Она была рада увидеть Фа-Кимнибола. Она понимала, что расходится с ним во мнениях практически по всем вопросам, особенно если дело касалось джиков; однако какая-то сила, какое-то благородство ее внушительного родственника успокаивали ее. И определенное тепло тоже. Слишком многие из этих непримиримых принцев любили принимать нарочитые позы. Фа-Ким-нибол был гораздо проще.

— Родственник, ты идешь от Болдиринфы?

— Откуда ты знаешь?

Кивком головы Нилли Аруилана указала на монастырь жрицы, стоявший на вершине холма:

— Ее дом совсем рядом. А твои глаза до сих пор горят божественным светом.

— И ты смогла заметить его?

— О да! Разумеется.

Она вдруг почувствовала острый приступ ненависти. На его широком лице было такое спокойствие, такая самоуверенность!

— Мне казалось, моя девочка, что ты безбожница, — оскалившись, отозвался Фа-Кимнибол. — Что ты можешь знать о божественном свете?

— Чтобы понять, что ты только что соприкоснулся с иным миром, мне совсем необязательно верить в Джиссо или остальных богов. И я не настолько безбожна, как ты думаешь. Уверяю, что в твоих глазах божественный огонь. И он так же ярок, как свет фонарного дерева в ночи, когда нет луны.

— Ты не безбожница? — переспросил, нахмурившись, Фа-Кимнибол. — И после всего случившегося ты заявляешь, что не безбожница?

— У меня свое вероисповедание, — сказала она, чувствуя себя все более и более неуютно от того, что разговор обернулся таким образом. — Да, до некоторой степени это своего рода вероисповедание. По крайней мере, я отношусь к этому так, хотя окружающие, может быть, иначе. Но я не люблю говорить о подобных вещах. Ты согласен, что судьба — это сугубо личный вопрос? — Она постаралась ослепительно улыбнуться. — Я очень рада, что Болдиринфа смогла оказать тебе необходимую моральную поддержку.

— Болдиринфа! — отозвался Фа-Кимнибол и коротко рассмеялся: — Теперь Болдиринфа живет одной ногой в прошлом, а другой — в будущем мире. Мне стоило немало усилий сосредоточить ее внимание на непосредственной задаче. Но в конце концов она дошла до нее, и я в самом деле почувствовал присутствие богов. Они все были прямо передо мной — вся Пятерка. Они принесли мне огромное утешение в дни моего траура. Они всегда приносили мне утешение. Я бы хотел, Нилли Аруилана, чтобы ты когда-нибудь тоже испытала радость от общения с ними. — Фа-Кимнибол указал на поднос и кувшин, которые она несла. — Идешь навестить своего джика? Несешь ему какие-то особые угощения?

— Родственник, — укоризненно воскликнула она, — не называй его джиком.

— Ну ладно, если он не джик, то, говорят, воспроизводит их звуки. Ведь он воспроизводит только гортанные и шипящие звуки, или я не прав? — И Фа-Кимнибол дружелюбно издал резкие, грубые звуки, служившие пародией на язык джиков. — Для меня любой разговаривающий на джикского языке, джик. И тот, кто носит джикские талисманы, думает и ведет себя по-джикски, тоже. Он разгуливает так, словно проглотил длинную жердь.

— Если проживание среди джиков в качестве пленного делает человека джиком, тогда я тоже джик, — с некоторой суровостью произнесла Нилли Аруилана. — К нему снова возвращаются слова. Он начинает вспоминать, что когда-то он был одним из нас. Глупо насмехаться над ним. Или с его помощью надо мной.

— В самом деле.

— Фа-Кимнибол, почему ты так ненавидишь джиков?

— Я? — удивился Фа-Кимнибол, словно эта мысль была для него нова. — Возможно, что и так. Но с чем это связано? Позволь мне подумать. — В его глазах появились раздраженные огоньки. — Может, это из-за того, что они загнали нас, кто должен владеть всем миром, на его небольшой участок? И я обижен этим ограничением? Может, все дело в этом? Или, может, все гораздо проще: все связано с личным отношением — с тем фактом, что когда-то давно на севере группа джиков пришла в место, где я жил, напала на горстку невинных людей, проживавших там, и убила некоторых из них. Ты знаешь, что среди погибших был мой родной отец. Может, это связано с этим, Нилли Аруилана? Мелочная личная обида, простая жажда мести?

