ГЛАВА 14. ОБОРВАННЫЕ ДУШИ

ЭСТЕР

— Эстер, принести поесть? — стучала Ли-Мей.

Но я не отвечала.

— Эстер, привет, это я, Говард. Я принес немного супа из лобстера, хочешь?

Я хотела назад своего дедушку.

— Эстер... Мне жаль, — сказала Ли-Мей, продолжая стучать. Я думала, она сожалеет о дедушке, но она имела в виду мою дверь.

— Ох! В какой чертовой преисподней делали эту вещь? — кричал кто-то похожий на Рафи, пиная дверь.

— Эстер?! Эстер, если все хорошо...

Закрыв глаза, я перестала их слушать. Они все продолжали звать, но я просто лежала на кровати деда, надеясь, молясь и мечтая о чем угодно, только не об этом.

МАЛАКАЙ

В доме было холодно.

Очевидная причина — потому что я оставил дверь открытой, и сюда намело снега.

Более сложная причина таилась внутри: Я был один. Я не мог помочь ей, не мог выполнить единственную просьбу Альфреда. А теперь исчезли они оба. Я увидел ее записи. Их и пульт управления, из которого на пол вылетели батарейки, валяющиеся теперь за диваном. Подняв ее записи, я прочел список. Она дошла только до тринадцатого пункта. Тринадцать счастливых воспоминаний перед... перед тем, как она исчезла.

— Обещание есть обещание, — прошептал я и вырвал страницу. Сложил записку и положил в задний карман. Она Ноэль, и если есть в этом мире кто-то, перед кем я в долгу, то это семья Ноэль.

Один день.

Не знаю, как скоро он наступит, но однажды я подарю ей все, что она просила, и даже больше.

— Если ты слышишь, — я поднял взгляд к потолку, — позволь мне сдержать обещание хотя бы в этой жизни.

ЭСТЕР

Незнакомый мне мужчина, один из толпы других таких же незнакомых мне людей, взошел на кафедру, покрытую белыми и красными тюльпанами. Одетый в черное, как и все мы, он откашлялся, прежде чем обратиться ко всей церкви, церкви моего деда:

— Альфред Бенджамин Ноэль, — говорил мужчина, — был тем человеком, рядом с которым ты чувствовал себя незначительным. Он не делал это нарочно. Не думаю, что он даже замечал это... но будучи истинным собой, во всем своем величии, он делал так, что все вокруг хотели расти и стремиться к большему. Он показал нам, что нет предела нашему...

Я не желала его слушать.

Я не желала слушать никого из них, кто вставал с обращением.

— Эстер, не надо...

Не обращая внимания на слова Ли-Мей, я незаметно достала наушники и заткнула уши. Мне не хотелось быть тут, но избежать этого было нельзя. Я посмотрела на его фото — мой единственный вклад в организацию похорон. На ней он смеялся надо мной. Лишь один из трех сотен присутствовавших знал это. Казалось, что на ней он просто искренне над чем-то смеется.

Не могу.

Сдерживая всхлипывания, я опустила голову вниз и сцепила руки под коленями. Я ощущала, как несколько рук поглаживали и похлопывали меня по спине. Мне это не нужно... я хотела… хотела, чтобы все они встали. И убрались с моей дороги, чтобы я могла сбежать.

Не хотелось быть здесь.

В гробу пусто.

Там его тело, но его больше нет, так что какой смысл?

МАЛАКАЙ

— Почему? — ворчал я, глядя на деревянные панели на потолке моей спальни.

Прошло две недели. Две недели, как... как он умер, а она уехала... и все же...

— 7.37 утра.

Я проснулся в 7.37... сейчас уже 7.38, как показывает телефон, который мне теперь не нужен, потому что один из двух моих контактов больше не сможет мне позвонить, а другому незачем это делать. Две недели, а я все равно просыпаюсь до 8 утра, независимо от того, как поздно лег или как сильно хотел спать.

— Это все она виновата, — бормотал я, закрывая глаза рукой. Я старался не думать о ней, но что можно сделать, если, просыпаясь в такую унылую рань, я понимаю, что все это из-за нее?

Не только из-за нее, но и Альфред... если бы он... если бы он не умер, ничего бы этого не было, поэтому его я тоже винил.

Альфреда.

Эстер.

Самого себя.

Сегодня я обвинял мир за все и во всем.

— Если мне сейчас так, то ей, наверное, еще хуже.

Нужно взять себя в руки. Поднявшись с постели, я потянулся и пошел в гардеробную переодеться.

В конце концов, ее чувства теперь меня не касаются.

ЭСТЕР

— Прошу, присаживайтесь, мисс Ноэль.

— Благодарю, — тихо прошептала я, садясь в белое кресло, стоявшее за стеклянным столом переговоров. Поставив сумку на пол рядом с собой, я глубоко вздохнула. — Давайте уже покончим с этим, мистер Морель.

Мне не хотелось оставаться в его кабинете дольше, чем требовалось. Я не большой поклонник юристов — они словно посланники смерти: приходят только тогда, когда все становится плохо, конец близок или уже наступил, будь то твоя собственная смерть или твой счет в банке.

