Михайлов оформлял свое ООО «Соболь» самостоятельно, не прибегая к помощи юристов. Заранее изучил юридические тонкости, необходимые документы… Все шло гладко и быстро. Не зря в песне поется: «Как хорошо быть генералом»…

Все уперлось в получение лицензии. Руководитель районного отделения «Россельхознадзора», чувствовавший себя царьком, никоим образом не соглашался дать долгосрочную лицензию ООО, которая разрешала хозяйственную и иную деятельность, связанную с использованием и охраной объектов животного мира. Закон это позволял, но не позволял местный царек.

Михайлов убеждал: «С конца октября по апрель Михайловка отрезана от райцентра. Осенью ледостав, через Лену не перебраться, понтонные мосты разведены, зимой дороги занесены снегом, не проедешь, весной ледоход. Охотники вынуждены ждать декабря, потом пешком идти тридцать километров за лицензией и обратно еще тридцать, а в это время уже вовсю идет охота. Это очень неудобно охотникам, люди итак отрезаны от большой земли, не имеют ни каких удобств, необходимо пойти им навстречу, закон позволяет. Пусть получают именную лицензию в нашей фирме».

Но местный руководитель, Царьков Иван Степанович, сидел в кресле с ухмылкой. Все только о генерале и говорят — он и это может и то. Давно пора прекратить сплетни и поставить мужика на место. Пусть теперь посплетничают, что генералишка на лицензии обломился. Кузнецову расскажу, он обрадуется.

— Соответствующие надзорные органы не в состоянии проконтролировать своевременно вашу деятельность, если вы бы получили такую лицензию, — с явным удовольствием заговорил Царьков, — именно ваша изолированность не дает мне морального права выдать долгосрочную лицензию, по которой вы сможете работать бесконтрольно в ущерб государству. Ответ однозначный — долгосрочную лицензию вы не получите. До свиданья.

Михайлов не стал спорить и что-то еще доказывать, он вышел на улицу, закурил. Светлана, ожидавшая его в машине, подошла.

— Не дали?

— Не дали, — ответил Михайлов.

— Это, наверное, хорошо. Сам подумай, зачем нам лишняя головная боль? Выдавать именные лицензии, контролировать госпошлины, понаедут с проверкой… В уставе есть деятельность по закупу, обработке и продаже пушнины? Есть, что еще надо? Так что спасибо этому Царькову надо сказать, отвел от лишних проблем.

— Ты права, Света, конечно, права. Фирму оформили, зарегистрировали, счет открыли, обойдемся без лицензии. Купим, выделаем и продадим шкурки, все правильно. Но здесь другой аспект есть — политический. Царьков меня, в принципе, поимел, что на имидже скажется. Хотя… зачем мне имидж в Михайловке? Ты у меня есть и достаточно, — он улыбнулся, — поедем по магазинам, купим сотовый телефон. Станем иногда в город звонить, а то в сплошной отрыв ушли.

Около Универмага Михайловы встретили Пономарева, поговорили так, ни о чем и разбежались. Пошли в отдел сотовой связи, выбрали телефон. Светлана чувствовала, что Борис не в настроении, чем помочь не знала. Это пройдет, время вылечит. Опять это время… оно еще и лечит.

Пономарев ничего не сказал Михайлову, но после разговора не поехал, полетел к Царькову. Ворвался в его кабинет.

— Ты знаешь, говяжья твоя голова, кому ты в лицензии отказал, знаешь? — закричал он.

— А, защитничек нашелся, депутат новоиспеченный, пользуешься своим правом неприкосновенности. Ничего, с тобой еще разберемся, Кузнецов и не таких обламывал, как ты.

Пономарь вспомнил Михайлова и его совет: «Помягче надо с людьми, помягче». Проговорил тихо:

— Вот и разберемся, уважаемый, не скучай, генерал таких вещей не прощает.

Он вышел из кабинета, хлопнув дверью. Народ в приемной не знал, что и думать, выводов не делали, ждали развязки событий.

Михайлов набрал номер телефона, решил позвонить своему другу генералу, начальнику МВД области.

— Здравствуй, Олег, купил телефон, теперь могу звонить тебе почаще, когда в районе бываю. Как дела, здоровье?

— Здравствуй, Борис, рад слышать, Мишка Сухоруков недавно звонил, говорит, что ты женился.

— Точно, тебе звонил по спутниковому, но не дозвонился, хотел и тебя пригласить. Что там в мире и области творится?

