Глава 6

Елена

Вилла Роза располагалась на вершине холма в часе и двадцати минутах езды от Неаполя, в Региональном парке Монти Пичентини, недалеко от небольшого городка Сиети. Пышные зеленые горы доминировали над пейзажем, но на самой вилле было буйство тщательно выращенных растений, которые цвели несмотря на то, что был декабрь. Я затаила дыхание от восторга, пока мы ехали по асфальтовой дорожке, ведущей к дому, вдоль которой возвышались кипарисы.

— Это как будто что-то из сна, — вздохнула я, потрясенная тем, насколько красивым показался мне типично итальянский пейзаж по сравнению с мрачным районом Неаполя, в котором я выросла..

Когда показался дом, я слегка вздохнула. Это был традиционный фермерский дом, достаточно большой, чтобы в нем могла разместиться семья хозяина и семьи рабочих. Большое здание было построено из белого камня, который в свете заходящего солнца становился розово-золотым, черепичная крыша была красной, как кровь. Арочные окна и дверные проемы были увиты ползучими бугенвилиями и лианами, так что казалось, что строение вырвалось из земли, как растение, что-то органическое и вечное.

Мне это нравилось.

Оно было похоже на дом и в то же время на дворец.

А перед ним, в два длинных ряда по обе стороны от колоссальной деревянной входной двери, стояли его обитатели. Из книг и просмотра сериала Аббатство Даунтон с Бо я знала, что именно так слуги XVIII века приветствовали своих господ и госпожу по возвращении в родовое поместье. Двадцать пять человек, в основном мужчины с оружием, одетые в черное, хотя было тепло, стояли во внимании, когда мы остановились на круговой дороге.

— Sei pronto? — спросил Данте.

Ты готова?

Нет.

Не совсем.

Как можно подготовиться к встрече с группой преступников, которые вдруг станут ответственными за твою безопасность? Как я могла встретить мужчин, которых всю жизнь считала отбросами общества, и не испытывать стыда за то, как я их оценивала?

— Перестань думать, cuore mia (пер. с итал. «сердце мое»), — приказал Данте, но в его голосе звучал мягкий юмор, когда он перевел мой взгляд с окна на свое лицо. — Прими la dolce vita (пер. с итал. «прекрасную жизнь») и наслаждайся этими моментами со мной, va bene? (пер с итал. «хорошо?»). — он взял мою руку и поцеловал ладонь. Не думая, я обхватила ее пальцами, защищая. — Этот дом больше, чем любое другое место, где я когда-либо был. В детстве я проводил здесь почти каждое лето с матерью, Александром и Торе, а после ее смерти я жил здесь долгие годы. Это мое убежище, и надеюсь, что оно станет и твоим тоже.

— Мне кажется, что ты только и делаешь, что отдаешь мне, —,тихо сказала я ему, заставляя себя передать спутанный узел эмоций, забивший мое горло. — Я должна была помочь тебе, а теперь ты здесь как беглец только из-за меня.

— Ferma, — сказал он, — Остановись. Я всегда планировал уехать из США, и, честно говоря, я мог бы отправить Адди, Фрэнки, Марко, Чена и Якопо спасать тебя в Бруклине, но решил этого не делать. Мы все делаем выбор, Лена, не позволяй этому преследовать тебя, когда все сделано.

Я немного посмеялась.

— Знаешь, я всегда говорю это другим людям, но труднее всего применить это к себе.

— Я помогу тебе, — просто предложил он.

И тогда я полюбила его еще более яростно, чем за мгновение до этого. Потому что таким был Данте. Он был опасным человеком с самым большим сердцем, которое я когда-либо знала, и он никогда не колебался, предлагая свою любовь, руководство или защиту тем, кто в ней нуждался.

— Я люблю тебя, — сказала я ему впервые с того момента, как впервые призналась в этом на взлетной полосе в Нью-Джерси.

Почему мне казалось, что самое опасное, что я сделала за весь день, это сказала три крошечных слова, которые люди обычно произносят каждый день своей жизни?

Я люблю тебя.

Это почти абсурдно, как язык мог так аккуратно разложить по полочкам такие огромные эмоции.

— Ti amo, cuore mia, — мгновенно ответил Данте, так легко, что я почти позавидовала его способности. (пер. с итал. «я люблю тебя, мое сердце»)

Он перегнулся через консоль и, на глазах у всех собравшихся перед машиной, полностью зажал мое лицо в своих огромных ладонях и поцеловал. Он целовал меня вяло, чувственно раздвигая мои губы движением своего языка, а затем нырнул внутрь, проводя языком по моим губам. Я стонала от его вкуса, от грубого прикосновения его щетины к моей гладкой коже и от резкой боли, когда он захватил мою нижнюю губу между зубами и потянул. Закончив, он отстранился достаточно далеко, чтобы прислониться ко мне лбом.

— Теперь ты со мной, Елена. Позволь мне должным образом поприветствовать тебя в моем мире.

Я кивнула, нервы все еще бушевали в животе, но были подавлены давлением любви, взрывающейся во всей моей груди.

— Хорошо.

— Хорошо, — согласился он с мальчишеской ухмылкой, которая выдавала его нетерпеливый энтузиазм по отношению ко мне.

Он мгновенно отъехал и вышел из машины, обойдя вокруг капота со звонким Ciao — Приветствую мужчинам, собравшимся поприветствовать его. Они нестройным хором отозвались в ответ, когда Данте подошел к моей двери и потянул ее вверх и открыл для меня. Я взяла его руку и посмотрела на него, когда он подмигнул мне.

