− Это точно, − улыбнулась она. − Ты, Игорек, почаще мне это говори. Ладно? А то как насмотрюсь телевизора, так и ругаться начинаю. Знаю, что плохо, а все равно удержаться не могу.

− А наше мороженое в морозилке еще осталось?

− Ой, конечно! Ты же целую коробку купил!

− Так ведь дешевое и вкусное оно у вас. Давайте по порции съедим!

Ну, а дальше пошла ностальгия. Игорь, включил радио «Ностальжи», фоном зазвучала песня «Желтый дождь стучит по крышам» в исполнении Ухналева. Игорь, как хворост в костер, подбрасывал воспоминания о рыбалке, о купании на море, вечерних кострах под звездами. И даже то, как они вместе копали картошку, как рвали орехи в лесу, как солили помидоры и закапывали в подполье в сараюшке, как собирали виноград и кизил для вина − даже это вспоминалось как нечто приятное.

Наконец, тетя Маша поднялась и поковыляла в спальню.

− Всё, уморилась бабка! А ты, Игорек, где хочешь, там и располагайся: хоть в комнатке своей, хоть в сараюшке…

− А можно мне на крыше поваляться? Там сейчас тепло от рубероида нагретого. − Он показал рукой в окно. − А вон и Егорка меня ждет. Бродит под окнами, мается. Видно перед сном хочет поделиться своими мальчишескими подвигами.

− Так поднимись по лестнице, там люк на крышу всегда открыт. Возьми мороженое для мальца. Пусть полакомится хулиган. А я сегодня спать буду, как дитё малое! Уж, так ты меня обрадовал, так успокоил!

А ночью, необычайно теплой звездной ночью, Игорь с Егоркой лежали на плоской крыше совхозного дома. Отчаянно трещали сверчки. Издалека доносились звуки электрогитары из шашлычной, «шо наныс» и чуть правее старого магазина − там справляли юбилей директору школы, с вручением грамот, выговоров и культурными танцами до рассвета. Егорка съел мороженое, вытер ладони о футболку практичного серо-бурого цвета и торжественно изрек:

− Хорошо жить!

− А жить хорошо − еще лучше! − продолжил Игорь цитату из «Кавказской пленницы».

Мужчины − один потрепанный жизнью, другой − компактной комплектации − любовались россыпью ярких звезд по черному южному небу, и на душе у них был мир и покой.

Король неудачников

Страдания – совершенство и средство ко спасению,

пострадавший за кого-нибудь … и

сам делается славнее и совершеннее.

Петр (Зверев) сщмч. Толкование на послание к евреям

Святого Апостола Павла, Гл.2, ст. 10

«Мужик ты или кто! − ворчал Иван, заколачивая гвозди в его череп. − Делом надо заниматься, а не каракули на бумаге рисовать!» Игорь любил этого человека и знал, что напускной свирепостью он маскирует собственный страх. Причина необъяснимого страха таилась в осознании горькой правды: жизнь прожил, а смысла так и не нашел. Отсюда его «делом надо заниматься», отсюда разочарование в результатах собственных дел. Видимо этот страх и гнал его на войну, причем любую. В бою он заражал своей храбростью молодых солдат, но и самому себе не хотел признаться в том, что он попросту искал смерти, хотя бы такой, «за Родину, за народ и детей наших». Вчера Игорь получил от Ивана телеграмму: «Приезжай тчк я госпитале ранен зпт адрес…» В госпитале его не оказалось, Ивана однополчанин увез к себе в станицу, адрес, опять же прилагался.

Словно контуженный, ничего не чувствуя кроме звенящей пустоты, вышел Игорь из госпиталя, пропахшего страхом, кровью и карболкой. Просторные улицы города слиплись, превратившись в ущелья, серое небо давило к холодной бесчувственной земле. Из горла хлынула отчаянная молитва:

«Милостивый Господь, Ты жил на этой земле, Тебе известна эта недоуменная пустота земных существ, Ты даже восклицал: «О, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?» (Мф. 17:17) Ты слышал от своего любимого пророка горькие слова: «Довольно уже, Господи; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих» (3 Цар.19:4) − и взял Илию на Небеса. Сколько же мне ползать по земле? Дай же и мне, если не полет на огненной колеснице, то хотя бы на мгновенье оторваться от земли и слетать в чистые высокие просторы! Задыхаюсь, ибо…»

Не сразу, а лишь после трехсот Иисусовых молитв по четкам в кармане, но таких горячих и полных надежды − налетел вихрь, рассёк серо-черную пелену туч, на небе высветились ярко-синие крылья, парящие над золотым заревом заката.

Небесные крылья позвали в полет − над!.. Над уродством войны, кладбищенским холодом земли, муравьиной суетой, тупостью и бессердечием…

Повлекли − в!.. В зовущие Небеса, полные божественной любви, совершенной красоты, высокой истины, райских мелодичных ароматов, покойной тишины и бесконечной свободы… Игорь потянулся всем телом, свободным от тяготы земного притяжения и взлетел. Мысленно, конечно.

Эта легкая окрыленная мысль привела его к стоянке такси, он произнес название станицы и полетел на резиновых колесах металлического пегаса туда, где ожидал его умирающий друг.

