– Когда я начал его учить, Платон в мечном бое дурак дураком был. Так не прикидываются. И Беляну он любит по-настоящему.

– Так, может, и любит. Потому и прикинулся честным человеком. А золото разбойничье? А панцирь? Что скажешь?

– Только то, что он мне говорил. Да ещё Беляна, вон, видела, как он воров положил.

– Так, небось, для того и положил, чтобы не выдали его!

– Не знаю, коназ. Ты здесь голова, тебе и решать. Но моё мнение – не Карагоз это.

– Ох, неопытный ты. Поживи с моё, да потеряй любовь всей жизни. Тогда и умнее будешь.

– А может, Владигор, ты потому и хочешь, чтобы Платон Карагозом оказался? Чтобы за жену отомстить?

– Вон!!!! – вскричал коназ. – Проваливай, чтобы я тебя не видел!

На крыльце дома одиноко сидела Подана. Беляна и сама не заметила, как ноги принесли её к тому самому дому.

– Вот и славно, что сама пришла, – без приветствия окликнула её женщина. – Не придётся мне, старой, к коназу под горячую руку идти. Вот, возьми. Это он тебе оставил.

Подана пошарила руками за дверным проёмом и с видимым трудом достала холщовую сумку с длинной ручкой. Беляна подошла и без единой мысли в голове взяла подарок. Сумка оказалась тяжеленной, будто была набита камнями.

– Что там, Подана?

– Вот дома и глянешь. А мне пора. А то ведь заблудится он без меня, не доедет до Москвы.

Пока Беляна прилаживала сумку на плечо так, чтобы можно было хоть как-то нести, женщины уже не было. Девушка ещё раз огляделась, потом, с трудом волоча ношу, заглянула в открытую дверь. Никого. Она печально вздохнула и поплелась домой.

В горнице было тоскливо и одиноко. Солнечный зайчик на кровати, казалось, светит в глаза с укоризной. Тряпочный мишка, совсем забытый за это время, тоже смотрел недовольно. Беляна с трудом перевалила сумку через порог и со вздохом отпустила ручку. Последние метры она тащила свою ношу волоком. Девушка уселась прямо на пол, развязала кожаные тесёмки и открыла клапан.

В сумке стоял хорошо знакомый чугунок, до верху заполненный золотыми украшениями.

– Что же это? – почти беззвучно прошептала девушка. – И не взял ничего.

Она вскочил на ноги, долго смотрела на содержимое сумки, тяжело дыша. Потом упала на кровать и заплакала.

Двое дружинных на воротах даже отошли в сторону, не желая разговаривать с опальным чемпионом. Платон поправил притороченный к седлу мешок, Глаша обхватила его за плечи и прижалась плотнее.

– И чего ты дома не осталась? – спросил молодой человек.

– Ты не думай, батюшка, – скороговоркой ответила девушка. – Я тебе в тягость ни за что не стану. Я и готовить буду, и одежду чинить. И за конём. Конь-то он ведь сам знаешь, как. Его и корми, и пои, и чисти. Да выгуливать, ежели где останемся, убирать. Я, батюшка, всё могу.

– Да ты-то можешь. А я? Я что тебе, рабовладелец какой? Стыдно. Лучше бы дома осталась.

– Не лучше, – тихо сказала Глаша. – Не было бы мне жизни в Калаче. Коназ на тебя за что-то осерчал, да тебя-то и нет. Вот люди на мне и отрывались бы. Я уж лучше с тобой.

– Да куда со мной? Ты что теперь, всю жизнь меня обслуживать собираешься? Да ещё коня. А если меня и правда домой, в мой мир, отправят? Ты-то куда денешься?

– А так и я тоже могу.

– С ума сошла? У тебя там ни документов, ни родни, ни образования. Нет уж.

– Ну… – девушка задумалась.

Она доверчиво положила голову на плечо Платону, пару раз шмыгнула носом. Потом встряхнула косой и предложила:

– Тогда я с тобой хоть бы и до Москвы. Там домов, чай, много. Авось, кому и нужна будет дворовая девка. До Москвы не изгонишь? Я готовить буду. Опять же, коня…

– Дался тебе этот конь! Пешком пойдём. Я по дороге идти не хочу. Неохота никого видеть. И так настроение отвратное, а тут ещё люди.

– Так с конём через лес, батюшка. Это ж какое мучение для животинки. Буреломы всякие, норы да ветки висючие.

