– Может, и любит. А я вот, маму твою люблю. А ты? Любишь ли её?

– Люблю.

Девушка чуть не плакала. Она готова была разорваться на две части. Одна чтобы осталась с отцом, а вторая поехала посмотреть на любимого. Хоть издали. В глубине души Беляна не верила, что Платон и разбойник Карагоз это один и тот же человек. Но отец так перевернул всё его поведение при первой встрече, что кто угодно бы засомневался. Да ещё панцирь этот памятный. Она же сама его видела, хоть и издалека. Да и люди в прирубежье чёрного грифона очень точно описали. А теперь вот, оказывается, самое верное с её точки зрения доказательство, что Платон не тать, разбито в пух и прах.

– Ну, не плачь. Я за ним два десятка послал. Скоро вернут. Тогда и посмотрим, кто он есть.

Тут отворилась дверь и вошёл Бравлин.

– Ушёл, – коротко доложил он.

– Как?

– А я знаю? Мы с ратными аж до Усть-Бобровска доскакали. И сами не встретили, и никто не видел. В ворота не проезжал, на тракте не видали.

– Да что ж ты!.. – вскипел коназ.

– Охолонись, – спокойно ответил старый друг. – Ежели это и в правду тать, услышим о нём вскорости.

– Не тать он! – грозным голосом вставила Беляна. – Неужели вы не видите.

Воины с изумлением уставились на девушку.

– Тут Подана поведала, он в Москву собирался, – раздался из угла спокойный голос.

Все посмотрели туда. В тёмном углу сидел на лавке Молчан. Он был совершенно невозмутим.

Месяцы тренировок не прошли даром. Спал Платон вполуха и потому слышал, как кто-то, шурша, прокрался от кустов до их с Глашей лагеря.

Они остановились в лесу, недалеко от пустынной, незаезженной дороги, что вела к безымянному селу. Так было даже ближе, опять же, меньше прохожих, а значит, меньше общения. Глаша его не сильно доставала разговором, видимо, поняла, какие кошки у него на душе скребут. А когда остановились, и Платон развёл костёр, молча накрошила в котелок взятых в трактире припасов, и приготовила ужин.

Правда, спать порывалась с ним. Смирнов сначала сопротивлялся, но у девушки было такое умоляющее лицо, что он всё-таки пустил её под одеяло. Но предупредил, что будут они только спать.

– Ты, батюшка, не думай, – зашептала в самое ухо девушка, когда они улеглись.

От глашиного голоса по коже пошли мурашки. Всё-таки в красивая молодая девушка под одним одеялом, это серьёзное искушение для двадцатипятилетнего молодого человека.

Он обнял доверчиво прижавшуюся девушку, и сразу же перед глазами встала Беляна. Она укоризненно махала пальцем и цокала языком. Платон разжал руки и откатился на спину.

– Нет, не могу, – скорее себе, чем Глаше, сказал он.

– Да нешто я, батюшка, не понимаю? – шепнула на ухо та. – Любишь ты конежну. Да и она тебя. Ты спи, родимый, спи. И я спать буду.

Так и уснули. И вот теперь кто-то пробрался в их лагерь и рылся в вещах. Платон достал из-под постеленного на землю плаща нож, приподнялся, и как можно тише подобрался к затухшему костру. Угли были ещё красными. Много света не давали, но скрюченный силуэт различался хорошо. Смирнов подполз к вору и беззвучно приставил кончик ножа к его боку. Тот испуганно икнул.

– Ну-ка, подбрось веток в костёр, – потребовал Платон.

Незваный гость безропотно повиновался. Даже тщательно раздул пламя, так, что теперь его было отлично видно.

Воришкой оказался очень молодой человек, почти мальчик. Одет он был в самую неподходящую для прогулок по лесу одежду – длинную чёрную то ли рясу, то ли плащ. Головного убора не было, и длинные рыжие волосы блестели в свете костра.

– Вор, значит, – сказал Платон просто, чтобы начать диалог.

– Нет! Не вор я! – вполголоса крикнул задержанный.

– Да ну? Тогда, может, это я тебя попросил в вещах порыться? Что искал-то?

– Хлеб, – после короткой паузы признался воришка.

– Что?

– Есть хочется. Я бы ничего ценного и не взял, клянусь.  Ну, может, штаны ещё. И всё. Правда.

– Штаны? – Платона пробрал смех. – Это что за порточный воришка такой? Ну-ка рассказывай.

