Наступил сентябрь, первый месяц осени. Но здесь она реально чувствовалась уже в конце августа. Пожелтели листочки берез, но крона еще держалась, сохраняя листву. Порывы ветра срывали, кружили отдельные листья, но настоящего листопада еще не было. Ударит морозец, по реке потянутся забереги и почти враз оголятся ветки.

Михайлов с тестем собирались в орешник основательно и не торопясь, укладывали в рюкзаки одежду и, в основном, продукты. Топоры, ружья, все, как положено, нельзя в тайге без ружья. Медведь еще не залег в берлогу, и встреча с ним грозила вполне реальной возможностью. Брали с собой собак обязательно, верные псы всегда предупредят о предстоящей опасности.

Светлана с матерью уже побывали там двумя неделями раньше, набрали два ведра черники и два брусники, притащились домой с полными ведрами, варили варенье. Заодно осмотрели зимовье и шишкомолку, своеобразное корыто, в котором крутился бревенчатый цилиндр с зубьями. В корыто засыпали шишки, крутили ручку и на постеленный брезент снизу падало перемолотое содержимое. Просеивали через крупное сито и откидывали лопатой на брезент. Орех тяжелее, летел дальше, оставляя мусор посередине.

Борис с тестем присели на крыльце на дорожку, покурили и двинулись. Светлана с матерью провожали их до реки. Погрузили нехитрый скарб в лодку, собаки, радостно поскуливая, уже уселись вперед всех.

Михайлов оттолкнул лодку и, направляя ее шестом, поплыл на другой берег. Она шла плавными толчками, стремясь к другому берегу. На той стороне бросили рюкзаки в тележку, наподобие садовой, только покрепче, и пошли налегке. У подножия леса повернулись, помахали рукой своим женщинам, все еще стоявшим на берегу, и скрылись за деревьями.

Кедрач располагался на другой стороне реки от деревни и поэтому не привлекал городских или поселковых, они штурмовали другие места. Но местные на лодках плавали и орех били.

Борис тянул за собой тележку, приходилось идти в гору, но по тропинке она катилась легко, по лесу так не покатишь — увязнет во мхе. Через час, немного уставшие, уже устраивались в зимовье. Собаки бегали, обнюхивали территорию и метили своим запахом, как и положено зверю, даже домашнему.

Тесть осмотрел колот — метровую чурку с прибитым шестом длиною два с половиной метра. В порядке. Сели прямо на колот, закурили. Борис смутно, но все же помнил, что бывал здесь раньше. Исполинские кедры поднимались ввысь кронами, а внизу сплошной черничник. И что поразило Бориса — это чистота. Не было сухого валежника или коряг.

Зимовье, срубленное тестем еще в советские времена, оказалось прочным и не прогнившим. Кедрач, как известно, обладал бактерицидными свойствами, жившие в нем люди не болели простудными заболеваниями.

Внутри печка-железка, обложенная кирпичами. Сама железка нагревалась быстро и не хранила тепло, что не подходило для студеной поры, а теплоемкие кирпичи давали возможность выспаться и не топить ее всю ночь. Деревянный стол у единственного окна, скамейка, у другой стены полати из досок.

— С Богом, — произнес Михайлов, беря колот и ставя его на шест у кедра.

Посмотрел на тестя, тот отошел метров на тридцать, чтобы летевшие с высоты шишки не ударили по голове и видеть, куда они упали. Обязательно надевали шапку, она спасала зазевавшегося ротозея от травмы.

Борис ударил по стволу, прячась под колотом. Сверху с шумом и свистом посыпались шишки, он ударил еще пару раз и отошел к другому кедру.

Тесть собирал шишки в куль. С одного кедра падало в среднем до половины куля, а в редких случаях и побольше, тесть носил и высыпал их у зимовья в кучу. Любой хворост или упавшие ветки собирались и уносились тоже — для костра и печки пригодятся. Вот почему чисто в лесу — обед надо на чем-то готовить, понял Михайлов.

Шишки били по радиусу от зимовья, каждый раз его увеличивая. К двум часам сделали перерыв, готовя обед, покушали, покурили. Принялись молоть шишку, просеивать и откидывать орех на брезент. К вечеру получилось полкуля чистого ореха.

