Раньше я мечтала провести ночь в компании Антонио Бандераса, а теперь даже сама отдалённая возможность кажется мне изнурительной. Долгий душ и покувыркаться с Роджером и собаками на двух хорошо выглаженных простынях под бормотание телевизора для меня гораздо чувственнее. Для этого мне не нужно шёлковое нижнее бельё, скрывающее мой целлюлит.

Когда я писала Афродиту, мне было пятьдесят шесть лет. Сегодня я бы не смогла написать эту книгу, её тема кажется мне фантастической, стоять у плиты мне надоедает, и у меня нет ни малейшего намерения предлагать кому-либо афродизиаки. Раньше я часто говорила, что не могу написать эротическую книгу, потому что моя мама ещё жива. После смерти Панчиты несколько читателей прислали мне письма с просьбой это сделать. Я извиняюсь, но боюсь, что уже поздно, потому что мама долго не оставляла этот мир, и теперь всё связанное с эротизмом меня интересует гораздо меньше, чем нежность и смех. Возможно, мне стоит увеличить дозу эстрогена и начать втирать в живот крем на основе тестостерона.

Мне не хотелось бы повторять эпические глупости, которые я совершила в период с тридцати до пятидесяти лет на почве сексуальной страсти, как и не хотелось бы о них забывать, потому что для меня они как знаки отличия.

Тем не менее, я признаю, что порой моё страстное сердце затуманивает сознание. Если и не по такому поводу, как, например, справедливость, защита нищих людей и животных и, конечно, феминизм, мой разум почти всегда затуманивает молниеносная любовь. Так случилось в 1976 году, в Венесуэле, когда я влюбилась в аргентинского музыканта, избежавшего так называемой «грязной войны» в своей стране. Я оставила своего порядочного мужа и двух детей и последовала за ним в Испанию, испытала большое разочарование и, поджав хвост, вернулась в семью с разбитым сердцем. Должно было пройти лет десять, чтобы дети простили мне это предательство.

Гамельнский крысолов — не единственный мой возлюбленный, из-за которого я совершала безумства. В 1987 году во время книжного турне я познакомилась с Вилли, адвокатом из Калифорнии. Не раздумывая, я оставила дом в Каракасе, попрощалась с детьми, к тому времени выросшими и во мне не сильно нуждавшимися, и переехала жить к нему без вещей и будучи не приглашённой. Некоторое время спустя мне каким-то образом удалось заставить Вилли на мне жениться, потому что мне была нужна виза, позволявшая перевезти детей в Соединённые Штаты.

В своём возрасте я переживаю страсть так же, как и в молодости, но теперь, прежде чем совершить неосторожность, я какое-то время думаю, скажем, дня два-три. Точно так же я позволила себе соблазниться в 2016 году, тогда мне уже было семьдесят с небольшим, и на моём жизненном пути мне встретился правильный мужчина: это было веление сердца. Этот мужчина со временем станет моим третьим мужем, но я не хочу забегать вперёд. Потерпите, и я расскажу вам о Роджере.

Моя эротическая страсть в какой-то степени затихала, возможно, настанет день, когда она исчезнет совсем, потому что говорят, что с годами она проходит. Пока незачем рассматривать такую возможность, я надеюсь, этого не произойдёт, ведь её можно заменить юмором, нежностью и дружбой, как поступили живущие в паре некоторые мои подружки-ровесницы. Мне интересно, что следует делать, если у одного из двоих ослабла страсть, и у человека пропало либидо раньше, чем у партнёра. Я не знаю, а, впрочем, посмотрю, когда придёт время.

Эмансипация женщин и женственность — понятия несовместимые, точнее я считаю, что они взаимодополняемые. Свободный дух может быть сексуальным в зависимости от того, как на это смотреть. Я скромно признаюсь, что за всю свою долгую жизнь, несмотря на феминизм, у меня не было недостатка в претендентах. После менопаузы прошло уже три десятилетия, и наедине с человеком я всё ещё могу быть сексуальной, прибегнув, разумеется, к определённым стратегиям. При свечах я могу обмануть кого-то рассеянного, особенно если он выпил три бокала вина, снял очки и не отступил перед подругой, взявшей инициативу на себя.

К счастью, сексуальность больше не регулируется жёсткими правилами или классификацией. Внуки уверяют меня, что они не двуполые, и, когда они знакомят меня со своими друзьями, я должна спрашивать у каждого, какое местоимение человек предпочитает — он или она. Мне нелегко это запомнить, поскольку я живу в Калифорнии, и английский — мой второй язык, а порой бывает так, что приходится спрягать глагол в единственном числе вместе с местоимением, стоящим во множественном числе. В испанском языке всё гораздо сложнее, потому что существительные и прилагательные изменяются по родам.

