— Ты права, не изменится. Она опустила глаза на песок, но он заметил в них мучительную боль и сказал:

— Потому что все уже изменилось. Ты представить себе не можешь насколько.

— Ошибаешься, могу. — Она снова встретилась с ним взглядом, но теперь в глазах ее сверкала стальная решимость. — Вчера я сама увидела, что все изменилось. В особенности ты.

— Ты так думаешь?

— Ничего в тебе не осталось от того парня, который когда-то жил в Карлайле. Тот не жаждал крови, не выискивал в людях худшее. И, черт побери, — в голосе ее прозвучала безнадежность, — ты никогда не лгал мне, Джек!

— Я и сейчас не лгу тебе, Джо.

— С тех пор как вернулся в Карлайл, ты только и делаешь, что лжешь.

— Если я чего-то недоговаривал…

— Все равно это ложь!

Он молчал: что сказать, что сделать, чтобы все стало как прежде?

— Ты для меня теперь чужой, незнакомый человек, — едва слышно продолжала Джорджия.

Ему пришлось напрягать слух, чтобы расслышать ее слова в грохоте прибоя.

— И сознание того, что мы с тобой были близки, заставляет меня чувствовать себя… — Она умолкла и отвернулась к океану. — Я всегда хотела тебя, Джек, всегда. Ты и понятия не имеешь, как давно и как сильно. Но я хотела тебя такого, каким ты был, а не такого, каким ты стал.

— А каким же… я стал?

Отвечая ему, она смахнула с глаз прядь волос, словно хотела, чтобы лицо ее было хорошо видно.

— Ты перестал быть человеком. Ты превратился во что-то… трудно найти определение… Ты пользуешься бедами других, извлекая для себя выгоду. Ты… ты… стервятник… шакал. — Она горько усмехнулась, сама явно обескураженная этим сравнением. — По твоему собственному признанию, ты охотишься за гибнущим бизнесом, за гибнущими жизнями.

— Сначала это показалось тебе филантропией.

— Тогда я еще не поняла, каким человеком ты стал.

— Я тот самый Джек, которого ты знала всегда.

— Нет! Тот Джек, которого я любила девочкой, никогда не стремился получить что-то за счет попавших в беду. Он только делал все, чтобы самому распроститься с бедой — порвать со всем безобразным, несправедливым. И не ставил себе целью наполнять безобразием и несправедливостью жизни других. Даже тех, кто сделал ему больно.

— Я изменился, Джо.

— Знаю. В этом все дело.

— Не то. Я хочу сказать — изменился со вчерашнего вечера.

— Извини, не поверю я в это. На предыдущую перемену потребовалось двадцать лет — не двадцать часов.

— Ночью у меня был гость. На губах ее появилась тень саркастической улыбки.

— Что, дух прошлого Карлайла?

— Скорее, Карлайла грядущего.

Наигранная насмешливость разом слетела с Джорджии, она помрачнела, мгновенно догадавшись:

— Ивен! Джек кивнул.

— Я слышала поздно вечером — он ушел; думала — решил прогуляться по берегу.

— Нет, он явился ко мне.

Поколебавшись, Джорджия все же спросила:

— И что произошло?

— Он… э-э… он напомнил мне кое о чем.

— Например?

— Ты с этим незнакома.

Она сглотнула комок в горле.

— Раньше ты мне всегда рассказывал все.

— Нет, это ты так думала. Некоторыми вещами я не мог поделиться даже с тобой. Ни с тобой, ни с кем другим.

Джорджия молчала, ждала, потом не выдержала:

— Мне почему-то кажется, с Ивеном ты вчера вечером этим поделился.

— Да. — Джек отвернулся к волнам. Молчание становилось почти невыносимым. — По-моему, мне нужно поговорить со своими родными.

— Неплохая мысль.

Он вздохнул и снова взглянул ей в лицо.

— Но сначала… я должен уладить наши с тобой дела.

Джорджия перестала откидывать волосы, и они опять забилась на ветру, затеняя ее лицо.

— Боюсь, мы с тобой уже все выяснили.

— Нет, еще не все.

— Что же осталось?

— За мной танец.

— Та…танец? — не поняла она.

— Ну да, танец. Помнишь, когда мы обедали в «Блефе», ты вслух пожалела, что я не был на твоем выпускном вечере, — тогда ты могла бы потанцевать. Я должен был быть там, рядом с тобой. Сложись все по-другому — и я был бы. Так что один-два танца за мной.

