— Ты матери не перечь, — возмутился отец, — поднимусь на ноги — на руках его носить надо. А ты скромнее… Ишь ты, указчица нашлась.

Светлана ничего не ответила, вышла во двор, присела рядом с Борисом на крыльцо.

— Захвалили тебя совсем родители… Посидим еще или домой пойдем?

— Ты матери помоги убраться — растворы надо за огород выплеснуть или на дорогу, инструменты обычной водой промыть, когда высохнут, сложить обратно в футляр. Хорошо?

— Хорошо, я как-то не подумала, — ответила она задумчиво.

Борис посмотрел на нее, улавливая смену настроения, вздохнул и ничего не сказал. Встал и пошел, молча домой.

Во дворе сел на крылечко, прикурил сигарету. Бывает такое — радуется человек, радуется, а потом, словно перенасытившись, начинает грустить. В это время лучше побыть одному, выпить водки и лечь спать. Тогда все пройдет утром.

Светлана расставила столы на место, вылила растворы, вымыла инструменты. Налила в таз воды, замачивая кровяные простыни, жулькала руками с мылом. Шептала про себя: «Тоже мне, начальник нашелся — то ему вымой, это подай… Домой он смотался… я что тут, уборщица»… Застирывала тряпки автоматически, пока не устала. Провела предплечьем по лбу, вытирая пот, вздохнула, опустив руки. Сидела так минут пять, не шевелясь. Злость уходила постепенно, тело заполнялось апатией, глянула на отца, смотревшего на нее вытаращенными глазами, и словно что-то стало пробиваться внутри. Потом посмотрела на часы и понеслась пулей домой, бросив таз с простынями.

Бежала, кляня себя разными словами: «Дура я, дура, три часа уже. А он голодный». Влетела в комнату, Борис лежал на диване с закрытыми глазами.

— Отлегло? — тихо спросил он.

Она подошла к дивану, встала на колени, положив голову ему на грудь, прошептала:

— Отлегло, милый.

— Это от нервного перенапряжения, так бывает, — постарался успокоить ее Борис, — пойдем, успокоим родителей, наверное, перепугала их. Потом пообедаем.

— Как ты все видишь и понимаешь…Ты прости меня.

— Все нормально, Света, не за что тебя прощать. У каждого организма своя реакция и нервный срыв по-разному дает о себе знать. Волнение, кровь, хруст костей вылились из тебя апатией, злостью, снова апатией и восстановлением. Организм выплеснул ненужное и восстановился. Я же врач — понимаю, — он улыбнулся ласково, погладил ее волосы, поцеловал в щеку, — пойдем.

— Ты не врач — ты колдун, — улыбнулась Светлана, — пойдем.

Они вошли в комнату к родителям. Тазик так и стоял с простынями, мать сидела в уголочке, сжавшись испуганно в комочек. С трудом спросила:

— Света, а что это было? Ты словно не в себе была.

— Не знаю, — честно ответила она, — Борис говорит, что нервный срыв. Вспомню, как он кости отцу ломал — до сих пор мурашки по коже. Но сейчас все прошло. Все нормально мама.

— Ну, слава Богу, мы с отцом не знали, что и думать.

— Как самочувствие, отец? — спросил Борис.

— Лучше, гораздо лучше, голова светлеет и кушать хочется. Как насчет стопочки, можно сегодня?

— Нет, — улыбнулся Михайлов, — препарат, который я вводил для наркоза, с алкоголем плохо взаимодействует, сегодня никак нельзя. Завтра рюмочку можно будет, но ногу надо беречь, чтобы не упасть, не ударить.

— А что за штуковину ты мне там привинтил?

— Это аппарат такой, не самогонный, — он засмеялся вместе с Ниной Павловной и Светланой, — если сказать просто, то вместо гипса. Ну что, женщины, готовьте обед, мужики жрать хотят.

Они засуетились обе, накрывая на стол. Борис достал бутылку.

— Мы втроем выпьем, отец, за твое здоровье, а тебе слюнки пускать сегодня и чай пить. Нам всем сейчас наркоз нужен, а у тебя уже был.

Все засмеялись.

— Умеешь же ты, Борис, вот так сказать, — он повертел ладонью, — на место поставить, в рюмке отказать и не обидишься никак. Одним словом — генерал.

Дружная семья засмеялась снова.