— О нет, Фа-Кимнибол. Я не имела ввиду…

Фа-Кимнибол покачал головой. С высоты своего огромного роста он на какое-то мгновение нежно положил руки ей на плечи.

— Я понимаю, Нилли Аруилана, все это произошло задолго до твоего рождения. К чему тебе задумываться об этом? Но давай не будем ссориться, ладно? Нам не следует спорить по этому поводу. Отправляйся к своему другу и угости его вином и мясом. И помолись за меня, хорошо? Помолись своему богу. Завтра я уезжаю на север. Я хочу, чтобы меня сопровождали твои молитвы.

— Так и будет, — отозвалась она. — И моя любовь, родственник, тоже. Счастливого пути.

Если бы ее руки не занимала ноша, то она непременно бы его обняла. Это удивило ее. Раньше она никогда не испытывала к нему таких теплых чувства: до этого момента он был для нее всего лишь огромной и сильной родственной горой размерами с половинку твари, да и вряд ли превышавшей ее по уму, по крайней мере он всегда казался ей таким. Теперь Фа-Ким-нибол вдруг предстал в ином свете — как некто более сложный, чем она воображала, более уязвимый. Теперь она вдруг испугалась за него и от всей души желала ему добра.

«Должно быть, это божественный свет, исходящий из него, так изменил меня, — подумала она. — Быть может, мне тоже стоит сходить для причастия к Болдиринфе. Вдруг боги в конце концов заговорят даже со мной».

— Да, счастливого пути, — снова повторила она. — И счастливого исхода, и быстрого возвращения.

Фа-Кимнибол поблагодарил ее и пошел своей дорогой. Нилл и Аруилана продолжила своей подъем на холм в сторону Дома Муери.

Дежурившим у ворот охранником был Илуфайн — младший брат Кьюробейна Бэнки, мясистый человек со скучающим выражением лица и в причудливом нелепом шлеме. Когда Нилл и Аруилана приблизилась к нему, он сказал:

— Этот, от джиков, ждет тебя. Он спрашивал, почему ты сегодня опаздываешь. По крайней мере, мне показалось, что он спрашивал именно это. Эго все, что я смог разобрать из его болтовни. — Илуфайн наклонился к ней так близко, что она смогла почувствовать резкий запах карнеп, которых он ел на завтрак. К удивлению, он до неприятности хитро и интимно посмотрел на нее:

— Не могу сказать, что обвиняю его. Я бы сам не стал возражать, если бы меня закрыли на целый день вместе с тобой.

— И о чем бы мы смогли разговаривать, если бы провели целый день в обществе друг друга?

— Мы бы занимались не разговорами, Нилли Аруилана.

И он снова стал поедать ее бешено вращавшимися глазами, размахивая своим органом осязания, практически прижавшись к ее лицу.

Он был слишком большим придурком, чтобы его слова принимать всерьез. Подобное тяжеловесное, непрошенное внимание скорее всего было шуткой. Но если это шутка, то слишком вульгарная. Как он посмел? Дальше ему оставалось только обнять ее.

Почувствовав внезапный приступ гнева, она с неожиданной свирепостью плюнула ему в лицо, попав между глубоко посаженными глазами.

Не веря происходящему, Илуфайн Бэнки изумленно уставился на нее. Потом медленно вытер лицо. Его лоб наморщился от усилий сдержать свою ярость.

— Почему ты это сделала? В этом не было никакой необходимости!

Она выпрямилась:

— Типы, подобные тебе, меня утомляют.

— Типы? Что ты имела в виду под «типами»? Я есть я. Причем единственный здесь. И я не помышлял причинить тебе вред. Не было никакой необходимости делать это. — И, понизив голос, добавил: — Послушай, леди Нилли, неужели это будет так ужасно, если мы на часик удалимся и спаримся? Пойми, охранник может доставить удовольствие даже дочери вождя. Или ты не считаешь спаривание удовольствием? Может, так? Или ты слишком горда для спаривания? Или боишься? В чем проблема?

— Пожалуйста, — не веря своим ушам, произнесла она. Ей казалось, что все это происходит во сне. Это было так унизительно! Она была одновременно и зла, и ошеломлена, и готова разрыдаться. Но в таких ситуациях было необходимо сохранять самообладание. Она свирепо посмотрела на него: — Достаточно. Ты ведешь себя как вульгарный шут.