— Понятно, ты потребуешь наказать меня. Ведь так? Но я скажу им, что ты плюнула мне в лицо. И я тебя пальцем не тронул. Все, что я сделал, так это изогнул брови при виде тебя.

— Убирайся с пути и позволь мне подняться наверх, — яростно сказала Нилл и Аруилана. — И сделай так, чтобы я больше никогда тебя не видела!

Одарив ее мрачным недоуменным взглядом, он открыл ей ворота. Не глядя на него, она пронеслась мимо и вошла в здание. Оказавшись одна, она остановилась. Ее всю трясло. Она чувствовала себя поруганной и униженной, словно это он плюнул на нее. Все ее тело напряглось от ярости и потрясения. После пары глубоких вдохов пульс стал постепенно замедляться. Уже в более спокойнбм состоянии она поднялась на третий этаж и постучалась в комнату Кандалимона.

Дверь мгновенно распахнулась. Застенчиво улыбаясь, за ней стоял Кандалимон. В этот день его зеленые глаза, очень часто холодные и отчужденные, казались теплыми и сияющими; и от него повеяло такой чистотой и свежестью, что Нилли Аруилана мгновенно позабыла о постыдном и мрачном столкновении, произошедшем внизу.

— Наконец-то ты пришла ко мне! — дрожащим от радости голосом воскликнул Кандалимон. — Здорово. Очень здорово. Наконец-то ты пришла. Я скучал по тебе, Нилли Аруилана. Я очень скучал. Все это время я считал часы до встречи.

Взяв ее за запястье, он мягко провел ее в комнату и закрыл дверь. Взяв поднос с едой и бутыль вина, он опустился на колени, чтобы поставить их на пол. Поднявшись, он некоторое время молча постоял, пристально глядя в ее глаза. Потом снова взял ее за запястье.

«Он сегодня какой-то другой, — подумала она. — Какой-то новый, какой-то странный».

— Я думаю, — нерешительно произнес он. — Ты понимаешь, что я чувствую? Я так много времени провожу в одиночестве. Гнездо… оно так далеко. Гнездо-мыслитель. Королева. Они так далеки. Вокруг меня только плотский народ.

Ее сердце наполнилось состраданием к нему.

— Тебе не стоит тревожиться, Кандалимон, — импульсивно сказала она. — Ты скоро вернешься назад.

— Правда? Правда?

Ее слова потрясли его. Она сама удивилась. Был ли какой-нибудь план освободить его? У нее не было ни малейшей идеи. Правда, Фа-Кимнибол говорил о том, что надо послать Кандалимона обратно в Гнездо с сообщением, что они отказываются от договора, но Таниана никак не продемонстрировала, что согласна с этим. Похоже, она считала, что теперь, освободившись из плена, Кандалимон заживет нормальной жизнью в городе своего рождения, словно он отсутствовал всего лишь несколько недель или месяцев.

Но в этот день он казался таким несчастным. И слова утешения выскочили у нее просто сами собой. «Может, так оно и лучше, — подумала Нилли Аруилана. — Говорить ему то, что он хочет услышать».

— Разумеется, ты вернешься. Ты отправишься к Королеве с посланием от вождя. Они очень скоро пошлют тебя. Я уверена в этом.

Кандалимон сжал ее руку:

— А ты пойдешь со мной.

Такого вопроса она не ожидала.

— Я?

— Мы уйдем вместе. Тебе здесь не место. В тебе Гнездо-правда! Я знаю. Ты почувствовала Королеву-лю-бовь! — Он задрожал. Орган осязания за его спиной начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, а язык время от времени облизывал пересохшие губы. — Ты и я… ты и я. Нилли Аруилана… мы… мы из Гнезда… о, подойди ближе, подойди ближе…

«Направь меня, Муери, — в отчаянии подумала она. — Неужели он хочет со мной спариться?»

Возможно, и так. За последние недели, по мере того как он стал более свободно владеть языком, они начали входить в новую фазу взаимоотношений, которые на этот раз, похоже, подошли к своего рода кульминации. Вне всяких сомнений, его поведение выходило за обычные рамки; вне всяких сомнений, в этот день он чувствовал настоятельную потребность, которая казалась новой. Об этом свидетельствовало все: и то, как он стоял, и выражение глаз, и движения органа осязания, и даже исходивший от него резкий, горьковатый запах.

