— Я вас слушаю.

— Мои родители жили в России, были состоятельными людьми. Но они были немцами. Я бы сказал, русскими немцами, родившимися в России, прожившими в ней всю свою жизнь. С войной начались погромы. Не только еврейские. Громили и нас, российских немцев. С большим трудом нам удалось уехать из России. Кружными путями мы добрались до Германии. Потом был февраль, за ним октябрь семнадцатого года. Мы лишились недвижимости, значительной части состояния. Кое-что, правда, оставалось, я начал было учиться в университете. Однако учеба не захватила меня. Начались поиски. Я начинал собственное дело, оно пошло, но удовлетворения я не получил. Бросался из одной крайности в другую. Не раз думал о своем предназначении. Приходил к неутешительному выводу.

Дело в том, что с рождением в каждом человеке заложена своеобразная программа, которая и определяет всю его дальнейшую жизнь. По этой программе существует среднеарифметическая норма, эдакий эталон, определяющий человека. Тоже среднего, положительного, без каких бы то ни было отклонений. Большинство такими и рождаются. Но на свете появляются талантливые люди, даже гениальные. Это уже отклонение от нормы. Рождаются патологически жадные, болезненно завистливые, неимоверно лживые и прочее, и прочее. Я был рожден с отклонением от нормы в сторону авантюризма. Это обстоятельство и привело меня в разведку.

— Продолжайте, что же вы замолчали.

— Вспомнил своего товарища по университету Карла Какомайера, то, как затащил он меня к себе домой в начале двадцать девятого года. Была выпивка, разговор. О жизни, о планах, о возможностях. Жизнь моя в то время тянулась довольно однообразно. Карл предложил мне побывать в России. Его предложение показалось интересным. Россию проклинали, Россией пугали, Россию боялись. Я принял предложение. Готовили меня больше года.

— Где?

— Об этом я тоже напишу.

— Вам, конечно, известны многие заведения подобного рода?

— Я понял ваш вопрос. Письменно я сообщу вам обо всех известных мне учебных центрах.

— Продолжайте.

— Это был первый и единственный случай, когда я не только проник на свою бывшую родину, но и устраивался на работу, заводил связи. В дальнейшем я выполнял разовые задания. Проверял агентов, получал от них информацию, передавал деньги, иногда драгоценности. Границу переходил нелегально. За официальными лицами из-за рубежа у вас очень сильный надзор. За границей тоже, но в те годы еще оставались лазейки.

— Где, когда, сколько раз вы пересекали границу?

— Мне памятен каждый переход, об этом я сообщу вам письменно.

— Похоже, вы откровенны. Отвечу вам такой же откровенностью. Мне кажется, что вы тянете время, чтобы скрыть что-то очень важное. Мне приходилось сталкиваться с подобной тактикой подследственных.

— Может быть. Но вот что должно вас успокоить. О своем последнем задании я рассказал вам без проволочек. Я дал слово ответить письменно на все ваши вопросы. Теперь мне необходимо выговориться. Не надо проводить параллелей между мною и теми, кого вы допрашивали ранее.

— Почему?

— Господи! Я представляю, с кем вам приходится иметь дело за этим столом. Мне приходилось готовить агентов в школе абвера под Краковом в сорок первом году, совсем недавно в такой же школе под Киевом. Перед вами проходили или изменники родины, или уголовники. Я же человек без родины, ставший таковым в силу обстоятельств, есть разница.

— Однако все эти годы вы совершали уголовно наказуемые деяния. Вы подтверждаете, что совершали их сознательно. Следовательно, выбор вы все-таки сделали.

— Наш разговор о факторах, в силу которых я не отсиживаюсь в глубоком тылу, а решился на выполнение в общем-то ординарного или ординарных заданий.

— Слушаю вас.

— После первого посещения бывшей родины я почувствовал, что мне эта работа по плечу. В ней было достаточно риска, мне понравилось быть представителем силы. Но главное все-таки не это. В свое время я поступал на философский факультет. Меня привлекал этот предмет. Кроме авантюризма во мне заложена склонность к созерцанию человеческого материала, она стала моею страстью. Как увлечение азартными играми. Не человек, азарт управляет человеком. Тем более, что такая работа открывала большие возможности.