— Raggazzi (пер. с итал. «парни»), — крикнул он веселым криком, который легко разнесся по большому двору. — Хорошо оказаться дома. 

В ответ раздался гулкий возглас. Амадео Сальваторе вырвался из строя справа и направился к нам. На нем была белая льняная рубашка, расстегнутая до груди, обнажавшая заросли черных волос и простая цепочка из золотых крестов. В свободных брюках, в сандалиях на ногах, с глубоким оливково-коричневым загаром и взъерошенными черными волосами, лишь слегка посеребренными на висках, он выглядел как богатый отдыхающий, а не как безжалостный дон мафии.

— Добро пожаловать домой, — поприветствовал он с широкой ухмылкой, которая прорезала складки на его щеках, возле глаз.

Я поняла, насколько он, красив, и еще раз убедилась, как редко можно увидеть такие по-настоящему золотые глаза. Я знала только Козиму и Себастьяна с таким взглядом, и это затронуло что-то слабое в глубине воспоминаний, которые я решила изучить позже.

Пока же я позволила Данте подвести меня к его псевдоотцу.

— Торе, come stai? (пер. с итал. «как ты?»)

— спросил Данте, когда они обняли друг друга за плечи и обменялись чмокающими поцелуями в обе щеки.

Торе не ослабил хватку Данте, когда они отступили назад, сжимая плечи более высокого мужчины, который светился от счастья.

— Лучше, гораздо лучше видеть тебя свободным и здоровым.

— Ты был прав, — загадочно сказал Данте, и оба бросили на меня косой взгляд. — С самого начала. Я всегда собирался изменить все ради нее.

Торе прищелкнул языком, но в его выражении лица было больше юмора и счастья, чем я когда-либо видела раньше. Задумчивый, часто сердитый человек, которого я смутно знала в юности, и стоический, осторожный Дон, которого я узнала немного лучше в Нью-Йорке, полностью заменился этим живым, теплым хозяином.

— Ты не первый человек, который изменил свою жизнь ради любви, и не будешь последним. — он перевел на меня свой тигриный взгляд и распахнул объятия. — Елена Ломбарди, добро пожаловать к нам. Надеюсь, тебе здесь понравится так же, как и мне и моему сыну.

Я слегка колебалась, годы ненависти и осуждения сковали суставы, как ржавые петли. В его глазах что-то промелькнуло, и на солнечное золото легла тень. Он выглядел... опустошенным. Это была такая сильная эмоция, но она была видна в напряжении рядом с его глазами даже после того, как он сдержал свою реакцию.

Что-то нежное во мне отреагировало на это зрелище. Я привыкла к отказу, к осуждению, и не хотела быть причиной этого в отце Данте.

Поэтому я отбросила свои сомнения и шагнула вперед, чтобы самой обнять старшего мужчину, прижимая теплые поцелуи к каждой из его измятых щек.

— Спасибо, что пригласил нас сюда, Сальваторе.

Когда я отступила назад, Данте и Торе улыбались мне. Мой мужчина выглядел гордым, а последний по-настоящему счастливым. Он прижал руку к своей щеке, куда я его поцеловала, а затем рассмеялся глубоким, грохочущим смехом.

— Это я должен благодарить тебя. Я так и не смог привыкнуть к Америке и холоду. Здесь, на юге, зима как раз такая, как надо, достаточно прохладная, чтобы надеть свитер на ночь, и все. — он вздрогнул. — В Нью-Йорке, когда я уезжал, на земле лежал снег.

— Твои кости старика не выдерживают холода, да? — поддразнил Данте.

Торе бросил на него злобный взгляд.

— Я покажу тебе, насколько я молод, завтра, когда мы проведем спарринг. Слышал от Фрэнки, что ты сбавил обороты.

Данте посмотрел через плечо на Фрэнки, который со злобной ухмылкой стоял у внедорожника, преследовавшего нас из Неаполя.

— Я займусь тобой завтра.

Фрэнки пожал плечами.

— Если Елена не задержит тебя в постели.

Когда Данте и Торе засмеялись, на моих щеках вспыхнул румянец, но я заставила себя расслабиться, когда Данте положил свою руку на мою.

— Не обращай внимания на Фрэнки, — приказал он громко, чтобы мужчина мог его услышать.

Я подняла подбородок.

— Обычно я так и делаю.

Он и несколько мужчин, выстроившихся в очередь, чтобы встретить нас, снова засмеялись. От их смеха у меня что-то екнуло в груди.

— Познакомься с нашей итальянской семьей, — сказал мне Данте, ведя нас к левой стороне очереди. — Это мой двоюродный брат и наша итальянская правая рука, Дамиано Витале.

Огромный мужчина с великолепной смуглой кожей, сверкающей под солнцем, как черное дерево, вышел из очереди, приветствуя меня. От него пахло теплом и мускусом, когда он наклонился, чтобы поцеловать меня, а когда он отступил назад, его белоснежная улыбка была одной из самых красивых, которые я когда-либо видела.

— Здравствуй, — сказал он на лирическом итальянском языке, в его речи слышался намек на другой акцент. — Я много слышал о свирепом адвокате, которого Козима заставила представлять нашего Данте. Слухи о твоей красоте не передают ее по достоинству.