- Так заплачу я штраф. Вот пришлет мне брат гроши с шахты, и заплачу. Он шахтер, а шахтеры богато грошей получают... Зачем корову-то забирать? Бедолага то снимал картуз, когда оборачивался к уряднику, то, замолчав, снова надевал. Крестьянину лет тридцать с небольшим, темные волосы подстрижены в кружок, надо лбом торчит чуб. Девочка то и дело подбегала к корове и отгоняла веткой мух от вымени и морды.

- Дяденька, - говорила она, - она ж еще не доена.

Носик и сотский не отвечали, видно, надоело отвечать. Носик лишь недовольно и строго оглядывался на хозяина коровы. Заметив Богушевича, идущего следом, урядник козырнул ему, остановился. Остановились и остальные.

- Вот, ваше благородие, по суду забираем животину, - нашел он нужным объяснить, что происходит. - Конфискуем корову за неуплату штрафа. Все сроки прошли. - Достал трубку из кармана мундира, спички, чиркнул спичкой о колено, закурил. Девочка нарвала у забора в подол травы, дала корове.

- А за что оштрафовали? - спросил Богушевич, глядя, как девочка кормит корову.

- Этот Иванюк - знатный вор. В лесу помещицы Глинской-Потапенко дуб украл.

- Так я ж на кадки, на бочки. Бондарь я. А кадки только из дуба добрые. Сосна да елка не годятся. В сосновой капуста смолой припахивает... Я только один дубок и привез. Что ж это за бондарь, у которого клепки не из чего делать.

- Молчи, - погрозил ему пальцем Носик. - На суде у мирового надо было оправдываться. У него при обыске дубовые бревна нашли, ваше благородие.

- Да какие то бревна, чурбачки вот такие, - показал Иванюк руками их длину. - А штраф присудили большой. И дуб забрали, и клепки забрали. Коли не забрали бы, бочек наделал бы, продал, штраф тот и выплатил бы. Сейчас бочки-то покупают - осень. А теперь вот и корову забрали.

- Молчать. Заплатишь штраф - получишь корову. Понятно?

- Так дети ж без молока, трое. Как же им без молока?

- А не воруй. Надо было купить дуб.

- Купить... Это вам казна жалованье платит. А я на что куплю? А без молока никак. Жинка хворая, молока нет, а младшенькому, Грицьку, сиську сосать надо. Коровкиным молоком и кормили Грицька. Пан господин, повернулся Иванюк к Богушевичу. - Разве это по справедливости - корову забрать за штраф?

- Это про какую Потапенко вы сказали? - спросил Богушевич у Носика. Что в Корольцах живет?

- Та самая. Сын ее с вами служит.

- Так это же далеко отсюда. Неужели он туда в лес ездил?

- Нет. Пани Потапенко тут неподалеку, возле Подлиповки, хутор с дубравой купила, так он в той дубраве срубил.

Хотя Богушевич и словом не заступился за Иванюка, тот почувствовал, что он жалеет его, да к тому же, видно, принял его за важного барина. Он поклонился Богушевичу, снял картуз.

- Пан господин, - начал просить он, - деткам помогите. Грицько без молока. Проклятая хвороба к жинке прицепилась. А я вам бочонков для огурцов понаделаю.

Стоял, мял картуз в руках, глядел с надеждой в глаза Богушевичу, ждал ответа. А девчоночка, обнимая корову за шею, разговаривала с ней, называя странным, не коровьим именем Филатка. Потом попросила у сотского повод, сказала, что сама поведет корову. Сотский не дал.

- Пан господин, - снова обратился к Богушевичу Иванюк, - упросите помещицу, пусть простит, я ей потом штраф отработаю.

- Молчи, бестолочь, - сказал ему Носик. - Штраф не помещице, а в казну. Помещице само собой за три дуба заплатишь.

- Какие то дубы? Жердинки. Дубы... Кабы дубы были, знаешь, сколько клепок бы вышло. А штраф я ужо заплачу. Тридцать рублей. Нет у меня сейчас грошей. Вот брат с шахты пришлет.

Богушевич понял, что корову отобрали по приговору мирового судьи. А когда приговор вступает в действие, он имеет силу закона. Однако надо было как-то помочь этому несчастному бондарю, не мог же он просто махнуть рукой и идти дальше. Только чем помочь? Нет у него, у Богушевича, ни власти, ни права, скажем, приказать, чтобы вернули корову. И денег нет, чтобы заплатить за бондаря штраф. А корову эту отведут на полицейский участок, подержат определенный срок и продадут с молотка.

- Мы пошли, - сказал Носик, - не Иванюку - Богушевичу.

Богушевич молчал, стоял, ссутулившись, глядя на девочку, не перестававшую отгонять от коровы мух. Он тронулся с места, чтоб идти своей дорогой, и увидел, как застыло и помрачнело лицо Иванюка. Нужно было дать ему хоть какую-то надежду, как-то успокоить, и Богушевич сказал:

- Я поговорю с сыном Глинской-Потапенко, он что-нибудь сделает. - И пошел, уставившись в землю, ни разу не оглянувшись. Возле своего дома остановился, постоял и решительно повернул назад - направился к Алексею Потапенко.

Потапенко дома не было. Нонна, сидевшая во дворе на лавочке, сказала, что он где-то ходит с ее мужем. Где он мог быть? Скорее всего, искать его надо или в доме суженой его, Леокадии, или в каком-нибудь питейном заведении, куда Потапенко частенько наведывался. Потому Богушевич и заглянул по дороге на всякий случай в трактир Фрума.

Трактир был полон людей. Хозяин, Лазарь Фрум, толстый лысый флегматик, стоял за стойкой и наливал из штофа водку. Руки у него густо поросли волосами, и Фрум даже не замечал, что по локтю у него ползает оса. Увидев судебного следователя, Фрум приветствовал его широкой неживой китайской улыбкой, когда улыбаются не лицо и глаза, а одни губы. Рукой, по которой ползала оса, Фрум указал на незанятый столик. Зайдя с улицы в полутемное помещение, Богушевич не мог сразу разглядеть, тут ли Потапенко, поэтому некоторое время озирался вокруг, вглядывался в тех, кто сидел во втором "чистом" зале. Услышал, как оттуда его позвали:

- Пан Франтишек, прошу сюда!

Звал Потапенко. Богушевич подошел. Рядом с Алексеем за столиком сидел Соколовский в одной рубахе-косоворотке; пиджак висел на стуле. В зале было душно. На столе перед ними графин с водкой, рюмки, закуска. Богушевич сел за стол. Потапенко схватил графин, наполнил пустую рюмку, с пристуком поставил ее перед Богушевичем.

- Молодец, что зашел. Люблю с тобой в компании посидеть. Ну, хлопнем.

Богушевич рюмку взял, но выпить не спешил, разглядывал народ в зале; было тихо, только стукали вилки да звенели рюмки. Люди еще не напились, не дошли до того состояния, когда хочется излить душу, перекричать всех остальных. В углу, с боку от стойки, увидел скрипачей - двух цыган и старого-престарого еврея с белыми как снег пейсами. Музыканты Богушевичу знакомы, давно тут играют. А вот цыганку он увидел впервые. Ей лет под сорок. С длинными, густыми, угольно-черными волосами, в красной юбке и красной же тесноватой ей кофте, цыганка сидела на табурете и держала на коленях бубен. Значит, она тут танцует. Музыканты ждали заказов.