Дети военных несмотря на суровый пригляд родителей все же не уставали проявлять любопытство. Более всего их притягивали раненные и убитые солдаты. Раненые открывали тайну пограничного состояния. Не все, конечно, только те, кому удалось постоять на грани жизни и смерти, заглянуть за прозрачную завесу и хоть что-то запомнить. Убитые солдаты всем существом демонстрировали отсутствие жизни в телах, смешивая у детей отвращение с нежеланием верить в смерть, как в нечто окончательное, беспощадное, безнадежное. От солдат, прошедших горячие точки, не раз приходилось слышать фразу: «на войне неверующих нет». Только почему-то эта пронзительная истина никак не касалась их родителей − видимо атеистическое воспитание, впрессованное страхом в ту нематериальную субстанцию, существование которой принято было отрицать. …Или скрывать от начальства и детей.

Игоря тайна из тайн человеческой жизни притягивала не меньше, а скорей всего сильнее, чем однокашников. Он разве что не впадал в истерику, не охал и не ахал, забивая эмоции вглубь, оставляя снаружи лишь вежливое внимание к теме. Однако, смерть стала явью, от которой никому не уйти. С тем большим уважением мальчишки относились к военным, которые служили Родине, народу, семье, презирая опасность погибнуть в любую секунду, учитывая что именно так она и приходит, неожиданно. И все же в детстве смерть − то, что случается не с тобой, а с кем-то другим. Никак детское сознание не применяло гибель к себе, такому хорошему, послушному, старательному человечку, а самое главное − полному светлых планов и мечтаний, совершенно живому мальчику.

И только в окопах горячей точки, когда пули с осколками свистели у твоего виска. Когда только что живого солдата, соседа по окопу, веселого парня так буднично с противным хрустом пронзает кусок металла, брызжет из раны алая горячая кровь, а живой человек превращается в труп. Игорь, обагренный кровью сослуживца, чувствовал как в душе вскипает острое отвращение к безбожному отрицанию вечной жизни. Он цеплялся в плечо умирающего солдата и сквозь зубы твердил как молитву стих Арсения Тарковского: «На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет, Ни в семьдесят. Есть только явь и свет, Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете» − в такие минуты как воздух требовалась крепкая вера в бессмертие. Надежда на то, что и умирающий солдат и ты сам, который в любой миг может повторить его судьбу, надежда на то, что за той чертой, границей между жизнью и смертью, начнется новая жизнь, гораздо лучше, чем эта, где столько зла, мрака, боли, предательства. Неужели этот солдат, который испустил дух, сердце которого только что остановилось, а серо-голубые глаза затянуло мутным бельмом, неужели он зря отдал свою молодую жизнь за близких, растворившись в черном небытии. Нет и нет − это невозможно! − взрывалось огнем сознание. Это гнуснейшая мерзость, которую только способен придумать нечеловечески злобный разум и внушить человеку. Это гораздо страшнее, чем просто пронзить грудь куском металла, уничтожив тело, − это убийство души! Из какой-то таинственной глубокой глубины памяти всплывали слова из Библии о том, что человек создан по образу и подобию Бога, то есть бессмертным.

В огне рождалась вера Игоря в Бога, милостивого, любящего, заботливого Отца каждого человека, миллиардов людей и самого тебя. Без веры нет смысла ни в жизни, ни в смерти. А потом из центра сердца, из глубины глубин души − вспыхнула молитва, неумелая, корявая, − а с небес и даже свыше небес хлынул поток света, осветив всего Игоря, пространство вокруг и всю вселенную. Продолжалось это в первый раз недолго, пока твердил он благодарное «слава Тебе, Боже!», пока не навалилась тягучая плавная усталость, пока не взлетела душа в безграничное пространство белых риз, где хотелось растаять, раствориться в чудесном живом свете. Очнулся он на рассвете, пока восходящее солнце поднималось над рваной линией горизонта, затягивая молочной пеленой раны черной земли, даруя новый день человеку, за которым наблюдало всевидящее Око, ожидая победы добра над злом в душе каждого человека, в душе всего человечества.

В ту ночь и в то утро Игорь переродился. Давящий на психику страх, отравлявший радость бытия, исчез. Противный зуд тревоги сменился устойчивой надеждой на торжество света. «Радость спасения» из покаянного 50-го псалма Давида из семян сторонних слов проросла в сердце живым ростком. Жизнь наполнилась смыслом.

На лице Игоря появилась едва заметная улыбка. Тональность ее менялась от ироничной до счастливой, от снисходительной до сочувственной − но преимущественно доброй и светлой. Не всегда его улыбка производила адекватное впечатление на окружающих. Большинству она дарила мистический беспричинный оптимизм, но случались и такие, кого бесила. Тогда кто-то из числа первых произносил, глядя на того кто из вторых: «бедный, бедный человек, а ведь вроде порядочный, и с виду хорошо воспитанный, а уже скорбен умом, о-хо-хо…» Но как бы там ни было, люди света тянулись к Игорю, как бы испрашивая у него лучика радостного тихого света, чувствуя нечто подобное жажде. И получали просимое… ну, почти всегда.