— Что ты хочешь сказать? Что мы не лучше, чем кэвианди?

— Совсем не это, — отозвался Пелифроук. — Я имел в виду то, что кэвианди могут оказаться совсем не теми, за кого мы их принимаем.

— Эго слишком дерзкое заявление, — сказал с тревогой Симфала Хонджинда. — Мне оно совсем не нравится.

— Ты когда-нибудь видел кэвианди вблизи? — с отчаянной и опрометчивой настойчивостью спросил Пелифроук. — А я видел. Их глаза светятся по-особому. А руки похожи на наши. Думаю, что если попробовать проникнуть в их сознание с помощью внутреннего ока, то мы удивимся, насколько они разумны.

— Я согласен с Фа-Кимниболом, — фыркнул Симфала Хонджинда. — Это просто животные.

Но Пелифроук зашел уже слишком далеко, чтобы отступать.

— Но разумные животные! Я считаю, что им требуется лишь толчок, чтобы подняться на следующий уровень. Вместо того чтобы охотиться и есть их, нам следовало бы обходиться с ними более уважительно — учить говорить, а может быть, писать и читать, если они в состоянии это делать.

— Ты тронулся, — констатировал Симфала Хонджинда. — Должно быть, ты набрался этого от Креша. — И, повернувшись к Фа-Кимниболу и с тревогой посмотрев на него, словно бы в замешательстве от дикой болтовни своего подопечного, сказал: — До сегодняшнего утра я считал этого молодого человека одним из лучших наших офицеров. Но теперь понял…

— Нет, — возразил Фа-Кимнибол, подняв руку. — Он говорит об интересных вещах. Но нам еще рано заботиться о том, как научить писать и читать других созданий, — смеясь, сказал он Пелифроуку. — Прежде чем делать цивилизованными обитателей полей, мы должны побеспокоиться о своей безопасности. Какое-то время кэвианди придется самим позаботиться о себе. Какое-то время животные будут тем, чем являются сейчас. Ну а что касается твоего утверждения, что мы тоже звери, пусть так. Мы тоже животные. Но сейчас вся разница в том, что мы относимся к тем, кто ест, а они — к тем, кого едят.

Дьюманка, за время их беседы успевший подойти к экипажу и прослушавший все с непроницаемым лицом, швырнул кэвианди к ногам Фа-Кимнибола:

— Принц, я разожгу костер. В течение получаса мы поедим.

— Отлично, — отозвался Фа-Кимнибол. — Спасибо Пятерке, это будет приятным завершением разговора.

Да, мясо кэвианди было исключительно вкусным. Фа-Кимнибол съел свою долю без сожалений, хотя на какой-то миг в его мозгу промелькнула мысль, что Пелифроук мог быть и прав, что эти проворные маленькие создания, ловившие в быстрых потоках рыбу, на самом деле могли иметь разум, социальный строй, язык, имена, богов и даже свою историю, о которой никто не знал. Кто мог утверждать наверняка, какие существа были просто животными, а какие разумными тварями? Он не мог, поэтому отогнал эту мысль прочь. Хотя заметил, что Пелифроук оставил свою порцию нетронутой.

«У него есть воля, чтобы бороться за свои убеждения, — подумал Фа-Кимнибол. — Это плюс в его пользу».

На следующий день они покинули насыщенную болотами и потоками зону и стали продвигаться по более сухой местности с плодородной черной землей. С наступлением сумерек они увидели фонарные деревья, которые подобно маякам светили на север. Это был добрый знак. Это означало, что караван приближается к городу.

На фонарных деревьях обитали тысячи крошечных птиц, разноцветные перья которых могли испускать холодный, но яркий свет. Без устали ритмично пульсируя, они сверкали своими опознавательными знаками, так что их можно было видеть на протяжении всей ночи с самых больших расстояний. К утру эти мрачно-окрашенные птички успокаивались в своих гнездах. Когда-то они поселились на одном из них да так и остались навсегда. А фонарные деревья стали полезными ориентирами в ночи при продвижении по нагорью, надежными и знакомыми проводниками для путешественников.

Теперь местность стала подниматься на вершину огромного южного хребта, за которым располагался сам Джиссо, приютившись внутри кратера, сделанного мертвыми звездами.

Они поднимались по внешней стороне склона кратера. Пройдя еще немного, они остановились перед широкой черной стеной, защищавшей город Джиссо, — пред стеной, которая, казалось, закрывала весь горизонт и достигала невероятной высоты.