Жгли костер, готовя ужин, приняли по стаканчику самогонки для почина. Собаки расположились рядышком, тоже набегались за день, отдыхали, вслушиваясь в тишину вечернего леса, иногда вздрагивая и поводя ушами на треск или шорох. Клали мордочки на вытянутые передние лапы, моргали изредка верными глазками, вспоминали, наверное, что-то хорошее.

— Скажи, Борис, — начал тесть, попыхивая сигаретой, — Наша Михайловка сейчас никому не нужна. Про Бога не знаю, но людьми точно забытая. Пройдет еще десять-двадцать лет, мы не сможем рыбачить, охотиться, бить орехи — тогда что? Сил не останется и могилу выкопать, так и сгнием, где смерть застанет — во дворе, в доме, на огороде. Только в нашем районе вымерших деревень с десяток, а по всей России их сколько? Почему вымерли и продолжают вымирать деревни, где была когда-то техника: трактора и комбайны, жили люди? Где теперь эта техника, куда она делась? По большому счету мы покупаем муку и соль, остальное свое. Что делать и как быть, когда силы покинут? Бессильно лежать, умирая с голода… Ты грамотный, ученый, генерал… можешь ответить?

Тесть замолчал, подкидывая в костер хворост, он вспыхивал, уносясь искрами ввысь, в темноту. С ответом не торопил, понимая, что не ответить так сразу на поставленные вопросы.

Михайлов размышлял, прикидывая один вариант, другой… Начал издалека:

— На твой вопрос, отец, каждый может ответить. Я, другой простой человек, глава поселковой администрации, районной, городской, областной, Президент и так далее. Но суть в том, что ответ у каждого будет разный. Где-то ответы станут сходиться, расходиться, пересекаться, наслаиваться в большей или меньшей степени. Но будет ли среди ответов правильный?

— Конечно, будет, — уверенно ответил тесть.

— А я совсем не уверен, что хотя бы один будет правильным.

— Да ну… даже Президент ответит неправильно? — удивился Яковлев.

— Понимаешь, отец, — усмехнулся Борис, — Президент — это такая должность, на которой можно знать ответ, но не всегда выгодно отвечать конкретно. Есть секретность, политика внешняя и внутренняя, целый ряд факторов, с учетом которых прозвучит ответ. И, вдобавок, этот ответ не все умеют услышать.

— Так надо попросить, чтобы сказал громко, — предложил Яковлев, — и услышат все.

— Конечно, отец, конечно, — вздохнул Михайлов, — жизнь сложная штука. Сегодня верное — завтра становится неверным. Ты про татаро-монгольское иго слышал?

— Да, все знают, триста лет нашествия, — уверенно ответил он.

— Все знают, а никакого иго не было на самом деле.

— Да ну…

— Вот тебе и да ну. Генетически не подтверждается, кровосмешение отсутствует. Когда бурят или бурятка за русского выходит, женится — какие дети рождаются? Правильно, похожие на бурята. Так за триста лет-то мы все должны с раскосыми глазами ходить или опять что-то не так?

— Вот те на… точно, — он хлопнул себя по колену, — верно. Они бы всех баб перепробовали. Почему же тогда…

— Не знаю, отец, не знаю. Может, у них на триста лет воздержание походное было.

Яковлев рассмеялся.

— Ох, уморил, какое там к черту воздержание на баб у иноверцев.

— Так, где она тогда правда? — продолжил Михайлов, — были у вас в колхозе машины, трактора и комбайны, начальнички все порастащили, пораспродали, без техники захирела деревня и стала никому не нужна. Так?

— Так, абсолютная правда, — согласился Яковлев.

— Вот ты и услышал ответ, назвал ответ правильным. А он не правильный, отец, не правильный.

— Как же неправильный, когда в самую точку, — возразил тесть.

— Доля истины в нем есть, — согласился Михайлов, — это очевидно. И большая доля. Но почему начальнички это сделали, а раньше не делали? Потому что условия для этого появились. Выходит, что не только ваши маленькие начальнички виноваты, но те большие, которые эти условия создали. Так?

Яковлев помолчал немного, вновь подбрасывая хворост в костер, ответил неуверенно: