— Помоги мне, пожалуйста. Помоги мне.

К нам присоединились Лоррейн и Клаудия.

— Сделай это, — яростно сказала Клаудия. — Я через это проходила. Если они уверены, что сделают такое с Джеффом, значит, решат, что смогут сделать и со всеми нами.

— Все ваше поколение делает то, что старшие говорят центаврийцы?

— Мы должны. Мы все поклялись подчиняться правилам понтифика, — Клаудия дрожала от злости. — Они заставили нас дать обещание, прежде, чем мы поняли, что это означает обязанность выходить замуж за того, на кого они укажут.

— Почему бы не плюнуть на эти обещания? Почему никто не протестует? — сейчас не те времена.

Все трое посмотрели на меня с ужасом в глазах. Ладно, по ихнему это нечто важное.

— Мы дали обещание, — тихо сказала Лоррейн. — Мы… мы не можем просто его разорвать.

Клаудия и Дорин кивнули.

— Нас отлучат, — сказала Дорин. Прозвучало это так, словно отлучение — самое худшее, что с ними может произойти в жизни. Ладно, центаврийцы до сих пор живут в прошлом. — И нам некуда идти, — она сглотнула. — Но меня это больше не волнует.

— Мы должны найти выход, — кивнула Лоррейн. — Все мы.

Я задумалась. Как-то мама предупредила меня, когда пыталась убедить не очень увлекаться Джеффом, что впоследствии могут появиться проблемы медицинского характера. Мол, придется обращаться к земным докторам и вот тут-то все и раскроется.

— В вашем поколении есть специалисты медики?

— Почти все женщины знают медицину, — кивнула Лоррейн. — И мы можем обучить кого угодно.

— Сколько из вас готовы принять позицию Дорин, не боясь нарушить обещание?

Лоррейн и Клаудия переглянулись.

— Наверное, все, — наконец, неуверенно сказала Лоррейн. — Много было… разговоров, о том, о чем говорила ты, Китти. Нам надо было задуматься о том, что придется нарушить обещание, но тогда никто не задумывался о последствиях.

— Если я заставлю понтифика сказать, что никто из вас не будет отлучен от церкви, это изменит положение?

— Безусловно, — сказала Клаудия, и остальные с ней согласились. — Если сможешь добиться, чтобы он отменил это глупое обещание вступать в брак только в пределах своей расы центаврийцев, то каждый будет волен выбирать себе партнера по вкусу.

— Хорошо. Тогда мы выберемся из этой ситуации. Это называется всеобщим восстанием. Найдем, где будем жить, к примеру, в Дульсе, и отправимся туда. Он будет только наш. И наших друзей, независимо от того, какой он расы. И, если найдутся центаврийцы, что поддержат нас, даже если опасаются сами открыто выступать, и их тоже.

— Сделаем, — твердо сказала Лоррейн.

— И сделаем это прямо сейчас.

— Мы в деле, — одновременно сказали Клаудия и Лоррейн.

— Я тоже, — сказала Дорин. — И все мои друзья.

— Для обеих рас так будет лучше, как сейчас, так и потом. Вы уверены, что сможете покинуть родителей, не смотря ни на что?

— Не могу дождаться, чтобы уйти от них, — сказала, как плюнула, Дорин. — Им не важно, что я чувствую и чего хочу. Только лишь «хорошо для расы» и «ты должна». Никогда не интересовались тем, что может быть хорошо для меня.

Я подозревала, что молодая центаврийка сердита, но только сейчас поняла, в каком аду ей пришлось жить все это время. Ярость полезна, но не хочется, чтобы общество центаврийцев разделилось на два противостоящих друг другу лагеря. И без того достаточно групп, пытающихся их уничтожить.

Прежде, чем я что-то сказала, нас догнали Люсинда и Альфред.

— Я не выйду замуж за Джеффа! — крикнула Дорин достаточно громко, чтобы ее услышали и в гостиной. Уверена в этом. Она спряталась за моей спиной. Стало понятно, что она боится, что ее силой заберут отсюда и уведут куда-нибудь.

— Глупо, — я глубоко вдохнула. — Кевин!

Мужская половина общества должна была прислушиваться к происходящему у нас. Трудно не заинтересоваться. Меньше чем через минуту Кевин уже стоял рядом со мной.

— Что происходит?