От ее вида у Фа-Кимнибола перехватило дыхание. Это была одна из самых удивительных вещей, которые он когда-либо видел.

Он помнил, какой она была несколько лет назад: четыре или пять рядов огромных квадратных валунов. Как тогда гордился Саламан, когда новая стена в конце концов окружила город со всех сторон и он смог убрать старый деревянный палисад! Фа-Кимнибол знал, что годами Саламан увеличивал свою стену. Но не ожидал столкнуться с чем-то подобным. Это была устрашающая груда камней, напоминавшая скалу, которая уходила до самых небес.

«Каких врагов так боялся Саламан, если ему потребовалась такая стена? Какой дьявол попутал его душу, — думал Фа-Кимнибол, — за годы с момента нашей последней встречи?»

На стене бок о бок стояло около тысячи воинов, вооруженных копьями, в которых отражалось ясное небо. Они стояли почти не шелохнувшись. На фоне стены воины казались не больше муравьев.

Под ними находились огромные деревянные ворота с железными засовами. Когда караван подошел поближе, ворота с громким скрипом и скрежетом распахнулись, и из них вышло с полдюжины невооруженных фигур, которые остановились в ста шагах от стены. Ворота за их спиной снова закрылись. Во главе группы стоял невысокий широкоплечий человек, которого Фа-Кимнибол сначала принял за Саламана, но потом сообразил, что тот слишком молод, чтобы быть королем. Вне всяких сомнений, это был один из его сыновей. Чхам? Или, может, Амифин? При виде его Фа-Кимнибол почувствовал, как к нему снова возвращаются былая злость и воспоминания о том, как эти сыновья Саламайа когда-то выжили его.

Он вышел из кареты и с поднятыми в знак мира руками пошел вперед.

— Я — Фа-Кимнибол, — назвался он. — Сын Харруэла и принц города Доинно.

Широкоплечий кивнул. Он действительно жутко походил на того Саламана, которого помнил Фа-Кимни-бол: сильные руки, короткие мускулистые ноги, бегающие глаза, посаженные на круглом с резкими чертами лице. Он был очень молод, слишком молод даже для Чхама и Амифина.

— Я — Гэнзиав, сын Саламана. Мой отец-король попросил меня встретить вас и проводить в город.

Должно быть, это кто-то из младших сыновей, которого во времена Фа-Кимнибола еще не было. Не таил ли тот факт, что Саламан прислал Гэнзиава, какую-либо скрытую обиду?

«Спокойно, — сказал себе Фа-Кимнибол. — Сохраняй спокойствие несмотря ни на что!»

— Вы идете? — спросил Гэнзиав, когда ворота стали открываться снова.

Фа-Кимнибол еще раз взглянул на вершину стены, где стояла эта поражающая толпа вооруженных людей. Там еще находилось некоторое подобие павильона — куполообразное строение из гладкого, более; серого, чем использованный для стены, камня. Удлиненное окно было обращено на равнину. Он заметил, у окна затененную фигуру; затем фигура повернулась к свету, и Фа-Кимнибол безошибочно узнал серые глаза Саламана, короля Джиссо, — мрачные, непримиримые и холодные, они были устремлены на него.

После того как к Хазефену Муери обратился с просьбой Кыоробейн Банки, тот отдал специальное распоряжение, согласно которому Кандалимон теперь обладал свободой в пределах города. Он мог когда заблагорассудится покидать свою келью в Доме Муери, бродить по любым кварталам и даже заходить в священные и правительственные здания. Нилли Аруилана разъяснила ему все это.

— Никто не остановит тебя, — говорила она. — И никто не причинит тебе вреда.

— Даже если я зайду в комнату Королевы?

Она рассмеялась:

— Ты же знаешь, что у нас нет королевы.

— А твоя… мама? Женщина, которая правит?

— Мама, да. — Кандалимон все еще не понимал до конца такие понятия, как «мать», «отец». Подобные нюансы плотского народа доходили до него слишком медленно. Мать — это яйцо-создатель. Отец — жизнь-воспламенитель. Спаривание — то, чем он с таким удовольствием занимался с Нилли Аруиланой — означало средство, с помощью которого плотские оживляли свои яйца. Это очень напоминало то, что делалось в Гнезде, хотя в то же время отличалось, причем глубоко отличалось.