Он был потрясен, сознавая всю огромность мира, величие и тяжесть земного шара, по поверхности которого они теперь перемещались.

Ему казалось, что его заполнял каждый дюйм земной поверхности, становясь его частью; и он поглощал и принимал это со всяким новым шагом. От этого еще больше хотелось идти вперед — все дальше и дальше по лику земли. Он знал, что в этом плане отличался от тех старых представителей Нации, которые родились в коконе и, как он подозревал, до сих пор испытывали желание снова забраться в маленькое теплое и безопасное местечко и захлопнуть за собой дверь. Но это было не для него. Не для него. Теперь он, возможно, немного глубже, чем раньше понимал стремление своего брата Креша знать, открывать, пробовать.

Правда, Фа-Кимнибол бывал здесь раньше: тогда ему было восемнадцать лет, и он продвигался на юг в город Доинно, сбежав из Джиссо. Но' от того путешествия в его памяти осталось слишком мало деталей. Всю дорогу он проехал с опущенной головой и наполненными гневом и горечью глазами, изо всех сил погоняя зенди. Теперь, спустя более двадцати лет, эта мрачная и раздраженная скачка представляла собой свищ, который еще мог причинять боль, подобно воспоминанию о какой-то ужасной потере или о смертельной болезни, благополучно перенесенной ценой огромных внутренних усилий. Он прикасался к нему не так часто, как следовало.

Они уже миновали точку, означавшую половину пути и начало владений Саламана. В эти дни его настроение в основном было мрачным. Этому способствовали развалины Великого Мира, вызвавшие воспоминания о Нейэринте, и унылые размышления о минувшем прошлом. Теперь на него начали давить прошедшие дни собственной жизни: упущенные возможности, неправильно избранные пути и ушедшая из жизни любимая жена.

Он прилагал всевозможные усилия, чтобы скрыть свое состояние. Но когда караван спускался с холмов к плодородной долине, изрезанной горсткой быстрых потоков и рек, Симфала Хонджинда вдруг произнес:

— Принц, тебя тревожат мысли о предстоящей встрече с Саламаном?

Фа-Кимнибол удивленно посмотрел на него. Неужели его настроение так бросалось в глаза?

— Почему ты так решил?

— Ты и он когда-то были злейшими врагами. Это всем известно.

— Когда-то наши отношения были очень плохими. Но это было давно.

— Думаю, что ты и теперь ненавидишь его.

— За пятнадцать лет я едва ли хоть раз подумал о нем. Саламан для меня древняя история.

— Да. Да, должно быть, так, — согласился Хонджинда и деликатно добавил: — Но чем ближе мы приближаемся к Джиссо, тем ты становишься мрачнее.

— Мрачнее? — Фа-Кимнибол попытался улыбнуться. — Симфала Хонджинда, ты решил, что я погрузился в уныние?

— Это очевидно даже для слепого.

— Ну, что ж, если так, то это не имеет никакого отношения к Саламану. Я недавно перенес большую утрату. Или ты забыл?

Симфала Хонджинда смутился:

— Да, да, конечно. Принц, прости меня. Успокойте боги леди Нейэринту. — И он сделал знак, относившийся к Муери Утешителю.

— Должно быть, будет странно снова встретиться с Саламаном, — спустя какое-то время проговорил Фа-Кимнибол. — Но проблем не возникнет. Как бы мы ни злились друг на друга раньше, какое это имеет значение теперь? Сейчас главное — это джики. А в данном вопросе наши мнения сходятся — мое и Саламана. С самого начала нам было суждено сражаться против них бок о бок, и вскоре так и будет. Мы заключим союз, который будет иметь огромное значение. К чему ему ворошить обиды двадцатилетней давности? Или мне?

Он снова отвернулся к окну, и разговор прекратился. По прошествии некоторого времени он высунулся из повозки и сделал знак Эспересейджиоту остановить караван. Зенди хотели пить; кроме того, это было подходящее место для вечерней трапезы.

Земля под их ногами была плодородной и покрытой зеленью. Множество потоков в послеполуденном свете казались каналами расплавленного серебра. Это была отличная плодовитая местность. Если ее немного осушить, то она, возможно, могла бы поддерживать такой огромный город, как Доинно. Фа-Кимнибол не мог понять, почему Саламан до сих пор не оккупировал и не разработал этот район. Он находился не так уж далеко от Джиссо.