Но… сношение?

Она мучилась в догадках. Когда в начале их дружбы она прикоснулась к его органу осязания своим и попыталась увести его на первую ступень общения, это породило в нем такой страх и ужас, словно он не мог допустить даже мысль о предлагаемом ею единстве; словно мысль о таком соединении с кем-то, не принадлежащим к Гнезду, была неприемлимой и противной.

С другой стороны, они уже гораздо лучше узнали друг друга. Очевидно, Кандалимон понял, что она действительно из Гнезда — не в такой степени как он, но все равно Гнездо-затронутая и так же, как и он, обладает Гнездо-душой в плотском теле. И поэтому он больше не считал ее чужой, принадлежащей к вражескому стану. И в таком случае…

Он умоляюще посмотрел на нее. Она улыбнулась и, подняв свой орган осязания, почти вплотную приблизила к его.

— Нет, — мгновенно произнес он, быстро закинув свой орган осязания так, чтобы она не могла достать его. — Нет… не сношение. Нет. Пожалуйста… нет.

— Нет?

— Боится. Еще. Сношение — это слишком. — Он покачал головой, содрогнулся и задумался. Но затем его лицо вновь посветлело. — Ты и я… ты и я… о, подойди ближе! Ты подойдешь ближе?

— Чего ты хочешь? — озадаченно спросила она.

Он издал нечленораздельный звук — джикский звук, ничем не походивший на слово: это был звук, напоминавший скрип ржавых ворот, сопротивлявшихся давлению руки. Его черты в бешеной последовательности отразили весь наплыв эмоций, которые было практически невозможно прочитать. Нилли Аруилана предполагала, что там были и явный страх, и смущение, и что-то, что вполне могло походить на Гнездо-любовь, и какая-то отчаянная тоска, и кое-что еще, смутно знакомое, что на мгновение промелькнуло в глупых, похотливых бенгских глазах Илуфайна Бэнки.

Его руки заскользили по ее плечам, предплечьям, груди. Прижавшись к ней всем телом, он ласкал ее с безумным рвением. Его половой член напрягся.

«О, Муери, Доинно и Джиссо! — со страхом и удивлением подумала она. — Он же хочет спариться!»

В этом можно было не сомневаться. Она чувствовала на щеке его горячее дыхание. Он бормотал ей что-то все еще неразборчивое на одурелой смеси щелканья джиков и человеческого мычания. Он казался ошеломленным, полностью изнемогающим от желания.

Это было почти забавным. Но и тревожащим тоже. Нилли Аруилана никогда ни с кем не спаривалась. Она также боялась спаривания, как Кандалимон боялся сношения. Для нее это всегда означало падение таинственной преграды, которой она не решалась лишиться.

Она знала, что для других это было раз плюнуть и некоторые начинали это в возрасте девяти или десяти лет. Они небрежно соединяли свои тела в сладострастном порыве и не находили в этом ничего дурного. Но Нилли Аруилана, когда была моложе, привередливо чуждалась этого; и теперь, вступая в пору своей женской зрелости, начала думать, что держалась в стороне слишком долго и ее отказ превратил спаривание в поступок такой значимости, что ей потребуется самая всеподавляющая из возможных причин, чтобы вообще когда-нибудь сделать это. Но такого повода не возникало: разумеется, она не могла заметить его в хихикающих глазах Илуфайна Бэнки или во вкрадчивых голодных взглядах Хазефена Муери.

Но сейчас… сейчас…

К ней прижимался лапающий и пыхтящий Кандалимон, как раз так, как, по ее предположениям, делали мужчины. Он почти не контролировал себя. Но, кроме жалости, она не чувствовала никакого прилива чувств. Сидя день за днем взаперти в этой крошечной келье с одним окном, он, вероятно, был подавлен своим одиночеством, своей отдаленностью от Гнезда, пока душевные страдания не переполнили всевозможные уровни и не вылились наружу. Нилли Аруилана не знала, как остановить его.

— Подожди, — сказала она. — Пожалуйста.

— Я… хочу…

— Но… пожалуйста, Кандалимон, пожалуйста… — Он на мгновение остановился, словно действительно понял, что она пыталась сказать. Или он, возможно, просто почувствовал ужасное волнение ее безвольного тела. Но он все еще хотел продолжить. Как остановить его?