— Почему он меня перевез сюда, я не просила?

— Ой, Василиса, что ты говоришь, он без просьб за всех думает, все знает и все видит, обо всех печется. В деревне при нем пить перестали, мужики за ум взялись, Колька на работу устроился. Пономарю не дал нас облапошить, тот с бандитами приехал на трех машинах, а генерал вертолеты военные вызвал. Что тут было… На свадьбу полковник военный прилетал на вертолете. А наш-то как вышел в форме… вся грудь в орденах, медалях, на штанах полосы широкие красные, как у казаков… Наверно, казачий генерал, храбрый. А мужик-то какой работящий…

Василиса слушала Матрену, как в отдалении, стараясь представить Михайлова в генеральской форме с орденами и медалями. Получалось в образе что-то среднее между офицером и казаком, как говорила тетка Матрена… Зеленый китель с эполетами и аксельбантами, синие бриджи с широкими красными лампасами, хромовые сапоги, начищенные до блеска…

— Ты что, не слышишь, что ли? — ткнула ее в бок Матрена, — когда готовиться начнем?

Василиса словно очнулась, ответила:

— После выборов, как привезут все по списку, я скажу.

Она встала и ушла в огород. Матрена вздохнула: «Не отошла еще от горя, пять лет прошло, а все каменная».

Зря петухи будили Михайловку ранним воскресным утром. Туман, растекающийся по реке и окрестностям, обещал хорошую погоду. Встававшее солнце рассеивало его лучами, заглядывало в окна и поднимало жителей.

Просыпалась Михайловка теперь не с петухами, а с восходящим солнцем, умывалась, приводила себя в порядок и высыпала на улицу народ в праздничной одежде — сегодня выборы.

Вчера все вышли из орешника, топили баньку, мылись и отдыхали, а сегодня собирались постепенно у дома Михайловых, играли на гармошке и пели частушки с песнями. Веселилась Михайловка, ожидая приезда поселковых.

Вскоре заметили подъезжающий автобус и автолавку, обрадовались и замолчали. Михайловы распахнули ворота настежь, члены избиркома вошли во двор, расположились на поставленном столе.

Первыми голосовали, конечно, Михайловы, потом Яковлевы и остальные жители, собирались у автолавки, рассматривали и покупали нужные товары. В течение часа проголосовали все и автобус с избирательной комиссией уехал. Автолавка еще торговала несколько часов, но потом уехала и она. Разошлись гармонисты и люди по домам, кончился праздник впервые без самогонки и запоев. Переодевались люди, собираясь на следующий день снова в орешник. Михайлов давал возможность заработать немного на кедровых орехах.

Голоса подсчитали уже на следующий день к обеду, а к вечеру приехал в Михайловку сам Пономарев. Спросил разрешения войти, поздоровался и начал сразу:

— Как вы думаете, кто победил на выборах? — с гордостью спросил он.

— Полагаю, что победил с большим отрывом господин Пономарев, — ответил с улыбкой Михайлов.

— Да, совершенно верно. Если бы мне раньше сказали, никогда бы не поверил, что человек, сидя в Михайловке, в этой, извините, дыре, может управлять процессами в районе. И как управлять — во стократ лучше любого предвыборного штаба. Приехал поблагодарить вас за участие в моей судьбе и данные советы.

Он достал бутылку коньяка, передал Михайлову пакет, в котором тоже оказался коньяк. Светлана быстро собрала на стол.

Пономарев произносил тосты только за Михайлова, радовался от души, что жизнь свела его с таким человеком.

— Вы знаете, Борис Николаевич, сколько процентов я набрал на выборах? — с гордостью спросил он.

— Откуда? — усмехнулся Михайлов, — я не член избиркома, здесь нет интернета, чтобы отслеживать итоги онлайн. Но, полагаю, процентов восемьдесят набрали.

— Да, вы, как всегда, правы — восемьдесят один и пять десятых процента. Это невиданный доселе результат, с таким отрывом еще не побеждал никто. Кузнецов теперь волосы на заднице рвет, — Пономарь глянул на Светлану, — извините, пожалуйста, Светлана Андреевна, вылетело от счастья.

— Ладно, чего уж там, — ответила она, посмеиваясь.

Пономарев продолжал:

— Он никак понять не может, почему это произошло, каким образом я сумел победить? Вас он во внимание не берет, не верит.

— Верит, не верит — это его право, — произнес Михайлов, — сам как думаешь, Ефим Захарович, почему я голосовал за тебя?

