Когда же помилованный «государственный преступник» приехал в подмосковную деревню, оказалось, что свободы совсем мало. Выезжать из деревни нельзя, писать новые статьи и книги опасно. На службу не примут.
И тут Радищев впервые почувствовал, что устал и не знает, что делать. Даже читать хотелось уже не так сильно, как прежде.
Однажды к нему в дом вошли двое военных. Радищев решил, что это кто-то из охраны, постоянно за ним следящей. Не успел, однако, разглядеть гостей, как они тихо позвали: «Отец!» Александр Николаевич, оказывается, не узнал старших сыновей. За то время, что они не виделись, мальчики превратились в офицеров.
Прошло ещё четыре года, и Радищеву вдруг передали, что он может вернуться в Петербург. На трон вступил новый царь Александр I, внук Екатерины II.
Радищева попросили вернуться на службу, участвовать в подготовляемых реформах.
Александр Николаевич был уже болен, волосы седые, говорить и писать ему нелегко…
К тому же он скоро узнал, что одним из его начальников назначен бывший фаворит Екатерины II граф Завадовский, который в 1790 году участвовал в суде над Радищевым.
Разве сам Радищев не написал когда-то в своей книге, что ни «помещик жестокосердый», ни один царь добровольно не уступит и малой части своей власти?
Помнил всё, но не смог удержаться, не смог отказаться — и начал опять давать советы о том, как улучшить жизнь крестьян, обновить государственное управление,— в общем, как «осчастливить Россию».
— Эх, Александр Николаевич,— сказал ему граф Завадовский,— никак не уймёшься, опять за своё!
Радищев расстроился. Он решил, что его, возможно, снова посадят в тюрьму за смелые идеи. Но второй раз идти в ссылку у него уже не было сил.
Дома Радищев спросил своих близких:
— Ну, что вы скажете, детушки, если меня опять сошлют в Сибирь?
Потом, говорят, прибавил:
— Потомство за меня отомстит.
Оставшись один, он принял яду.
Дети прибежали, вызвали придворного врача, но было уже поздно. Вскоре Радищева не стало.
Так окончилась жизнь Александра Николаевича Радищева. Врач, который пытался его спасти, печально произнёс: «Видно, что этот человек был очень несчастлив».
Меж тем копии с запрещённой книги Радищева продолжали расходиться по стране.
Рукопись же князя Щербатова «О повреждении нравов…» сохранялась у детей, потом у внуков князя-историка.
Жизнь потомков складывалась так, что сочинению, задевавшему восемь царей, лучше было не выходить наружу… Сначала — 1812 год, когда в московском пожаре сгорели тысячи драгоценных книг и манускриптов — в том числе «Слово о полку Игореве»: бумаги Щербатова уцелели чудом, на некоторых всё же — следы огня… Затем суровые гонения двух царей: как видим, вольный дух в этом семействе был силён и неистребим… Один внук, умный, весёлый Иван Щербатов, арестован и сослан на Кавказ; он был близок к декабристам, пытался заступиться за униженных, несчастных солдат. С Кавказа Щербатов-внук не вернётся… Его родная сестра, Наталья Щербатова, выйдет замуж за молодого, пылкого офицера-декабриста Фёдора Шаховского; несколько лет счастливой жизни, двое детей — а затем арест, ссылка мужа, его душевная болезнь, гибель…
Третий внук, сын одной из дочерей М. М. Щербатова, Михаил Спиридов, тоже декабрист, приговорённый к смерти, помилованный каторгой и умерший в Сибири…
Наконец, четвёртый внук (сын другой дочери князя-историка) — знаменитый деятель русской мысли, Пётр Яковлевич Чаадаев, которого Николай I велел объявить сумасшедшим за опасный образ мыслей…
Дети Радищева побаивались говорить о запретном сочинении отца, об его ссылке и самоубийстве. Внуки Щербатова молчали об архиве деда.
Только через 68 с лишним лет после смерти Щербатова историк М. П. Заболоцкий-Десятовский обнаруживает в архиве семьи Шаховских (прямых потомков Щербатова) важные неопубликованные бумаги предка.
17 мая 1858 года он писал Наталье Шаховской, вдове декабриста и внучке историка: «Вы приводите слова Гегеля, что мысль не пропадает. Да, как это справедливо, и надо признать, есть что-то таинственное в этой непропаже мысли, высказанной с убеждением, сердцем честным и правдивым… Отчего, например, не пропали, не сгнили (к чему они были уже так готовы) произведения Вашего деда, и отчего судьба натолкнула именно меня,— человека, так горячо сочувствующего ему в самых лучших, благородных его стремлениях, страждущего тем же, чем страдает он,— горячим сознанием нашего ничтожества, дисгармонии нашего механизма; болезненным раздражением при виде всякого насилия? Неужели всё это случай, простой, капризный, слепой случай!»
В результате ряд никогда не публиковавшихся работ Щербатова появляется в российской легальной печати — всё больше статьи по экономическим, финансовым делам; разумеется, главный труд — «О повреждении нравов…» — под запретом.
Но вот 15 апреля 1858 года вольная газета Герцена и Огарёва «Колокол» извещает из Лондона: «Печатается Князь М. М. Щербатов и А. Радищев (из Екатерининского века) с предисловием Искандера» (то есть Герцена). 15 июля того же года сообщалось о поступлении книги в продажу.
Итак, через 68 лет после ареста, запрета «Путешествия из Петербурга в Москву» книга ожила, вышла на свободу.
Через 68 лет после кончины Щербатова, печалившегося о «повреждении нравов», его потаённая рукопись (кем-то присланная из России) превращалась в книгу…
Идея соединить в одном томе двух столь разных деятелей — горячего революционера Радищева и благородного ценителя старины Щербатова,— идея, конечно, принадлежала самому Герцену. И вот какими словами «Искандер» приветствовал две тени далёкого XVIII столетия:
«Князь Щербатов и А. Радищев представляют собой два крайних воззрения на Россию времён Екатерины. Печальные часовые у двух разных дверей, они, как Янус, глядят в противуположные стороны. Щербатов, отворачиваясь от распутного дворца сего времени, смотрит в ту дверь, в которую взошёл Пётр I, и за нею видит чинную, чванную Русь московскую, скучный и полудикий быт наших предков кажется недовольному старику каким-то утраченным идеалом.
А. Радищев — смотрит вперёд, на него пахнуло сильным веянием последних лет XVIII века… Радищев гораздо ближе к нам, чем князь Щербатов; разумеется, его идеалы были так же высоко в небе, как идеалы Щербатова — глубоко в могиле; но это наши мечты, мечты декабристов».
В книге о прошлых веках легко переноситься через 20, 50, 68 лет… Но как долго, как бесконечно долго было в жизни. Радостно глядит 1858-й на далёкий 1790-й…
В том, 1790-м, медленно везут в Сибирь Радищева; глубоко прячутся тетради Щербатова…