«Как это похоже на Саламана, — с презрением подумал он, — оставлять под паром такую плодородную землю. Замкнуться, отказавшись от экспансии, и забраться за свою нелепую стену».

«Симфала Хонджинда прав, — сказал он себе. — Ведь ты по сей день ненавидишь Саламана.»

Нет. Нет. «Ненавидеть» — это слишком сильно сказано. Но несмотря на то, в чем он убеждал Симфала Хонджинду, он подозревал, что былые обиды где-то в глубине души еще не остыли.

В Доинно традиционно считалось, что он пытался оспорить с Саламаном право на трон Джиссо. Но это мнение было ошибочным. Фа-Кимнибол очень рано осознал, что никогда не будет править в городе, основанном его отцом. Когда Харруэл погиб в битве с джиками, Фа-Кимнибол был слишком юн, чтобы занять его место. Тогда единственной подходящей кандидатурой был Саламан. А однажды познав вкус власти, он несмотря на всю доброту сердца вряд ли согласился бы отказаться от нее в пользу Фа-Кимнибола, когда тот достигнет зрелого возраста. Это понимали все. Фа-Ким-нибол признал в Саламане короля с самого начала. Всего, чего ему хотелось, — так это уважения, которого он заслуживал как сын первого короля города: соответствующего положения, приличного жилища и почетного места рядом с Саламаном на торжествах.

На какое-то время Саламан предоставил ему все это. Пока он не достиг средних лет и не стал более раздражительным и беспокойным — новым мрачным Саламаном, резким и подозрительным.

Тогда, только тогда Саламан вдруг решил, что Фа-Кимнибол замышляет против него какую-то интригу. Фа-Кимнибол не давал для этого никаких поводов. Возможно, что кто-то из его врагов нашептал королю на ухо всякие выдумки. Но какой бы ни была причина, ситуация ухудшалась. Фа-Кимнибол ничего не имел против того, что Саламан больше, чем ему, стал благоволить своему сыну Чхаму: этого следовало ожидать. Но потом за королевским столом его оттеснил и второй сын, и третий; а когда Фа-Кимнибол попросил позволения жениться на одной из дочерей короля, ему было отказано. После чего последовали и другие проявления неуважения. Он был королевским сыном. Он заслуживал от Саламана больших почестей. Последняя капля в чаше терпения была такой незначительной, что Фа-Кимнибол даже не мог вспомнить, что это было. Они разругались, Фа-Кимнибол замахнулся на короля кулаком и пытался ударить его. Тогда он понял, что в городе Джиссо для него все кончено. Он ушел в тот же вечер и больше никогда не возвращался.

— Посмотри, Дьюманка кое-что добыл нам к обеду, — сказал он Симфала Хонджинде.

Интендант покинул свою карету. Пронзив копьем на берегу ручья, находившегося к югу от дороги, какое-то животное, он уже охотился за вторым.

Фа-Кимнибол был рад отвлечься. Разговор с Симфала Хонджиндой подействовал на него удручающе, напомнив о трудных минувших днях. Теперь он понимал, что хотя и мог не принимать во внимание ссору с Саламаном — забыть и простить было труднее, как бы он ни притворялся, что сделал это.

— Дьюманка, кого ты поймал? — сложив рупором руки, прокричал Фа-Кимнибол.

— Кэвианди, принц. — К тому моменту интендант — мускулистый и непочтительный потомок кошмаров, носивший потрепанный, помятый, бенгского стиля шлем, который был специально подвешен на плечи — убил второго зверька. Он гордо поднял вверх руки, в каждой из которых держал по одному пурпурно-желтому телу. Они безвольно свисали, раскинув свои пухленькие лапки, и по их гладкому меху стекала кровь. — Для разнообразия свежее мясо!

— Принц, как вы считаете, это правильно убивать их? — спросил сидевший рядом с Фа-Кимниболом Пелифроук, молодой офицер знатного происхождения, протеже Симфала Хонджинда.

— Почему бы нет? Это же просто животные. Мясо, как и все остальные.

— Мы тоже когда-то были просто животными, — проговорил Пелифроук.

Фа-Кимнибол удивленно повернулся к нему: