— Выходит, что так.

— Каждый человек воспринимает ответ на своем уровне, отец, то, что знает и хочет услышать. Вот, например, у тебя сейчас новый трактор Беларус, как его еще можно назвать?

— Как? — удивился тесть, — ни как. Белорус, он и есть Беларус, никак иначе.

— А если я его назову самодвижущимся механизмом, способным тащить за собой плуг, тележку и так далее. Я что, буду не прав?

Тесть сдвинул шапку на затылок, почесал вспотевший лоб от костра…

— Прав, конечно, ты всегда прав. Мозги мне только запудрил и все. Ладно, заливай костер, спать пойдем.

Яковлев устроился на топчане и долго не засыпал, все думал о сказанном зятем. Верил он ему безоговорочно, но и не понимал. Вроде бы ответил он на вопросы, но путаницы в голове появилось еще больше. А главного ответа — когда на деревню обратят внимание, он так и не получил.

Михайлов тоже заснул не сразу. Для себя он считал однозначным лишь один ответ — монарх, давший место анархии, и есть главнюк. Потом уже появился Ельцин со своими перегибами, страной стало управлять сложнее.

Меняются времена, эпохи, люди… Стали обращать внимание на деревню, но на инициативную, не на окраине, а в середине периферии. Правило никогда не менялось — деньги к деньгам.

Возрождать надо Михайловку и реальные мысли летали, кружились по зимовью в глубокой тайге.

Утром проснулись мужики под впечатлением вечернего разговора с двояким настроением — прелестная природа: тайга, кедрач и тяжесть развалившейся деревни. Перекидывались короткими фразами — дай, налей, еще будешь? Перекусили, попили чай и принялись за дело. До обеда били шишку, после обеда мололи, получая чистый орех. Пробыли в кедраче еще два дня и стали возвращаться.

Рюкзаки и ружья на плечи, топоры за пояс, на тележку погрузили два мешка чистого ореха, привязали, чтобы не упали по дороге от тряски. Михайлов катил ее легко, слегка придерживая и направляя. Слава Богу, под горку, не надо тянуть за собой с усилием, упираясь, как бурлаки.

Первыми домой прибежали собаки, оповестили хозяек о прибытии. Нина Павловна со Светланой побежали на реку встречать. Радостные и довольные обнимали мужей, словно их не четыре дня не было, а целый год. Развезли кули по домам, собрались на ужин у Яковлевых.

Женщины быстро собрали на стол, поставили бутылку самогонки, не грех выпить по сто грамм за прибытие.

— В деревне мы со Светланой остались и тетка Матрена, как одиночка, остальные все в орешник ушли, — рассказывала Нина Павловна за ужином, — выкопали картошку в первых числах и подались сразу. Парами ушли — мужик колотит, жена собирает. Тебя, Борис, хвалили, что даешь возможность заработать немного. Это они про твой уговор с Пономарем, всегда приятно слышать, когда зятя хвалят, — улыбнулась Нина Павловна. — К выборам вернутся, кулей по пять притащат, проголосуют, как ты сказал, и опять в кедрач. Еще кулей по пять набьют и остынут, плюсом себе кулек на зиму. Я только не пойму, Борис, почему ты не хочешь добыть орех на продажу, разве лишними деньги бывают?

Михайлов посмотрел на стограммовые граненые стаканчики на столе. У женщин наполовину полные, у него с тестем пустые, налил себе и ему, пододвинул бутылку Светлане.

— Все, убери от соблазна со стола, нам хватит с отцом. — Стал отвечать на вопрос. — Деньги лишними не бывают, это верно. У меня более масштабные задумки. С Пономаревым мы эту осень и зиму пообщаемся, я дал слово и его сдержу. Хотя… надо подумать.

Он встал и вышел на крыльцо покурить. Следом присел тесть, спросил:

— О чем задумался?

— Подожди, отец, помолчи немного, надо кое-что в уме просчитать, извини.

Он пожал плечами, надо, так надо, курил молча, видимо, стараясь угадать мысли зятя. Бросил докуренную сигарету в банку, теперь он тоже, по примеру, не раскидывал «бычки» где попало.

Михайлов размышлял недолго, вернулся за стол, начал с вопросов:

— Сколько шкурок соболя добывает охотник за сезон в среднем?

— Годы разные, Борис, как и удача охотника, здесь нет однозначного ответа, — пояснил тесть.

— И все-таки? — настаивал Михайлов.

