Надо бы переодеться, пока оборона не подошла, подумала Беляна, в момент скинула сарафан, нижнюю рубаху, постояла секунду, ощущая, как ласкает нагое тело лёгкий утренний ветерок. Искупаюсь, вдруг решила она, и тут же, не задумываясь, добежала до реки и с размаха бросилась в воду.

Место было знакомое как родная опочивальня. Здесь два шага будет по колено, а потом резко почти до плеч. А вон там коряга под водой, а под ней, говорят, сидят вот-такенные сомы и только и ждут, когда кто из малышей подплывёт поближе. И тогда…

Вынырнула, шумно вдохнула свежего, пахнущего травой, рыбой и тиной, воздуха, поторчала над поверхностью, как поплавок, чуть шевеля в воде руками и ногами, и направилась к берегу.

Так докупаюсь, бойцы папины подойдут. Вот сором-то будет. Она, пригнувшись, добежала до сумки, в мгновенье нацепила широкие мужские штаны и рубаху без застёжек. Наконец, спокойно выпрямилась и не спеша подвязала волосы широкой льняной лентой, чтобы не мешали.

В этот момент над обрывом чуть заметно шевельнулись кусты. Если бы конежна не знала, она бы этого и не заметила. Пришли дозорные, почему-то с удовлетворением подумала девушка и начала разминку.

* * *

Зуб, Сиплый и Бухряк проснулись почти одновременно. Это было не удивительно. Заснули вчера вместе, в одних и тех же кустах. Перед этим выпили примерно одинаковое количество франкского вина, что как известно, самых крепких бойцов с ног валит.

Сиплый поёжился, подтянул под себя озябшие ноги и машинально пошарил вокруг себя – всё ли на месте? Нож торчал в пеньке, кожаный кошель так и висел на поясе, палицы не было. Он неохотно поёрзал, пытаясь устроиться потеплее, но бесполезно – за ночь земля остыла, а ни накрыться, ни одеться потеплее они вчера не догадались. Известно же – вино в жар кидает, самая холодная ночь тёплой кажется.

Сиплый, щёлкая суставами и кряхтя, поднялся. Сначала он встал на ноги, как и подобает человеку, но голова предательски закружилась, пришлось лечь обратно, и медленно вздымать себя на четыре мосла по-звериному. Так, на карачках, он и дополз до кострища. Присел, поворошил густо покрытые пеплом угли полусгоревшей палкой, добираясь до красных точек. Потом наклонился и что было силы дунул, разжигая. И чуть не упал лицом прямо в кострище, так вдруг резко закружилась голова. Кроме холода, появилась и жажда. Он стёр дрожащей рукой с лица налетевший пепел, облизал шершавым, как окуневая чешуя, языком шелушащиеся губы, и резко повернулся. Там, возле пня, оставалось что-то в бутылке.

Похмельный страдалец на четвереньках подполз к тёмному от времени сосновому пеньку, и зашарил вокруг него рукой. И тут же натолкнулся на холодную, но крепкую ладонь, которая резво схватила его за запястье.

– Хррш… Всты… – раздался настолько сиплый голос, что он даже засомневался в правильности своего прозвища.

Сиплый, преодолевая вращение окружающего мира, поднял голову. Прямо на него смотрел Зуб. Глаза его были непривычно белёсыми, блестящими и напоминали взгляд снулой рыбы.

– На всех, – еле понятно просипел Зуб и другой рукой поднёс к губам зелёную четырёхгранную бутылку.

В такой посуде франки возили на продажу своё зелье – её было удобнее укладывать, да и на колдобинах она меньше звенела. Как оказалось, пить из неё тоже удобно.

Раздался громкий глоток, Сиплый, сглатывая несуществующую слюну, следил за тем, как движется вверх-вниз по заросшему волосами горлу острый кадык Зуба. Наконец, тот отнял бутылку от губ и счастливо улыбнулся.

– На, лечись, – благодушно предложил он и протянул бутылку.

Плескалось в ней ещё изрядно, чуть меньше половины. Сиплый, преодолевая подступающий к горлу рвотный рефлекс, почти насильно заставил себя сделать глоток. Внезапно стало тихо. Он не сразу понял, что это успокоился пульс в висках. Мир прекратил вращаться, медленно занимая положенное ему место. Руки обрели какое-то подобие силы. Следовало срочно добавить живительного зелья, и Сиплый, точно так же, как минуту назад его друг и собутыльник, активно влил в себя половину оставшегося.

Стало хорошо. Он услышал, как щебечут ранние птицы, обратил внимание на зелень хвои и редкой травы под ногами.