— Что вы имеете в виду?

— Охотно объясню. Являлся я по адресам, как вы понимаете, неожиданно. Неожиданность оголяет людей. Я получал огромное удовлетворение, когда видел душевную оголенность людей. Быть свидетелем испуга. Смотреть, как жадные пересчитывают деньги, завистливые румянятся, удовлетворенно покряхтывают от сознания того, что удалось им опорочить крупного руководителя, ненавистники хищно замирают от сознания сотворенной подлости. Наблюдать приходилось многое, об этом я вам тоже составлю подробнейший отчет.

— Это к вопросу о факторах?

— Да, к вопросу о том, почему мне до сих пор нравится быть исполнителем разовых поручений. Их нельзя осуществлять без вдохновения, они будоражат фантазию, но главное — дают возможность созерцать наготу человеческого материала.

— Очень расплывчато, неубедительно.

— Есть второй фактор, он более приземленный.

— Какой?

— В начале нынешнего года я вновь встретился с Карлом.

— Какомайером?

— Да. Он рассказал мне о готовящемся мощном наступлении под условным названием «Цитадель». Предложил посмотреть, что делается на вашей стороне. Его предложение я принял. Проник на вашу территорию, месяц инспектировал химслужбу в ваших подразделениях.

— Вы действовали один?

— Я всегда работаю один. Для двоих нет тайн.

— И все-таки вы обмишурились. В одном и том же географическом районе появляетесь дважды — и оба раза в разных обличьях. Сначала — как офицер, чуть позже — как партизан. В такой кажущейся оплошности уже был заложен элемент провала, вам это хорошо известно.

— Вы мне не верите?

— Я сомневаюсь — это совсем другое дело.

— Как говорится в русской пословице: и на старуху бывает проруха.

— Хорошо, если только проруха.

— Я перед вами искренен. Когда Карлу доложили о перехваченных партизанах, он сразу подумал о возможности выманить радиста, вступить с вами в радиоигру, дезинформировать о сроках «Цитадели».

— Вы, конечно, этих сроков не знаете.

— Нет, но думаю, что наступление начнется вот-вот. Такую силу собирают не для того, чтобы она простаивала.

— Что вам известно о наличии этой силы?

— Я сообщу вам все, о чем знаю.

— Снова полнейшее согласие с вашей стороны.

— Вас это вновь настораживает?

— Не скрою.

— Я устал, только этим объясняю свой провал.

— Вы предусматривали такую возможность?

— Постоянно.

— На что рассчитывали?

— Видите ли… Многим в Германии уже видится исход войны. В такое время лучше отсидеться, и чем скорее… В общем… Я рассчитываю на снисхождение.

— Я повторяю вам еще раз — это зависит от искренности ваших показаний прежде всего.

— Я искренен, прошу мне верить.

— Допустим, я вам верю. Допустим, что вы говорите правду. В то же время вы можете чего-то недоговаривать. Расскажите все, что вам известно о партизанской бригаде «За Родину!».

Впервые за время допроса Элендорфен скосил глаза, глянул на Логинова. Вероятно, он почувствовал, для кого нужен его ответ.

— Тот, вместо кого я появился у вас, не знал главного — места базирования бригады, ее головного отряда.

— Чем он объясняет свое неведение?

— Тем, что горожанин. Подпольщик. С партизанами связан не был. Верьте мне. Если бы мое начальство получило данные о местонахождении хоть каких-то партизанских сил, эти силы были бы блокированы и я об этом непременно узнал бы.

— Верю. И все-таки постарайтесь вспомнить. Нас интересует все, что вашему руководству известно о партизанах.

С этими словами Гладышев вызвал конвой. Элендорфена увели.

— Не слишком ли в лоб ты задал ему последний вопрос? — спросил Логинов.

— Нет, — сказал Гладышев. — В чистое раскаяние Элендорфена я не верю. Вероятно, он скрывает что-то важное. Чтобы мы не раскрыли, не докопались до этого важного, он говорит правду. О своем последнем задании — это я имею в виду. О партизанах с ним можно говорить прямо. В этом ему можно верить.