— Все-таки… от десяти до сорока, у каждого по-разному получается. Выходит в среднем по двадцать пять.

— По какой цене вы шкурки сдаете?

— По тысяче принимают в районе, — ответил Яковлев, — здесь за пятьсот примут, но на это никто не согласен. Каждый в район пёхом ходит со своими шкурками.

— Это даже не грабеж, а полная обдираловка, — усмехнулся Михайлов, — кто шкурки умеет выделывать?

— Ты че, Борис? — не понял его тесть, — это же деревня, здесь все умеют.

— А килограмм ореха почем?

— Двадцать пять за кило… нормально.

Светлана уже давно смекнула, что Борис задает вопросы не просто так, но пока еще не улавливала смыслового направления. В своей уверенности, что он снова выдаст нечто «космическое», не сомневалась. Ждала исходя с нетерпением и улыбкой.

— Клуб стоит вроде бы целый и окна не выбиты… не подгнил сруб? — продолжал спрашивать Михайлов.

— Че ему будет? На листвяке стоит, — ответил тесть.

— Ты все на тракторе хотел покататься, отец, есть дело — надо тележку дров в клуб привезти. Он нам понадобится скоро.

— Клуб… зачем он нам?

— Зимой несильно-то людей на улице соберешь — холодно. Собрать можно, но в тепле лучше думается, уютнее. Ты сходи в клуб, присмотрись, может, что подправить надо, подколотить, замок на дверь повесить. Пусть сельчане орех сразу туда везут, а ты, Света, кули примешь и запишешь у кого сколько. Скажешь, что Пономарев со мной рассчитается за все сразу, а я уже деньги верну сам каждому лично.

— Зачем нам лишняя головная боль, Боря? — спросила Нина Павловна, — пусть бы Пономарь сам забирал и платил. Не пойму я что-то…

— Мама, — вмешалась в разговор Светлана, — ты его не знаешь? Он наверняка уже все продумал, не зря курить на крыльцо бегал, ему вполне пяти минут хватило обмозговать вопрос. Скоро начнет нас ошарашивать новостями, он же без прелюдий никак. Может, тебе, Боря, еще стопочку налить, чтобы ты жилы из нас не тянул? — с улыбкой спросила она.

— Стопочку? — Борис обнял ее, — можно и стопочку, только всем. Наливай, Света, если такая масть пошла.

Светлана встала, принесла бутылку, налила всем.

— За удачу, — поднял рюмку Михайлов и опрокинул ее в рот целиком, закусил груздочком. — Вы, Нина Павловна, говорили о головной боли, она действительно никому не нужна. Если сельчане продадут орех не по двадцать пять, а по пятьдесят рублей за килограмм — останутся довольны?

— Довольны? Не то слово — от счастья запрыгают, — ответил тесть.

— Вот я и куплю у них орех по пятьдесят, — пояснил Борис.

— Это же разорение сплошное, — ахнула Нина Павловна.

— Ты что, Света, скажешь? — спросил он жену.

— Что я скажу? — она погрозила ласково пальчиком, — скажу, что если ты купишь по пятьдесят, то продашь по сто. Никакого разорения, мама, здесь нет, а прибыль есть. Я не права?

— Конечно, права. Ты же у меня экономист, должна вперед смотреть. Вот вам и ответ, Нина Павловна, почему мы с отцом не пошли второй раз в орешник. Я здесь, за столом, ореха уже набил больше, чем вся деревня в целом. Да, станем покупать по пятьдесят и продавать по сто. Люди довольны и мы в том числе. Только говорить об этом не надо, даже нашему Шарику. Покупает Пономарь, пусть так народ и считает, цену им знать необязательно. На следующий год за сто купим и за сто продадим. Сразу нельзя, деньгами тоже «отравиться» можно. Но это не наш с вами бизнес, я мелочевкой заниматься не стану.

— Ничего себе мелочевка, — встрял в разговор тесть, — если по десять кулей с каждого двора, минус ты и Матрена, получается двести сорок кулей. По две с половиной тысячи на дом и нам шестьдесят, — уже успел посчитать он, — это не мелочёвка, Борис, это большие деньги… целых шестьдесят тысяч.

Он вытащил сигарету, хотел прикурить, но Михайлов предложил пойти на крыльцо. Борис снова курил сигарету молча, рассуждал про себя. Он еще не озвучил своим главной темы, но подошел к ней вплотную.