– Дядь, дай пожевать чего, – умильно попросил тот. – Третий день не жрамши.

– Ты сиди, батюшка, – раздался голос Глаши с постели. – Я, чай, провиант наш лучше знаю. Сейчас накормлю мальчишку.

Девушка молнией шмыгнула к мешку, отрезала кусок хлеба, сала, луковицу, и подала всё это ночному гостю. Сама села рядом с Платоном и по-хозяйски обняла его за плечи. Смирнов почему-то почувствовал себя гораздо увереннее.

– Ты ешь и рассказывай, – приказал он и для наглядности нарисовал ладонью в воздухе круг.

Мальчишка начал свой рассказ не раньше, чем умял половину предложенной пищи. Никогда ещё Платон не видел, чтобы кто-то с таким удовольствием грыз лук. Но только когда хлеб начал подходить к концу, гость смог сосредоточиться на разговоре. Правда, то и дело отвлекался, с сожалением рассматривая еду, которой, увы, с каждым укусом оставалось всё меньше.

Звали его Демид, Иванов сын и куда податься, он совершенно не знал. Дело в том, что три дня назад волхв выгнал его из учеников.

– Я только пошутить хотел, а он… – невнятно объяснял Демид.

По его лицу лились слёзы. То ли от лука, то ли от обиды.

– Понимаешь, дядя, я первый заговор изучил. Ну, и решил проверить.

– Что за заговор? – переспросил Платон.

Суть работы волхвов он понимал очень приблизительно. Единственные, каких видел, лечили бойцов после схваток. Самому даже пришлось воспользоваться. Но вот как там что делается, так и не понял.

– Так на заморозку же, – с удовольствием объяснил ученик. – Ты, дядя, поди, и не знаешь, что вода из малюсеньких частичек состоит. И частички эти всегда двигаются. Если вода холодная, они еле ходят, как деды старые. А если горячая, то бегают, будто им кто под хвост дёгтя мазнул.

– Ну да. Молекулы. Это я ещё в школе проходил. Броуновское движение. Чем выше температура, тем быстрее движение молекул.

– Ну, про пинтературу твою я не скажу, а так да. Ты, дядя, оказывается, образованный. Читаешь, небось, как сказки сказываешь. Тогда чего тебе и объяснять-то? И сам всё знаешь.

Мальчишка угрюмо засунул в рот последний кусок луковицы. Хлеб с салом к тому времени благополучно закончились. Из глаз его снова потекли слёзы, но он продолжал мужественно жевать.

– Ну уж нет, рассказывай. Ты же мне не про жидкости говорил, а про шутку.

– Да что там… – начал Демид, но чем дальше он говорил, тем большее воодушевление было на его лице.

– В общем, научился я уговаривать частички не спешить. Это мой учитель мне самым первым объяснил. Мы с ним ещё никакие заговоры не проходили, а тут он взял, да и рассказал. А мне же интересно. Ну, я и того. Взвар ему заморозил.

– Ну и что? Неужели за это выгнали?

– Ну, так, дядя, дело в том, когда его заморозить. Он же его как раз пил. Вот губы-то и примёрзли.

Мальчишка не выдержал и рассмеялся. Платон представил себе волхва с висящей на губах глиняной чашкой и подхватил. За его плечом чуть слышно хихикала Глаша.

– Я, дядя… ой, – Демид даже схватился за живот, не договорив. – Я, дядя, быстро их уговаривать научился. Два слова и всё, лёд. Вот он и не успел даже чару ото рта убрать.

– Ну да, – согласился Платон. – За такое и я бы выгнал. А что домой не идёшь?

– Некуда, – мальчишка мгновенно погрустнел. – Нет у меня дома, дядя.

Глаша неслышно отлипла от плеча Платона, нырнула в мешок и сделала горе-ученику ещё один бутерброд. Теперь тот ел гораздо спокойнее.

Как оказалось, родителей Демида не стало много лет назад. Община взяла его на содержание. А когда мальчику исполнилось тринадцать, собрали нужную сумму и отправили сироту к волхву, учиться врачеванию.

– И теперь мне в Дышлово ходу нет, – развёл руками Демид. – Ещё и деньги вернуть потребуют.

– Если хочешь, пойдём с нами, – предложил Платон.

– Да, а чего не пойти-то? Мне, дядя, всё одно, куда. Ни дома, ни родни. Перекати поле.