В этот момент из-за плеча протянулась дрожащая, вся в красных пятнах, полная рука, покрытая рыжими курчавыми волосами, и выхватила бутылку.

– Присосался, комар, – свистящим с похмелья голосом пожаловался неизвестно кому Бухряк.

Следом послышались торопливые глотки.

Через минуту друзья уже сидели у разгорающегося костра, уплетали сухую вчерашнюю краюху хлеба, макая куски в берестяной туес со свежей родниковой водой.

– Как думаешь, нас никто не видел? – спросил Зуба Бухряк.

Его голос совершенно не соответствовал внешности. Бухряк был плотным, в одежде казался даже толстым. Тёмно-рыжая его борода росла, казалось, от самых глаз. Длинные волосы под ушами начинали завиваться в кольца. Нос массивный, разделённый на кончике канавкой надвое. Казалось, и речь у такого бойца должна быть басовитой, как звук колокола. Поэтому всякий, кто впервые слышал тонкий, козлиный голосок Бухряка, еле сдерживал смех. А сдерживать приходилось. Роста разбойник был немалого, в плечах широк, кулаки как колотушки. Ели бы не большой мощный зад, получил бы он другое прозвище. А так – Бухряк и есть.

Зуб поковырял веточкой в зубах, доставая застрявшую со вчерашнего вечера крошку, сплюнул, и нехотя ответил.

– Мы ушли тихо. Все уже хмельные были. А сюда наши не ходят. Чего бы им нас видеть?

Он легко сломал в руках толстую палку и бросил половинки в костёр.

Прозвище своё Зуб получил из-за торчащего вперёд большого, как у волка, клыка. За годы рот его стал полупустым, уже приходилось выбирать место, которым можно прожевать откусанный кусок, но волчий клык стоял как крепость. Он торчал так, что видно было даже сквозь густые чёрные усы. Сам Зуб выглядел худым, жилистым мужчиной средних лет, среднего роста и со средним лицом. Невыразительные глаза, совершенно обычный нос, каких на дюжину двенадцать. Подбородок прятался под такой же ординарной бородой. Только зубом Зуб и выделялся из толпы. И ещё характером. Сломить этого бойца было невозможно, он всегда дрался до последнего, но не рисковал. Даже после того, как батя Бадай, он же атаман, назначит каждому его место, даст задание, Зуб всё тщательно продумает, и бывало такое, что после его размышлений все становились по-новому.

И никогда ещё не случалось, чтобы Зуб ошибся. Многие в ватаге были обязаны ему если не жизнью, то здоровьем.

Казалось бы, самое тут и авторитет зарабатывать. Но Бадай, видя в продуманном мечнике конкурента на своё место, постоянно задвигал его в тень. Постепенно вокруг Зуба организовывалась стабильная группа тех, кто предпочитал слушаться его, а не атамана, что нравилось бате ещё меньше. Самыми близкими в группе как раз и были Сиплый и Бухряк.

Вчера они добавили в ухоронку то, что удалось взять с последнего налёта, а это немало. Если в золоте мерить, то три фунта будет с хорошим лишком, а если в новых рубленых деньгах, то хватало уже на два приличных дома.

Зуб с превосходством оглядел товарищей, снял с пояса кожаный кошель, который местные называли кисетом, посмеиваясь в усы достал из него чубук и мундштук. Молча, в два движения, собрал трубку, зачерпнул из того же кошеля коричнево-зелёную смесь резаных в крошку листьев, палочкой положил сверху уголёк костра и глубоко затянулся. Потом выдохнул в сторону Сиплого. Того обдала волна сладковато-травяного дыма и он зажмурился.

Когда открыл глаза, перед лицом покачивалась в руке Зуба дымящаяся трубка. Затянулся и перекинул бонг через костёр Бухряку. Минутку помолчал, ощущая, как сухое тепло разбегается от лёгких по всему телу. Потом повернулся к предводителю и, чуть растягивая слова, спросил:

– А ты не боишься, что кто-нибудь найдёт нашу ухоронку? Ну, вот так будет себе бродить, я не знаю, грибы, например, искать. Здесь же, наверное, много грибов. Да? В сосновых-то лесах, чай, и коровки водятся, большие такие, интересные. С коричневыми шляпками. Стоят такие в рядок мал, мала, и ещё меньше. Прямо как семья. И тут бродит кто-нибудь с ножом. Прямо как мы. Подошёл, опа, и нет семейки. А он с прибылью идёт дальше по лесу. И натыкается на наш заклад. Представляешь? Это что же получается, мы два года на какого-то неведомого грибника горбатились, животом своим рисковали? Нет, не согласен я на такой расклад.