— Нормально все. Мишка говорит, что ты теперь дворянин.

— В смысле? — не понял Борис.

— Как старые дворяне — собственную деревню имеешь, Михайловку.

— А-а, Мишка всегда был с юмором. Кстати, Олег, ты же охотник, приезжай на охоту, сбегаешь в лес с тестем.

— Далеко, Борис, но все равно спасибо. Да-а, у вас там местного царька снимают.

— Какого?

— Царькова. Не слышал, что ли?

— Нет, у меня же в поместье нет связи с миром. Так и живу в слепоте полной. А за что?

— Подробностей не знаю, хотел у тебя узнать, завтра приказ выйдет. Как с местным начальником ОВД живешь, нормально?

— Не-е, вообще не живу, только с женой.

Посмеялись оба и попрощались, обещая приезжать друг к другу.

Вот так дела… Царькова снимают… Как вовремя! Вот тебе и время…

На следующий день райцентр гудел новостями. Никто не догадывался и не поверили бы истине, что это элементарное совпадение.

Светлана взяла коробки с электроплиткой и чайником, пошла к Василисе. Вначале смутило, что муж покупает это для чужой женщины, но потом она успокоилась. Деньги с зарплаты вычтет и отнести сам попросил. Выходит, что для Василисы это она купила, а не Борис. Что это — ревность? Чушь, конечно, сама бы тоже помогла. Но я баба, а он мужик…

Светлана вошла во двор… Василиса обживалась, и дом уже не выглядел заброшенным. Чурки сложены аккуратно и половина уже порублена на поленья, чуть сбоку стояла печка-железка, на ней Василиса готовила еду. Плиту каждый раз не станешь топить — дома жарко и дров уйдет много.

Она постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла. На кухне стол и шкафчик над ним, еще, видимо, времен гражданской войны, несколько табуреток. В комнате пружинная кровать с периной. Все чисто, аккуратно и убого.

Светлана поставила коробки на стол. Интересно, где же сама Василиса, куда она могла уйти? В гости не пойдет, это точно. Значит, ушла в Грязновку к своим на кладбище, десять верст для деревенских не расстояние.

Навязчивый образ Михайлова постоянно преследовал Василису. С ним вставала, работала и ложилась. После переезда еще ни разу не посещала могилки, так долго никогда не отсутствовала.

Пять ухоженных могилок в рядок, деревянная скамеечка… она присела и не заметила, как образ Михайлова исчез. Стала вспоминать и говорить с детьми, родителями, мужем. Долго, очень долго сидела, не шевелясь, с виду задремавшая женщина. Сегодня она увидела то, что раньше не приходило — лютый холод и снег, дети, выскочившие раздетыми на улицу, веселились, кидая друг в дружку снегом. Потом враз встали, понуро наклонив головы: «Ты прости нас, мамочка, тебя не было и нам стало жарко у печки. Выскочили поиграть… ты прости нас, мамочка». Лица постепенно растворились и видение полностью исчезло.

Василиса почувствовала, как по щекам бегут слезы, смахнула их ладошкой. «Деточки вы мои, деточки, почему же вы не оделись»? — все шептала и шептала она. Так и сидела, отрешившись от внешнего мира.

Потом перед глазами стало появляться что-то непонятное, постепенно вырисовываясь в лес, в то самое место, где медведь задрал ее мужа. И он вышел сам совершенно в другой странной и белой одежде. Четко просматривалось лишь лицо, заговорил родным голосом, но словно издалека: «Ты любишь, Василисушка, любишь. Терпи, Василисушка, хороший человек, добрый…не твой он, Василисушка. Ты иди, не время еще быть с нами». Она видела, как откуда-то появились дети, прижавшись к отцу, и стали удаляться, пока не исчезли совсем.

Василиса встала со скамейки… «Любишь… кого я люблю»? Перед глазами вновь всплыл образ Михайлова… она так и осела на скамью. Сердце застучала, словно готовое выпрыгнуть. «Боренька»… И опять родной голос мужа: «Не твой он, Василисушка, терпи»…

Она огляделась, уже стало темнеть. Пошла обратно быстрым шагом, смахивая с лица бежавшие слезы. Что-то перевернулась внутри, словно вынули камень, и стало легче дышать. То шла тихо, то почти бежала, иногда останавливаясь совсем… и плакала. Плакала впервые за несколько последних лет. «Не мой он, не мой», стучали в голове слова.