Парень левой рукой попытался освободить шею от захвата, но Джек, более тяжелый, высокий и уже разъяренный, без труда с ним справился. Ивен еще пробовал вырываться, брыкаться, но победа досталась сильнейшему — незваный гость затих или сделал вид, что затих. Джек и не думал этому верить: учащенно дыша, с упавшими на лоб волосами, он не ослаблял захвата.

— Ну, у тебя все? — осведомился он наконец сквозь стиснутые зубы, все еще не осознав, за что и почему набросились на него с такой яростью.

— Там увидим, — буркнул Ивен. — А вы и счастливы?

— Да нет, не особенно. Сегодня вечером — тем более.

— Тогда, может, вы и не такой тупой, каким кажетесь. — Ивен снова попытался освободиться.

Джек лишь крепче стиснул шею вырывающегося мальчишки.

— Черт побери, в чем дело? Что с тобой? Побрыкавшись еще немного, Ивен успокоился так же внезапно, как бросился в бой, и проворчал:

— А ты, черт побери, как думаешь, старик? Господи, он словно видит и слышит себя самого! Стоит закрыть глаза — это он выясняет отношения с отцом Джорджии двадцать с лишком лет назад. И он тоже тогда был так переполнен злобой? Сейчас уже трудно вспомнить. Но в одном-то память не изменяет: какое отвращение ни испытывал он к Грегори Лавендеру, ему, пожалуй, и в голову не приходило поднять на него руку. Во всяком случае, не пытался. А Ивен, похоже, без комплексов: так ослеплен злобой и ненавистью, что о последствиях не помышляет, поступает необдуманно. А от этого жди одних неприятностей, уж ему-то известно. Это сознание и помогло прожить последние двадцать три года. Попробовать вразумить парня?

— Как думаешь, можем мы поговорить как люди? — осторожно начал он.

— Не хочу ни о чем говорить. — Пленник возобновил усилия освободиться. — Хочу только избить тебя до полусмерти за то, что ты сделал с Джорджией.

Джек встряхнул его, и тот снова затих.

— Вот тебе на! А что я сделал с Джорджией?

— Ты сделал ей больно, старик. А я не люблю, когда ей делают больно.

— Это и есть твоя основная жизненная задача? Ты что, ее паладин? Ивен колебался всего миг.

— Паладин — это что?

Джек тоже ответил не сразу, голос его прозвучал спокойно и негромко:

— То, чем в свое время был я. — И отпустил мальчишку, слегка подтолкнув его вперед так, чтобы между ними оказалось какое-то расстояние.

Ивен сделал пару шагов, резко обернулся — кулаки наготове, — но, уразумев, что его готовы встретить, смахнул с лица гриву и опустил руки.

Глаза синие, отметил про себя Джек, волосы черные, дерзок как черт, прямо-таки дышит злобой — о Боже, зеркальное отражение Джека Маккормика в этом же возрасте. Они с Ивеном два сапога пара. Вели кто-нибудь не поможет ему сейчас, он останется таким же — озлобленным, несдержанным, мстительным и злопамятным. Как Грегори Лавендер.

Джек рухнул в кресло — вот кстати подвернулось, все же лучше, чем на пол, — поставил локти на колени, уронил голову на руки. Что произошло? Что он сам натворил?

— Сделай мне одолжение, — попросил он, не поднимая глаз.

После некоторого молчания последовало настороженное:

— Какое… одолжение?

— Подойди к письменному столу, открой верхний правый ящик и принеси то, что там лежит.

Тишина… тяжелые ботинки застучали по полу… скрипнул ящик…

— Да здесь старый бейсбольный мяч!

— Так ты думаешь, — поднял наконец голову Джек и, протянув руку, без слов потребовал подачи.

Ивен, мгновенно узнав знакомый жест, почти непроизвольно бросил ему мяч. Прикосновение потрепанной кожи… ожидаемое, приятное, но обычного душевного спокойствия оно не принесло. Джек снова взглянул на мальчишку.

— Расскажи-ка мне что-нибудь о себе. Молчание он посчитал знаком согласия и задал следующий вопрос:

— Почему тобой занялся опекунский совет? Красноречивое, презрительное пожатие плечами.

— Из дому убегал. В привычку вошло. Джек кивнул понимающе.

