно быть, было не слишком свежим. Вдобавок к коликам у меня разыгралась мигрень, я задыхался, и, поскольку я не мог спать, я стал смотреть в окно, а мое окно, господа, выходит туда.

Он опять махнул рукой в том же направлении.

— Из моего окна открывается великолепный вид на Юни-Парк. Вид-то великолепный, но как же шумно! Разумеется, все огни были потушены. Время было часа три ночи. Я дышу свежим ночным воздухом, от которого мне делается лучше, и вдруг вижу: самолеты тронулись с места, отрываются от земли и вот они уже несутся по кругу. Я изумленно смотрю на все это; самолеты вращаются все быстрее, и вдруг вспыхивают! Это, я вас уверяю, было зрелище; я глазам своим не верил! Дальше — больше: самолеты один за одним начинают отрываться и падать, разнося огонь по всему Юни-Парку. Готов поставить что угодно — это было настоящее светопреставление! В два счета этот великолепный парк превратился в пылающий костер. А еще через время — в кучу головешек, в центре которой с адским грохотом обрушилась спирали американских горок. Тогда-то я понял, что наблюдаю самый ужасный пожар современности.

— Только тогда? — спросил Пьеро. — А до того, стало быть, вы думали, что это — наводнение?

Окружающие нашли реплику превосходной, и Пьеро был тем более доволен, что у него не часто получалось высказаться столь метко. Это было не в его характере, и сейчас, бросая фразу, он почти не отдавал себе отчет, что делает.

Свидетель происшествия, оценив за несколько секунд возможность немедленной и беспощадной мести, вроде раздробления на мелкие осколки очков и всех тридцати двух зубов, стирания в порошок височной кости или омыления зобной железы, сделал свои выводы и предпочел махнуть рукой.

— Вот вы смеетесь, — заметил он, — но вы не знаете, над чем вы смеетесь. Это было невообразимо: пламя высотой с дом, дым еще выше, а хуже всего — ведь это было преступление, поджог, и не рассказывайте мне, что самолеты запустились сами собой и оборвались тоже сами собой. Я все видел собственными глазами, и мне не приснилось.

Приняв во внимание чрезвычайное возбуждение рассказчика, слушатели не осмелились предлагать иные причины случившегося и принялись обсуждать озвученную версию. Кто? Зачем? Как? Посыпались обвинения. Директор? Его враги? Месть? Выгода? Сговор? Припомнили и вчерашнее происшествие во «Дворце веселья». Были рассмотрены различные гипотезы, но на каждую находились возражения.

Сперва Пьеро слушал с праздным интересом, но потом вдруг подумал, что неплохо было бы ему самому составить картину происшедшего.

Вначале он решил убедиться, что дом, где живет мадемуазель Прадоне, не пострадал. Пьеро поднялся по бульвару Экстерьер. Вдоль тротуара до сих пор стояли пожарные машины; люди в форме заливали искореженные обломки, в которых еще теплилось пламя. Тут и там попадались группки любопытных; время от времени полицейские отгоняли их, и тогда они чуть подавались назад. До угла авеню Порт-Аржантёй пожар не добрался. Здесь тоже бурно обсуждали происшествие, хотя никто толком ничего не знал. Пьеро задрал нос, подсознательно ожидая увидеть в окне Ивонн, но в окнах не было никого — даже горничной, выбивающей ковер. Пьеро продолжил свой обход вдоль границы Юни-Парка и, дойдя до конца авеню Порт-Аржантёй, свернул на улицу Ларм. Здесь он с удовольствием обнаружил, что часовня уцелела. Проходя мимо нее, он заметил Муннезерга, который выходил из своего дома. Тот тоже узнал Пьеро.

— Ну разве это не знак судьбы, молодой человек? — закричал Муннезерг с другой стороны улицы. — Огонь остановился в паре метров от мавзолея!

Он пересек дорогу и от всего сердца пожал руку Пьеро.

— Я видел весь пожар, — продолжил он. — Грандиозное зрелище, сударь. Я беспокоился насчет моего князя, но ветер переменился именно тогда, когда это было нужно. Вся территория парка в золе, кроме… — Он указал на часовню. — Вы, должно быть, задаетесь вопросом, рад ли я такому положению. Не то, чтобы я поздравлял себя с этой катастрофой, однако же… Впрочем, мы еще поговорим об этом. Чуть позже я изложу вам свои идеи. Но вот что меня занимает, так это вопрос, что теперь будет делать Прадоне. Прадоне — это директор Юни-Парка.

— Я знаю, — сказал Пьеро, — я там работал.

— Правда? — удивился Муннезерг. — Что же вы там делали?

— Я подводил женщин к воздуховоду во «Дворце веселья». Но я там продержался не дольше одного вечера. Еще один вечер я проработал помощником факира. Все.

Муннезерг, казалось, удовлетворился этим ответом.

— «Дворец веселья», — проговорил он. — Не с него ли вчера вечером начался пожар?

— Похоже, да. Двух моих приятелей, которые работали там со мной, выставили за дверь.

— Уж не месть ли это?

Пьеро не понял. Муннезерг пояснил:

— Как вы считаете, что это было?

— Вы о чем?

— О пожаре.

Муннезерг указал на то, что осталось от Юни-Парка.

— Мне по барабану, — ответил Пьеро.

Он улыбнулся: ему вдруг пришла в голову мысль, что если Ивонн не должна больше работать в своем тире, она могла бы время от времени встречаться с ним, даже если она продолжит видеться с Парадизом.

Но Муннезерг настаивал:

— Как думаете, все произошло по естественным причинам, или имел место поджог?

— Понятия не имею, — ответил Пьеро и, поразмыслив, добавил: — Во всяком случае, я здесь ни при чем.

— Как и я, — подхватил Муннезерг, — хотя меня могли бы заподозрить, ведь у меня есть мотив. Но как бы я это организовал? Возможно, всему причиной короткое замыкание. Также можно предположить, что Прадоне испытывает трудности и рассчитывает на страховку, которая позволит ему поправить дела.

— Мне об этом ничего не известно, — сказал Пьеро. — А что касается того, как это произошло, то я слышал, как возле главного входа один тип, утверждавший, что видел все собственными глазами, рассказывал, что самолеты загорелись и оборвались со своих тросов на полной скорости. Они и разнесли огонь повсюду. А вот какие у вас могли бы быть мотивы в разжигании пожара, мне непонятно.

— О, тут вы можете быть спокойны, молодой человек. Ни один суд не согласится, что мое скромное недовольство могло привести к столь катастрофическим последствиям. Я сейчас имею в виду не просто заботу о тишине; вам надо знать о моих отношениях с вашим бывшим патроном… Но есть еще одна вещь, которая меня радует. Я вам расскажу о ней, но только между нами… Это и есть мой мотив. Но вы — никому! Договорились?

Пьеро сплюнул на землю.

— Договорились, — сказал он.

— Теперь, — объявил Муннезерг, — князь Луиджи может спать спокойно! Вам не приходило в голову, что неприлично устраивать парк аттракционов вблизи склепа? Отныне последний сон князя не будут тревожить песни из громкоговорителей, крики женщин и шум каруселей.