— Это уже отпало. Я хотела танцевать с тем Джеком, не с этим.

— Я должен тебе эти танцы!

— Джек…

— Пошли. По крайней мере сваришь мне кофе, чтобы я согрелся, перед тем как уйти.

«Перед тем как уйти»… Эти слова отозвались у нее в мозгу гулким эхом, которому, она знала, никогда не суждено умолкнуть. Кофе… одна-две чашки… один-два танца… А потом он уйдет, и на душе у нее останется этот холод и пустота.

— Ладно. Чашка кофе.

— И танец.

В доме так тепло и уютно после ледяного, пустынного берега, где гуляет ветер. Однако там, на просторе, она чувствовала себя куда спокойнее наедине с Джеком, чем в замкнутом домашнем мирке. Но Джек, едва она направилась на кухню варить кофе, вышел в гостиную, и она была признательна даже этому небольшому расстоянию, разделившему их. И вдруг… по дому понеслась из стереоколонок музыка — «Баллада о потерянной любви», песня двадцатитрехлетней давности… Джорджия импульсивно обернулась.

— Только не эту песню!

— Она же была всегда твоей любимой.

— Не хочу ее слушать сейчас.

— А я хочу!

Пел низкий, полный затаенной печали женский голос: был друг, он исчез, скрылся однажды в ночи и вернулся не скоро и совсем другим… Магия старой, любимой когда-то песни обволокла Джорджию: вот как там, в конце, — не даст ли она тому, кто вернулся, еще один шанс? Да, конечно, даст… Но песня еще не отзвучала, как она одернула себя и приказала:

— Выключи это!

Но Джек и не думал выполнять приказ, а раскрыл объятия.

— Потанцуй со мной.

— Нет.

— Потанцуй со мной, Джо!

Он улыбнулся — и снова перед ней не этот, а тот, мальчишка Джек, которого она знала прежде. Будь у нее склонность предаваться игре воображения, она представила бы красочную картину выпускного вечера: Джек пришел, она ждала его. На нем, конечно же, небесно-голубой пиджак с бархатными лацканами — писк тогдашней моды. Ну а на ней — нечто прилегающее, коротенькое, клеш внизу, цвета лаванды, непременно из синтетики… Она удержалась от улыбки, вспомнив подростковую моду семидесятых.

— Чему ты улыбаешься? — заметил Джек. Она едва не рассмеялась вслух.

— Да так… может, хоть что-нибудь все-таки изменилось к лучшему за последние двадцать лет.

— Очень многое. Джо, пошли танцевать. Она помотала головой.

— Я же говорила, что хотела танцевать с тем, кто…

— ..не изменился. Так я все пытаюсь тебе сказать: он здесь, перед тобой.

Джорджия, хотя и не в силах поверить в происшедшую за ночь перемену, поймала себя на том, что помимо своей воли идет в гостиную навстречу ему. Когда между ними осталось несколько дюймов, он обнял ее, а она нехотя, поневоле это позволила. Баллада между тем кончилась; Джек подошел и поставил ее снова; взял ослабевшие, покорные руки Джорджии, положил их себе на плечи, и тела их закачались в том бесформенном, бессмысленном танце, который почему-то обожают подростки.

— Привет, — тихо произнес Джек. Откинув голову назад, она вгляделась в его лицо: все те же глаза, синие и бездонные как море, — опять они поразили ее…

— Приветик, — так же тихо ответила она.

— Как вечер?

Помимо воли она улыбнулась и подхватила его импровизацию:

— Да так, ничего себе. Музыка классная. Робби Уолтер подмешал в лимонад рому. Зал… только посмотри, как аляповато разукрасили. Гирлянды эти на стенах… кошмарики!

— Потрясное платье. Что за тряпочка? Полиэстер? — совершенно серьезно развивал диалог Джек.

— Спрашиваешь!

— Шик-модерн! Отпад!

— Ну так! И у тебя костюмчик в порядке.

Джек скорчил гримасу: мол, если б не острая необходимость, ничего подобного бы не нацепил, а так…

— Пиджачок только, — поправил он важно. — К джинсам что надо.

Она не выдержала и рассмеялась.

— Следовало бы мне знать: Джек Маккормик никогда не станет рабом моды.