Один препарат стал подавать в мой мозг странные электрические разряды, а из-за другого я постоянно плакал. Тот, который я стал принимать сейчас, был лучше, но я волновался, что он окажется таким же неподходящим, и придется начинать все заново.

— Антидепрессанты SSRLs^[19] и SNRLs^[20] сильные препараты и, поскольку мы работаем с таким хрупким органом, их нужно подбирать с осторожностью. Чем мы сейчас и занимаемся. Частью проверки, чтобы увидеть, работают ли препараты, являются твои ответы на мои вопросы.

Я медленно и глубоко вдохнул.

— Я думаю о самоубийстве все время. С тех пор, как я здесь, уже меньше, но это превратилось в практически дурную привычку. Иногда я думаю об этом, потому что расстроен. Иногда от нечего делать. Я стараюсь не думать, но это не так просто. Эти мысли заставляют меня чувствовать себя в безопасности, ведь я знаю, что есть выход. Наверное, я сумасшедший.

Доктор Норт поднял руку.

— Я бы предпочел воздержаться от использования и этого слова, и слова глупость.

— Но я такой. Разве нет? Сумасшедший. Я психически больной.

— Психические заболевания не отличаются от порока сердца. Как неисправный сердечный клапан может нанести организму вред, и человеку требуются лекарства и уход, так и при дисфункции мозга. Безумие — это сырой, культурно нагруженный термин, который вешают на больного, но он ничем ему не помогает. Такими мы считаем тех, чей мозг работает неправильно или травмирован, но это предрассудки, а не диагноз.

Где был этот парень, когда мне было четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет?

Все, что я помнил о тех годах — это крики моих родителей. Возможно, мне следовало попробовать покончить с жизнью давно. Только что было бы, если бы у меня получилось?

— Так что будет, когда мы подберем правильные препараты? Я не буду больше находиться в подавленном состоянии?

— К сожалению, не существует лекарства, которое может надолго или полностью остановить депрессию, или убрать чувство беспокойства. Мы еще недостаточно понимаем, что делать, если депрессия трудно поддается лечению. Лучшей аналогией, которую я могу провести, будет сказать тебе, что антидепрессанты и ангибиторы похожи на костыль или подпорку для сломанной ноги. Все равно нужно ходить и бороться с ограничениями, которые тебе поставляет твой мозг. Но тщательно подобранные лекарства могут стать для тебя тем, на что ты можешь опереться, они будут удерживать тебя от частого падения вниз.

Выдуманная картина была ясна.

— Но я никогда не пробегу марафон, если я еле ковыляю?

— Если ты регулярно будешь ходить, то в удачные дни сможешь пробежать какое-то расстояние, но вряд ли. С тем уровнем депрессии, который ты описываешь, вероятно, тебе придется бороться с наплывом эмоций каждый день всю оставшуюся жизнь. При надлежащем уходе и помощи эта жизнь может быть долгой и счастливой.

Я задал вопрос, который, в своем роде, был самым-самым страшным, но я чувствовал, что его необходимо задать.

— А что, если мои родители не разрешат мне принимать лекарства? Или я вернусь домой, и моя мать скажет перестать их принимать?

На губах доктора Норта сверкнула улыбка.

— Это решать не твоим родителям. Твое лечение — это личный вопрос между нами двумя.

Надежда затрепетала в моей груди. Как такое стало возможно?

— Я хочу принимать лекарства. Хочу попытаться стать нормальным.

Он погрозил мне пальцем.

— Вот еще одно слово, которое я хочу искоренить из твоего лексикона. Не существует понятия «нормальный». Жизнь не закрытый бар, в который ты можешь попасть, только если будешь приемлемым для общества.

Но так и есть.

— Я не хочу быть капризным парнем, который все время плачет, и у которого начинаются приступы паники, если в продуктовом магазине слишком громко.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть таким парнем. Нет ничего плохого в том, чтобы учиться управлять собой так, что ты по-разному можешь реагировать на раздражители и на окружающую тебя обстановку, но ты должен оставаться самим собой. Ты тот молодой человек, которого родители стремятся защитить, тот человек, который нравится Эммету. Уверен, что не должен говорить тебе, как трудно произвести на него впечатление.