— Мы ждем еще одного человека, — сказал он, оглядывая через стеклянные двери свой офис. — А... вот и она.

Часть меня знала, кто это. Это могла быть только она.

Я стиснула зубы, когда она вошла, и не обратила внимания на адвоката, который придерживал ей дверь. Она была в белом, а на плечах висело красное пальто. Черные волосы были оформлены в короткой стрижке, а на шее была нить с жемчугом, которую я помню еще со старых фотографий мамы и бабушки. Я не видела ее глаз, спрятанных за солнечными очками с выпуклыми линзами, и, входя, она двигалась словно по подиуму, а не пришла на оглашение завещания собственного отца... того же отца, на чьи похороны она не пришла даже из вежливости. Я старалась не смотреть на нее, когда мистер Морель поднялся пожать ей руку, но она не ответила ему и села в кресло, прежде разместив там свою сумочку.

— Могла бы, по крайней мере...

— У меня останется квартира на 18-й Западной улице и мое обычное пособие, верно? — спросила она, обрывая меня и глядя только на него.

— 18-я Западная улица? — прокричала я. — Ты живешь меньше чем в десяти минутах от меня?

Она снова ничего не ответила и смотрела на мистера Мореля.

— Так что?

Он сел и сделал глубокий вздох, просматривая стопку бумаг в своей папке.

— У вас останется квартира еще на полгода, а ваше денежное содержание, уменьшенное вдвое, держится до конца года. После этого вам нужно обеспечивать себя самой.

— Вы шутник, — прервала она его, снимая очки. — Но у меня нет настроя шутить. Мы с отцом заключили сделку...

— Которая прекращает свое действие в день его смерти, — ответил мистер Морель, передавая ей бумагу. — Это все, что вам достанется, и он просил передать, что вы должны быть благодарны и за это.

— БЛАГОДАРНА?! — прокричала она, и я вздрогнула, отвернувшись, когда она стала рвать документ. — У него миллиардное состояние и он хочет, чтобы я была благодарна за срок до конца года? Вы лжете. Что вы сделали с остальными деньгами моего отца, а? Я знаю, что ваши стервятники подворовывают...

— Мистер Морель и дедушка дружат почти четыре года. Если не уважаешь меня, хорошо. Но ты должна уважать, по крайней мере, его! — кричала я ей в ответ.

Ее ноздри раздулись и карие глаза, наконец, обратились ко мне. Хоть она и не смотрела на меня, во всяком случае, я перестала быть невидимкой.

— И почему я должна уважать...

— Мистер Морель, что еще обозначено в завещании дедушки? — На этот раз перебила уже я, не желая слушать оскорбления, готового сорваться с ее губ. У меня не было сил... Не думаю, что когда-то будут.

— Все очень просто. Оставшееся после отправки благотворительным организациям, фондам и Малакаю Лорду, завещается вам, мисс Ноэль.

Он попытался показать мне документы, но она выхватила их из рук и внимательно прочла.

— Вы же не серьезно! Она еще ребенок! Она понятия не имеет, как со всем этим обращаться.

— Я знаю больше тебя. А чего не знаю, тому научусь, — сказала я, нагибаясь поднять сумку. Встав с кресла, я обратилась к ней. — Если хочешь вернуть себе жилье и пособие, мама, для начала постарайся вести себя, как достойный человек.

— Ты забыла, с кем разговариваешь?!

— Благодарю вас, мистер Морель. Вернемся к этому позже.

Я пожала ему руку и направилась к выходу, когда она буквально завизжала в мою сторону.

— НЕ СМЕЙ УХОДИТЬ! НЕ РАНЬШЕ, ЧЕМ ИСПРАВИШЬ ВСЕ ЭТО!

— ДЕДУШКА МЕРТВ! — кричала я ей. — ОН МЕРТВ! ЕГО НЕТ! А ты устраиваешь сцену из-за его денег? Я старалась не верить, что ты можешь быть такой эгоисткой, но... не важно. Ты продолжаешь оставаться тем же ничтожеством, какая ты и есть; я позабочусь, чтобы у тебя были деньги. Я вытащу тебя из... но сначала мне надо позаботиться о себе. Чем хуже мне становится из-за тебя, тем сложнее тебе будет что-то от меня получить.

И потому что она не могла сдерживать себя. Потому что она на самом деле была ничтожеством, она должна была закончить все оскорблением.

— Я твоя мать. Следи за тем, как разговариваешь со мной. Я могла бросить тебя в гетто, и тогда никем бы ты не стала. Ты должна благодарить меня. Я всегда могу подать на тебя в суд и получить, по крайней мере...

И лишь потому, что я действительно была ее дочерью, я тоже не смогла сдержаться.

— В тот день, как ты попыталась меня убить, я перестала быть тебе чем-то обязана. И давай, вперед, приведи побольше юристов, я знаю, как все преподнести, а причитать — моя профессия. Как думаешь, кто победит?

Я вышла, не дожидаясь ее ответа.

И это теперь моя жизнь?

Если так, я бы отказалась от всего... Но я не могу так поступить. Я не могу все бросить, потому что мне это не принадлежит. Это все принадлежит дедушке. Все, чему он себя посвятил. И теперь я тоже посвящу себя этому.

Что еще мне остается?