Петухи в этот раз запели позже обычного, совсем не звонко, нерадостно. Три недели стояла жара, на небе ни облачка, только солнце палило своими лучами безжалостно землю. Река обмелела, и даже в колодцах понизился уровень воды. Травы словно сникли и только кузнечики трещали беззаботно и весело, да стрекозы порхали в воздухе над лугами.

По иссохшей проселочной дороге никто не ездил, ветерок иногда поднимал пыль, унося ее на поля. Травы на обочине посерели и давно мечтали умыться, воспрянуть зеленой свежестью. Казалось, что даже комаров в лесу стало меньше, небольшие озерки повысыхали, уничтожая личинки.

Речка, лес, поля, вся природа ждала дождя. Наконец подул ветерок, небо нахмурилось тяжелыми тучами и разверзлось. Дождь поливал второй день, не переставая. Дорога размокла вдрызг и деревня будто бы вымерла.

Утренним часом Михайлов сидел, как обычно, на своем крылечке под навесом, курил, глядя как пузыриться в лужах вода. Дня три будет лить, подумал он, сегодня второй. Потом тот же ветерок разгонит тучи, выглянет солнышко и природа расцветет ярким колером красок.

Тоскливо в деревне таким временем, пройти можно только в сапогах, стараясь не поскользнуться и не упасть. Мужики в этот раз дымили больше обычного сигаретами и папиросами — Зинки-то не было и самогонки тоже. Размышляли про себя, взвешивая за и против. За, естественно, была самогонка, а против… здесь набиралась кучка побольше. Бабы вообще радовались — мужики не пьют, сплетен и козней нет. Танька словно расцвела — Кольке пить нечего, за ум взялся, за работу. Глядя на Михайлова, забор поправил, крышу починил. Теперь и в дождь можно сидеть дома спокойно — не капает.

Борис сдержал слово, давно уже привинтил на крыше антенну, настроил на спутник. Теперь смотрели они телевизор, висевший на стене. Светлане, жившей в городе, это не в новинку, а родителям и сельчанам диво. И что он плоский, большой, показывает в цвете, и каналов много — смотри, что хочешь.

XXI век, а цивилизация еще не докатилась до глубинной деревни, она не расцветала, а вымирала медленно и верно. Сколько еще потребуется времени возродить ее заново? Вот именно — заново. Десять-двадцать лет… умрут старики, и исчезнет Михайловка, как соседние с ней деревеньки без единого жителя, числящиеся лишь в каких-то реестрах да на карте еще.

Раньше был здесь крепкий колхоз, школа, клуб. Пахали, сеяли, держали скотину, сдавали государству хлеб, мясо, молоко. Кормили город. Теперь невыгодно — далеко. Гораздо «ближе» из Европы привезти продукт, напичканный химикалиями. Даже поселковой администрации нет дела до глубинки. Тот же огород вспахать старикам — нет средств и возможности. Но ведь пашет-то их же тракторист, на их тракторе и бесплатно для администрации. Не знают об этом. Полная чушь, знают, естественно. Эх, глубинка деревенская, брошенная и забытая обитель…

Курил Михайлов, глядя на посеревшую и скукожившуюся от дождя деревеньку, одолеваемый думами. Все здесь соответствовало «дуракам и дорогам». Эх, нашлась бы сила, вернувшая назад тракторы, комбайны, автомобили. Найти тех сволочей, в чьих карманах осела техника денежным эквивалентом, и заставить купить деревне новую. Но не сволочи они сейчас — уважаемые люди.

Мысли постепенно переключились на более мелкий масштаб. Пристрой надо к избе делать — зайдет несколько человек и уже тесновато. Тем более, если дети появятся. Валить деревья зимой надо, привести и пусть сохнут. Многое надо — не разорваться.

Из дома вышла Светлана, присела рядышком.

— Ты что-то долго сегодня куришь, о чем думаешь?

— Обо всем, Света, начиная от российских проблем до дворовых. Как там родители?

— Телик смотрят. Нашла им канал «Дикая природа» — теперь не оторвать обоих. Жизнь львов в прайде, жирафы, слоны, змеи, рыбы, акулы, медведи… Сравнивают наших мишек с американскими гризлями. Конечно, они последний раз кино в клубе смотрели лет двадцать назад, если не больше. А тут фильмы разные и природа, новости к тому же. Они до нас если и доходили, то через месяц, два, три. Кино смотрят и на тебя молятся, — она улыбнулась. — Российские проблемы, понятно, ты лучше о наших поведай.