— Браво, — с чувством сказал Прадоне.

Но Леони захотелось поддеть факира.

— Вы точно уверены, что вы не брат Жожо Муйеманша? — опять обратилась она к нему. — Помнится, он мне не однажды рассказывал, что его брат, отслужив в Африке, там и остался. Он перепробовал кучу разных профессий, пока наконец не нашел свое призвание: стать факиром. Это, часом, не вы?

— Да оставь же ты его в покое, — вмешался Прадоне. — Можно подумать, что он перед судебным следователем.

— Ошибка, ошибка, — сказал Круйя-Бей. — Я вижу, что мадам хочет подловить меня. Но, разумеется, я не знаю этого Жожо Как-бишь-его.

Он осушил чашечку кофе (обжигающего, как положено) и поставил ее на стол медленным, не лишенным грации жестом. Леони следила за подрагиванием его бороды, которое отражало колебания факира между упорствованием во лжи и признанием (пусть и частичным).

— Сигару? — предложил Прадоне.

Факир взял сигару, аккуратно и изящно отрезал кончик и прикурил ее от зажигалки, протянутой ему хозяином.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо, — добавил он затем. И заключил: — Ну, хорошо. Однако это довольно странное совпадение.

— Так значит я попала в точку? — спросила Леони.

— Это был один шанс из тысячи, — ответил Муйеманш. — Да, меня зовут Робер, а мой брат в самом деле пел на сцене. Выходит, вы знали его? Какая все-таки странная штука — жизнь. Гора с горой не сходится… Так вы его знали?

— Еще как, — подтвердила Леони. — Он был моей первой любовью.

— Это меня не удивляет, — заметил Муйеманш. — Я не встречал большего сердцееда, чем он.

— На что это вы намекаете? — вскинулась Леони.

— Не станете же вы отрицать, что он был тем еще казановой? Да вот вам и доказательство: именно из-за этого он и умер.

— Так он умер? — воскликнула Леони.

Мгновение она колебалась. Но сомнений не оставалось: да, умер.

— Моя первая любовь! — простонала Леони и разрыдалась.

Прадоне бросился к ней, чтобы утешить, но она не желала никаких утешений.

— Довольно жестоко с вашей стороны — рассказывать подобные истории, не подумав о последствиях, — сказал Прадоне факиру. — Вот уж действительно, ясновидение — это не про вас.

— Оставь его, оставь, — пробормотала Леони. — Пусть лучше он расскажет, как это произошло.

— Что же, я не прочь, — сказал Муйеманш. — Только не надо плакать. Ничего не поделаешь, рано или поздно такое случится со всеми, разве нет? Каждому придется через это пройти. Ведь я же не плачу о нем, хотя я — его брат. По правде сказать, я уже привык к мысли, что он умер.

— Давайте уже вашу историю, — сказал Прадоне. — Вы же видите, ей доставит удовольствие ее послушать.

Тем временем Леони немного успокоилась.

— Вы, должно быть, считаете меня дурочкой, — обратилась она к факиру, промакивая платком глаза. — Прийти в такое состояние из-за человека, с которым я познакомилась в семнадцать лет и который бросил меня, когда мне было семнадцать с половиной. Да-да, именно так. Только надо добавить, что именно он открыл для меня любовь. Так, значит, он умер? Я часто спрашивала себя: что с ним сталось? Его имя больше не попадалось мне на афишах. Я полагала, что он влачит жалкое существование где-то вдали от Парижа.

— Нет, это не так. Он умер и больше не влачит жалкое существование и вообще никакое не влачит. А случилось вот что. Он выступал в Палинзаке и влюбился в одну молодую девушку, дочь уважаемого в городе человека. У этого господина имелся в пригороде большой дом с садом, окруженный высокой стеной, и мой решительный братец перелезал через стену, пробирался через сад и проникал в роскошный дом, где его ждала девица, которой тоже было не занимать храбрости. И представьте себе, что однажды утром его нашли распростертым у подножия стены со стороны улицы. Он разбил себе голову, когда перелезал обратно. Череп был расколот до полной непригодности. Вот так умер мой брат.

— Да, вот это смерть так смерть, — с чувством воскликнула Леони. — Это романтично, это исполнено жизни и страсти! У моего Прадоне такой точно не будет, верно ведь, мой котеночек?

— Хм, — отозвался Прадоне.

— А девушка? — спросила Леони. — Что стало с ней?

— Об этом мне ровно ничего не известно, — ответил факир. — Я не могу вам даже назвать ни ее имени, ни адреса. В то время я находился в Александрии, ну, вы знаете, в Египте. Моя мать сообщила мне обо всем в письме, но когда я вернулся в Европу, мать уже умерла, и у меня не осталось больше родных, потому что отца я никогда не знал.

— Выходит, вы сирота, — промолвил Прадоне.

— Однако, каков Жожо, — задумчиво сказала Леони. — Умереть вот так… Ну и история! Невольно думаешь о том, как мы постарели. Те годы были хорошим временем, я была молода, я пела, и мне было плевать на все. Да, я была певицей, господин Муйеманш, исполнительницей легких песенок. Я порхала по сцене в коротеньком платье с блестками, видели бы вы! И держите меня семеро, как я могла коленкой достать до носа! Моим коронным номером было закинуть пятку выше головы. И уж конечно, я не испытывала недостатка в поклонниках. А затем однажды мой голос сломался. Тогда я вышла замуж и уселась за кассу в аттракционе. Но я не забыла моего Жожо.