— Кевин, свяжись, пожалуйста с руководителем президентского отдела по борьбе с терроризмом. Попроси ее передать президенту, что у нас здесь образовались политические беженцы. Не уверена точно, сколько их. Сотни, может быть, тысячи. Они просят у правительства Соединенных Штатов защиты из-за религиозных преследований.

— Передаю, — Кевин вытащил телефон.

— Остановись, — тихо сказала Люсинда, но Кевин начал набирать номер. — Нет, не делай этого.

— Хочешь посоревноваться со мной, — я взглянула прямиком в глаза Люсинды. — Без проблем. Я видела, как прикончили твоего отца-убийцу и его мострообразное альтер-эго. И я помогла прикончить его. И никакого раскаяния. Я прикончила эту сучку Беверли, которая пытала и пыталась убить Джеффа. И у меня нет никаких сожалений, когда я снесла ей башку бейсбольной битой и не испытываю никаких угрызений совести. Ты мне не страшна. Ты сейчас представляешь собой ту часть фанатичных и нетерпимых людей, с которыми моя семья борется всю свою жизнь, пытаясь остановить, — я глубоко вздохнула. — Кристофер!

— Да, Китти, — он появился рядом с Кевином.

— Позвони отцу. Передай ему, что если он не положит конец любой форме принудительного брака и будет отлучать от церкви любого, кто идет против этого, я стану хуже, чем угроза со стороны «Клуба 51» и всех сверхсуществ вместе взятых.

— Сейчас сделаю, — Кристофер начал набирать номер на мобильнике.

— Кристофер! Как ты можешь? — вступила в разговор Барбара, так яростно, что в коридоре возникла опасность возникновения пожара.

— Я знаю, кто следующий предназначен на женитьбу поневоле, — он пожал плечами.

— Китти, — сказал Кевин, показывая на телефон, — твоя мама хочет знать, нужно ли обеспечить военную охрану, чтобы защитить беженцев или предпочитаешь поместить всех на базу в Кальенте.

— Китти, — прежде, чем я успела ответить, встрял Кристофер, — отец говорит, что не знает ни о каких принудительных браках в нашем обществе. Официально понтифик не санкционировал такого рода поведение. Однако, если чувствуешь, что в это дело должны быть привлечены военные для безопасности части или всех наших людей, он дает тебе на это полное право и, в любом случае, ни для кого не будет никакого отлучения от церкви, — он взглянул на Люсинду. — О, да, он так же просит передать, что ты ведешь себя слишком вызывающе, как твой отец, и предлагает немного поумерить пыл.

Люсинда смутилась. Барбаре, однако, кажется, все было нипочем, из чего стоит предположить, что удачный брак ее дочери для нее намного важнее.

— Бред какой-то. Это наши традиции. Передай понтифику, что предложения Джеффа к Дорин были сделаны и приняты.

— Барби, детка? Ты слишком наглая, но я наглее. К сожалению, это сейчас неуместно. Скажешь еще хоть слово, которое мне не понравится, и все угрозы, которые мы испытали за все это время, испытаешь на себе сполна в концентрированном виде. Поверь мне — со мной тебе не совладать, я уже не говорю о моей маме.

— Ты не смеешь со мной разговаривать таким тоном, — взгляд Барбары сузился.

— Конечно же, смеет, — за спиной раздался голос Джеффа. Я обернулась и увидела его позади всех, прислонившегося спиной к стене. Кажется, происходящее его забавляет. — Смотри, какая веселая штука. В этом доме, кроме меня и Кристофера, у Китти самое высокое звание, черт побери. Поэтому, то, что вы сейчас делаете, называется неподчинением. Насколько помню, в наших традициях и законах есть много всякого, определяющее неподчинение скверным поступком.

— Понтифик обдумал и заявляет то же самое, — добавил Кристофер. — Папа ждет, Китти. Что ты хочешь делать дальше?

Я посмотрела на Кевина.

— Захватываем базу в Кальенте.

Стартовал бедлам. Я удивилась, потому что уже привыкла к тому, что центаврийцы, когда озадачены, в основном молчат. И только потом поняла, что они не размышляют, а волнуются.

— ЗАТКНИТЕСЬ! — проревел Джефф так, что стекла задрожали. Никто не может так кричать, как он. В коридоре наступила тишина. — Вот так лучше, спасибо. А сейчас… Думаю, мы все с этим справимся. Барбара, я женюсь на твоей дочери, только когда замерзнет ад. Дорин, не хочу тебя обидеть.