— Почему убегал?

На этот раз молчание затянулось. Джек принял это как должное — он и сам долго, очень долго использовал этот излюбленный способ общения.

— Я тоже убегал. Первый раз — в пять лет, — сообщил он. — Отец стал мать поколачивать, а она тогда двойню вынашивала. Смотрел я смотрел — и дал деру, но отец меня нашел. — Джек перевел взгляд на мяч у себя в руке. — Он меня всегда находил. — Вздохнул и бросил мяч И вену.

Тот машинально, без усилий поймал его и в глазах мелькнуло новое: откровенность Джека налагала на него какие-то обязательства.

Джек опустил голову.

— Храни мяч. Он тебе пригодится. Положив мяч на стол, Ивен засунул руки в карманы синих джинсов.

— Мне от вас ничего не нужно.

— Вот и молодец, — похвалил Джек, поднимаясь с кресла. — Если ты мне все сказал, что собирался…

— Ничего я не собирался говорить, старик. А хотел только…

— Тогда — дорога открыта, — подвел черту Джек, указывая на дверь, остававшуюся все это время открытой. — И передай Джорджии, завтра я к ней приду.

Ивен рассмеялся мрачным смехом.

— Не думаю, что она захочет вас видеть.

— Круто. Зато я хочу видеть ее.

— Да ну?

— Ну да.

Мгновение-другое двое мужчин, юный и взрослый, молча смотрели друг на друга. Потом Ивен, оторвавшись от стола, на который опирался, прошел мимо Джека, не оглянувшись.

— Передавать ничего не буду, старик, — предупредил он, выходя за дверь.

Это у него такое извинение за свою выходку, понял Джек, — фактически никакого извинения.

Утром Джек нашел Джорджию на берегу — она гуляла с Молли. Он стучал в дверь дома, никто ему не ответил, и чутье подсказало: она неподалеку. Взобрался по лестнице на плоскую крышу, внимательно оглядел окрестности: вон одинокая точка в полумиле от дома, на берегу океана.

Зеленовато-серые маслянистые волны шумно спорили, какая первой выплеснется на берег. Наблюдая, как они набегают и откатываются, Джек находил теперь утешение в этой бесконечной неопределенности. Как часто в юности приходилось ему стоять на берегу бухточки, наблюдая, как волны яростно бьются о скалы, бессильные одержать победу… Тогда он высокопарно уподоблял себя океану: измучен бесплодной борьбой без цели, но и прекратить ее не в силах.

Джорджия заметила его издалека, когда еще не могла разглядеть, но он понял, что его присутствие почувствовали — шаги ее сразу замедлились. Она неспешно приближалась, а Молли трусила рядом, иногда отбегая к дюнам погоняться за крабами.

Ветер так растрепал Джорджии волосы, что Джек не разобрал выражения лица, даже когда она подошла. Поправить их, смахнуть с глаз она и не пыталась — не очень-то ей хочется открывать ему свои переживания, это ясно.

Сегодня она выглядит как-то моложе; вот забавная мысль: сам он никогда еще не чувствовал себя таким старым.

— Привет, — произнес Джек.

— Приветик, — откликнулась Джорджия. Услышав звуки его голоса, Молли, виляя хвостом, радостно бросилась ему навстречу и лизнула руку. Вот если бы Джорджия была так же рада видеть его… но она остановилась на расстоянии десяти футов.

— Нам надо поговорить, — повторил он вчерашнее, хотя причины, по которым он желал этого разговора, сегодня были совершенно другие.

— По-моему, вчера вечером ты все сказал, — холодно, отчужденно прозвучало в ответ.

— Пусть так, — признал Джек. — Но мне кажется, у тебя не было возможности высказаться.

Она молча склонила голову.

— Итак? — не сдавался он. У нее поднялась и опустилась грудь, послышался тяжелый вздох.

— Что «итак»?

Джек без слов показал головой кругом — они одни. Лишь пронзительный ветер (как он вспарывает его тонкий свитер), беспрерывная возня Молли да крик одинокой морской чайки у них над головами. Он не отрывал взгляда от Джорджии, не обращая внимания на холод.

— Теперь у тебя эта возможность есть: ни твоего отца, ни твоего сына. Скажи мне все, что хотела.

— К чему сотрясать воздух? Ничего не изменится.