— Мадам Пруйо немного сентиментальна, — заметил Прадоне. — А я, захоти я поведать о своей первой любви, просто не смог бы этого сделать.

Желая переменить тему разговора, Круйя-Бей поднял бокал и провозгласил:

— Ваше здоровье!

— Ваше здоровье! — отозвались Леони и Прадоне.

Они заложили за воротник и на какое-то время замолчали, потягивая свои сигары, — все трое, Эзеб, Робер и Леони (которая и одевалась в несколько мужской манере, и отдавала предпочтение крепкому табаку).

— Как вам ваше рабочее помещение? — обратился Прадоне к факиру.

— Неплохое. Признаюсь, я видел и получше, но времена сейчас трудные.

— Вам потребуются помощники?

— Пожалуй, один. У меня и костюм для него есть. Какой-нибудь безработный будет только рад.

— И вы гарантируете мне шесть представлений между девятью часами вечера и полуночью?

— Разве я вам этого уже не сказал?

— Ну да, ну да… Так значит, шесть раз за вечер вы облизнете железный прут, раскаленный добела?

— Именно так.

— А я все думаю, — сказала Леони, — кто же была та девушка?

— Понятия не имею, — ответил факир. И продолжил с Прадоне: — При мне сейчас нет никого; не могли бы вы подыскать кого-нибудь, кто мог бы подавать мне реквизит?

— Давайте встретимся завтра в полдень за аперитивом в Юни-Баре, — отозвался Прадоне. — Там всегда собираются местные бездельники.

— Договорились, — кивнул факир.

— Должна признаться, — снова начала Леони, — что у меня был не один мужчина. Но честное слово, я его никогда не забывала. Поэтому вас не должно удивлять, что меня так занимает эта девушка — последняя любовь моего Жожо.

Она погасила окурок сигары в лужице, что собралась в ее блюдце.

— У вас есть предположения на этот счет, господин Муйеманш? — обратилась она к факиру.

— Никогда об этом не задумывался, — тоскливо ответил Круйя-Бей.

— Если позволишь, любовь моя, — заметил Прадоне, — мне кажется, что эта мысль принимает у тебя несколько навязчивую форму.

— Что поделать, я любопытна.

— Вечная женственность, — галантно вздохнул Круйя-Бей, сопроводив сказанное своей самой обаятельной улыбкой. — Ева, Психея, Пандора…

— «Бригадир, отвечала Пандора, бригадир, вы правы как всегда», — промурлыкал Прадоне.

— Не смейте насмехаться надо мной! — воскликнула Леони. — Я не понимаю ваших намеков. И я вовсе не идиотка.

— Дорогая! — проговорил Прадоне, нежно беря ее за руку.

Некоторое время они неотрывно глядели в глаза друг другу. Борода факира подрагивала в такт его затаенным мыслям.

— Ну, за работу, — объявила вдруг Леони, резко вырывая свою руку из любовного пожатия.

Она решительно встала. Поднялся и Круйя-Бей, удивленный и несколько смущенный.

— Сидите, сидите, — сказал Прадоне. — Нам-то спешить не нужно. Ровно в девять часов Леони заступает на свой пост, чтобы…

— Объяснишь потом, — перебила его Леони, — у меня нет времени ждать. Прошу меня извинить, господин Муйеманш, но, знаете ли, пунктуальность прежде всего, без этого не заработать состояние. Надеюсь, мы еще увидимся и поговорим обо всем. Жожо… Надо же… Подумать только… До свидания, Зебби.

Эзеб и его сожительница без стеснения расцеловались, после чего факир в свою очередь снова склонился над протянутой ему рукой. Рука эта была обильно окольцована, так что он едва не оцарапал свой довольно длинный нос о какие-то особенно агрессивные десять карат.

Леони ушла; директор предложил гостю еще сигару и снова наполнил бокалы.

— Да, такая уж она, — проговорил он. — Во время сезона каждый вечер, как только пробьет девять часов, она занимает место возле кассы «Альпийской железной дороги» и со своего наблюдательного пункта обозревает Парк. Если что-то идет не так, она отправляется туда. Надо вам сказать, что сам аттракцион тоже принадлежит ей: им владел ее муж, когда мы с ним объединились. Вы не знали ее мужа, Альберика Пруйо? Он был фокусником, а потом однажды сломал себе пальцы о челюсть одного негра, и представьте себе, что этот негр, который был с Мартиники и которого звали Луи Дюран, имел маленькую карусель, и он ее потом продал, а поскольку Пруйо не мог больше заниматься своим ремеслом, они в складчину купили «Альпийскую железную дорогу», которая тогда была большой новинкой, ну, я имею в виду, пятнадцать лет назад; с тех пор мне пришлось ее еще модернизировать. Затем Дюран умер, и Юни-Парк мы создавали с одним Пруйо, который стал моим партнером. Заметьте, я не говорю — «моим единственным партнером», потому что чтобы основать такое предприятие, нужны капиталы; я только говорю, что на тот момент «Железная дорога» принадлежала Пруйо одному. Но, полагаю, вам это не интересно?

— Что вы, напротив.

— В общем, я что хочу сказать: этого пресловутого Жожо, вашего братца, я-то сам никогда не знал. В то время я даже не думал о Леони по той простой причине, что я не знал о ее существовании. Нет, правда. У меня была карусель для детей с деревянными лошадками, настоящими деревянными лошадками, которая досталась мне от отца, а это было невеликое богатство, можете мне поверить. Вот уж точно: я начал с малого, а хотите взглянуть, кем я стал теперь? Пойдемте!