Неоднозначность с местоимениями началась в бывшей Югославии, которая после ужасных войн с 1991 по 2006 год разделилась на шесть суверенных республик: Словению, Хорватию, Боснию и Герцеговину, Черногорию, Северную Македонию и Сербию. В этой обстановке войны и чрезмерного мачизма, патриотизм являлся неразделимой смесью патриархата, народа и женоненавистничества. Под мужественностью понимались мощь, власть, насилие и завоевание. Женщин и девочек, относящихся к собственной группе, следовало защищать, поскольку они рожали детей народу страны. Женщины врага систематически подвергались насилию и пыткам, преследовавшим план оставить их беременными и унизить врагов-мужчин. По приблизительным подсчётам сербы изнасиловали двадцать тысяч боснийских женщин-мусульманок, хотя эта цифра, скорее всего, намного выше.

В конце конфликта молодёжь отвергла половое разделение, навязанное ультранационализмом. Она отказалась от классификации людей на мужчин и женщин и изменила бывшие в употреблении местоимения на имеющие двойное значение. В Соединённых Штатах и остальной Европе такая практика появилась несколько лет спустя. В испанском языке прижилось «elle» и «elles», а также нейтральное окончание для имён существительных и имён прилагательных, например, слово amigue вместо привычных «подруга (amiga)» и «друг (amigo)». В некоторых случаях также используется окончание женского рода вместо окончаний мужского рода, как, например, в названии политической партии Unidas Podemos вместо Unidos Podemos (левый избирательный союз). Это сложно, но полагаю, что со временем мы привыкнем к навязанному нам употреблению слов.

Язык очень важен, поскольку, как правило, определяет наш образ мыслей. В словах заключается сила. Патриархату подобает классифицировать людей — так их гораздо легче контролировать. Мы автоматически соглашаемся, что нас разделяют по категориям: пол, раса, возраст и т. д., но многие молодые люди бросают вызов такому разделению.

Очевидно, мужские и женские роли остались в прошлом, теперь можно выбирать среди различных альтернатив в зависимости от настроения на данный момент, хотя я фатальный гетеросексуал, что сильно ограничивает мои возможности, потому что женщины моего возраста — люди куда более интересные и стареют они в разы лучше мужчин. Вы полагаете, я преувеличиваю? Оглядитесь вокруг.

Силы мракобесия, в особенности таковые религии и традиций, лишают женщин права пользоваться своей сексуальностью и получать от этого удовольствие. Этому есть немало примеров, начиная с навязчивой идеи насчёт девственной плевры и женской верности и заканчивая калечащими операциями на половых органах и ношением паранджи. Сексуальная женщина пугает мужчину. Нужно контролировать её, чтобы удостовериться в отсутствии у неё беспорядочной половой жизни, в том, что она не имеет права сравнивать своего партнёра с другими мужчинами или вовсе обходиться без него. Если она ищет удовольствия и разнообразия, он не может быть уверен в своём отцовстве.

На Западе силы мракобесия несколько отступили, хотя они и продолжают действовать скрытно. Я выросла во времена необузданного мачизма, когда сексуальное желание и распущенность считались исключительно мужскими чертами. Предполагалось, что женщины по своей природе целомудренные и их нужно соблазнять. Мы не могли способствовать соблазнению нас самих, нам приходилось делать вид, что уступаем, утомившись окончательно, лишь бы нас не клеймили «распущенными». Если мы так поступали, мужчина трубил о своём подвиге, мы «отмахивались» и переходили в категорию «свежих». Половое влечение у женщин отрицалось, а любая альтернатива гетеросексуальным и моногамным отношениям рассматривалась как отклонение или грех.

О, как вы к женщинам жестоки

за их приверженность к грехам!..

Но неужель не ясно вам,

откуда женские пороки?

Из женщин — символ суеты

не ваше ль делает искусство?

Но, разбудив в них злые чувства,

вы требуете доброты.

[…]

Но кто достойней осужденья

в бесплодно-горестной борьбе:

та, что доверилась мольбе,

иль тот, кто расточал моленья?

И кто познает горший стыд

(пусть даже оба виноваты):

та, что грешит и ждет расплаты,

иль тот, кто платит и грешит?

Сестра Хуана Инес де ла Крус, «Невежественные мужчины»

Перевод И. Чежеговой

На протяжении всей жизни я была неизлечимым романтиком, хотя роман как литературный жанр для меня всегда вызов. Я уже пишу много лет, так и не развив в себе талант мастеров романтических произведений и знаю, что никогда этого не достигну. Я пытаюсь вообразить любовника, которого хотели бы мои читатели в общем, но клубок мужских добродетелей мне не даёт это сделать. Полагается, что идеал должен быть красивым, сильным, богатым или могущественным и никак не глупым, разочаровавшимся в любви, но готовым к соблазнению главной героини, а, в конце-то концов, зачем ещё мне продолжать. Я никого не знаю, кто послужил бы мне образцом.