Я оценил то, что он сказал, но чувствовал, что он намеренно неправильно меня понял.

— Доктор Норт, я хочу ходить на свидания, ходить в колледж, по магазинам и… все остальное. Я не хочу жить с моими родителями. Хочу быть как все те, кто заканчивает школу. Я не хочу чувствовать себя, как сейчас.

— Ты можешь ходить на свидания, в колледж, по магазинам и все остальное. Но ты должен делать это, как Джереми Сэмсон. Ты не можешь полностью убрать свою тревогу и сильные эмоциональные реакции так же, как я не могу стать профессиональным баскетболистом в свои шестьдесят. Что ты можешь сделать, так это научиться управлять своими эмоциями. Чтобы знать, что твои чувства — это не закон. Они кажутся реальными, совсем реальными, но это не делает их законом или правдой.

Если сначала я чувствовал надежду, то теперь она превратилась в отчаяние.

— Так вы говорите, что я должен быть неудачником всю оставшуюся жизнь? Парнем, над которым все смеются? Парнем, с которым никто не хочет дружить? Ребенком, рождение которого не желали его родители?

— Я не произносил ничего из этого. Я говорю о том, что ты можешь быть самим собой. Стараться стать еще лучше. И первый шаг навстречу этому — принять и полюбить себя.

— Значит, мне нужно, чтобы рядом со мной был Эммет все время. Он единственный, кто заставляет меня чувствовать себя хорошо.

— Ты должен научиться справляться с депрессией и тревожностью самостоятельно. Это прекрасно — чувствовать себя сильнее с Эмметом или любым другим человеком, который тебе нравится. Но тебе нельзя допускать, чтобы ты становился стабильным только с ними. Люди — хорошие лекарства, но они не могут быть фундаментом твоих возможностей. Ты должен построить его сам.

Слезы навернулись на глаза так быстро, что я едва смог их удержать.

— Но я не могу. Вы не понимаете, почему это для меня невозможно.

— Это будет непросто, да. Но ты справишься, а я помогу тебе, я обещаю.

Я не понимаю, как он мог это обещать, но не стал спорить, потому что не хотел терять надежду. Самое трудное время в больнице было связано не с приемом лекарств или потерей свободы, или страхом от того, что произойдет, когда я выйду. Оно было связано с моей матерью. Она приезжала каждый день, хотя, честно говоря, я бы не хотел видеть её так часто. Я не хочу говорить о ней плохо или говорить что-то, отчего создавалось бы впечатление, будто она плохой человек. Она любит меня, и я знаю это. Но иногда мне кажется, что она любит мальчика, о котором мечтает, и хочет, чтобы я был чем-то большим, чем есть. Мама всегда была суетливой, но в больнице это стало совсем невыносимо. Ей не нравился свет в моей палате, она говорила, что его недостаточно. Ей не нравились голые стены. То, что я не должен выходить на улицу, свело ее с ума, и она стала читать лекции доктору Норту и медсестрам про свежий воздух. Критиковала больничную еду, и я был с ней согласен, но не стал рассказывать, что Алтея приносит мне удивительные вегетарианские блюда.

Алтея заставляла меня есть много капусты, что уже было хорошо, но также она приносила фруктовые салаты с кремом из кешью, а иногда, если я хорошо себя вел, она приносила вегетарианские кексы без сахара из магазина, те самые, которыми нас угощала Кэрол в тот день, когда меня накрыл приступ паники в «Уитсфилде». Они были политы кленовым сиропом и были такими вкусными, что за них можно было умереть. Хотя я никогда не произносил эту шутку вслух. Я подумал, что за некоторое время привык к этому.

Мама бы не поняла, почему я ем еду Алтеи, ведь еда, которую я должен есть, должна быть приготовлена ею самой дома. Я должен быть дома.