Стена Калача как раз скрылась из вида. Платон задумался. А куда действительно девать коня? Ехать по дороге он совершенно не хотел. Видно же, как бедняга мучится под весом двоих людей, да ещё и со скарбом. Опять же, тракт. Ладно бы, мелкая дорога, просёлочная. Там и прохожих нет, можно поразмыслить о причинах такой редкой перемены отношения к нему со стороны Беляны и её отца. А на тракте люди…

С этими мыслями подъехали к большому двухэтажному дому с потемневшей деревянной вывеской. На дощатом щите был нарисован мощный битюг, запряжённый в нагруженную телегу. Текста не было.

Перед воротами стояли как раз две такие телеги.

– Это гостиница что ли?

– Ага, батюшка. Постоялый двор.

– А что ж его рядом с городом-то построили? Калач вон, в получасе.

– Так ворота ведь на ночь запирают. Не положено. Вот те, кто не успевают, здесь до утра и ждут.

Хозяин был маленький, полный мужчина с обширной плешью во всю голову. Только над ушами торчали в разные стороны длинные седые волосы. Платону он напомнил Джуззеппе из фильма про Буратино.

Трактирщик не спеша обошёл вокруг коня, тщательно пощупал живот, огладил шею, раздвинул пальцами мясистые лошадиные губы и, приблизив лицо к самой морде, осмотрел зубы.

– Ну что, молодой человек, – удовлетворённо сказал он. – Жеребец добрый. Я дам за него целковую гривну.

Платон так и не удосужился за всё время узнать стоимость коней на рынке, но был уверен, что цену трактирщик предложил маленькую. Уж больно довольное у него было лицо.

– Что ж гривну-то? Чего так мало?

– Ну, знаете ли… – самодовольно ответил покупатель. – Я же не спрашиваю, как зовут этого красавца. Да вы, думаю, и не знаете.

Он рукой остановил пытавшегося возразить Платона и продолжил.

– Опять же, вы, уверен, совершенно не в курсе, какое это накладное дело – содержать лошадей. Это, знаете ли, вам не табуретка – сел и поскакал. Их надо кормить, поить, убирать за ними. А что стоит одно лишь помещение? Не в коровнике же его держать.

Трактирщик с видимым удовольствием намотал на руку узду. Конь ему явно понравился.

– Опять же, где гарантия, что завтра ко мне не придут и не потребуют вернуть ворованного коня? Знаю, знаю, – он замахал свободной рукой. – Вы будете говорить, что жеребец достался вам в наследство от покойной бабушки. Но почему, скажите, я должен вам верить? Так что или гривна, или ничего.

Платон зло посмотрел на самодовольное лицо трактирщика и с удовольствием сорвал с его руки узду.

– Лучше ничего, – недовольно сказал он.

– Ну ладно, ладно. Я вижу вашу привязанность к этому замечательному животному. Поэтому даю две гривны.

– Три. Или мы уходим.

– Ой, вы явно пришли меня грабить. Три за безымянного непроверенного скакуна вам не дадут даже на новгородском рынке, величайшем в мире. Так что или две, или я тоже не хочу рисковать.

– А если две гривны и еды? – скромно подала голос Глаша.

Беляна вошла в горницу коназа, пятясь спиной. За собой она волокла большую и явно тяжёлую суму. С грохотом дотащила свою ношу до стола, откинула кожаный клапан, с большим трудом вынула чугунный горшок и поставила прямо на пол. Горшок недовольно звякнул.

– Вот, тятя. Добавь в сокровищницу.

– Что там ещё?

Владигор тяжело поднялся, обошёл стол и наклонился над чугунком. В глаза ему блеснули многочисленные золотые поделки.

– Откуда?

– Платон, когда уехал, передал. А я их видеть не могу. Тятя, может, не тать он? Ну не стал бы разбойник наворованное просто так отдавать!

– Не тать. Тать и есть. И этот горшок тому лишнее доказательство. Захотел отдохнуть, мирной жизнью пожить, вот и решил осесть в моём городе. А как жареным запахло, так всё бросил и дёру.

– Так ведь не бросил. Мне передал.

– Может, унести не смог? – неуверенно возразил коназ. – Что по силам было, взял, остальное тебе.

– Не взял он ничего. Мы с ним вместе это сокровище нашли, вместе дом покупали. А здесь всё, что осталось.

– Ох, доча. Задурил тебе голову твой Платон.

– Любит он меня.