— Честно сказать, Борис Николаевич, не знаю. Прикидывал так и этак — вроде бы не должны, но сделали. И явно не из-за трактора, в этом как раз уверен на все сто, — ответил он.

— Огорчаешь ты меня, огорчаешь. Думал, сам поймешь, разберешься…

— Борис Николаевич, я все пойму, во всем разберусь, не успел еще, Борис Николаевич, — испугался Пономарев.

— Не волнуйся. Иногда на Руси ставят клеймо на человека и хлещут им всю жизнь. Он уже другой стал абсолютно, а его все этим клеймом погоняют. Я понял, что ты свою криминальную деятельность оставишь…

— Борис Николаевич, помилуйте…

— Мы не в следственном комитете и не на партсобрании, Ефим Захарович, не перебивай.

— Слушаюсь, — подобострастно ответил Пономарев.

— Парень ты грамотный, перспективный, умеешь нестандартно мыслить, не только в свой карман положить, но и людям кусок дать. Из двух зол выбирают меньшее. Я понял, что ты пользы людям принесешь больше, чем Кузнецов. Он в последнее время лишь в свой карман кладет, на авторитете личный капитал делает. Да, авторитет у него заслуженный, но без поддержки он исчезает быстрее, чем зарабатывается. Нет активного поиска деловых партнеров, перспективного и актуального бизнес плана, производство начинает хиреть понемногу, но пока это еще не очень заметно. Кузнецов, как хороший директор, кончился, а возможный криминал начался. У тебя наоборот, Ефим Захарович, почему бы мне тебя в это кресло не посадить?

У Пономарева пересохло во рту, даже пальцы стали немного подрагивать от волнения. В возможностях генерала не сомневался, но это было выше его мечты. Он не понимал, как это вообще возможно.

Михайлов плеснул в бокалы коньяк, предложил выпить, заметив, как реагирует на разговор Светлана, не пытающаяся скрыть свое восхищение мужем и смотрящая на гостя, словно на школьника.

Пономарев выпил коньяк, словно водку залпом, отдышался немного, не закусывая, заговорил:

— Вы хотите сказать, Борис Николаевич, что я стану директором судостроительного завода?

— Я ничего не хочу, — пояснил Михайлов, — я уже сказал. Станешь, естественно, но не завтра. Ты пока присмотрись, выяви потенциальных партнеров, наметь бизнес план в голове, возможности завода. Какую побочную, но рентабельную продукцию он в состоянии производить. Кузя не акционер, он наемный работник. Через месячишко, другой, на тебя хозяева выйдут — вот и покажи себя во всей красе. Теперь понял ситуацию?

— Понял, Борис Николаевич… пути господни неисповедимы…

Светлана, не выдержав, засмеялась, прикрывая рот салфеткой.

— Пути, так пути, — неопределенно проговорил Михайлов, — у тебя один путь, Ефим Захарович, о народе, о простых людях не забывать. И все получится. Действуй, но не злодействуй.

Когда довольный и окрыленный Пономарь уехал, Светлана спросила мужа:

— Боря, ты знаешь акционеров завода?

— Не знаю. Ты хотела услышать — на каком основании я сделал вывод, что Пономарь сядет в кресло директора завода? — спросил он, сам же отвечая на вопрос: — Это из логики следует. Заводик нерентабельно стал работать, сотрудники жалуются на низкую зарплату и несвоевременность выплаты. До зарплаты акционерам — как до фонаря. Им прибыль нужна, а ее нет или почти нет. Кого на место директора поставить? Есть один свеженький, новенький человечек, они с ним побеседуют, поймут, что он лучший из кандидатов. Я же не зря озвучил, чтобы он к разговору готовился. Видишь, Света, все просто оказывается.

Она подошла к мужу, прижалась к груди.

— У тебя всегда ларчик просто открывается… умненький ты мой… и родной.

Время… единственно постоянная константа. Все меняется, исчезает, появляется. Люди, планеты, галактики… Время не исчезает, не меняется и не появляется вновь. Оно лишь течет медленно или быстро. Прошлое стремительно, будущее неторопливо. Его бывает больше или меньше, но оно было и есть всегда. Время — то, что меняет историю, переписывает учебники. Но есть люди, не попавшие в свое время. Им приходится нелегко, их не понимают, не ценят. Время… оно возносит на вершину или кидает в пропасть. Его элементарно не хватает или оно находится в избытке. А иногда время начинает играть с человеком в больше-меньше.