Крысы заявлялись всегда неожиданно, за ночь успевали нарыть ходы в подполье и по этим ходам перетаскать все, что можно было у меня утащить. Они грызли кочаны капусты, таскали морковь, картофель — словом, вели себя так, как ведут настоящие грабители. Справиться с такими грабителями мог, пожалуй, только очень смелый кот. Но такого кота ни у меня, ни у моих соседей не было. Вот почему и обрадовался я, заметив около дома следы хорька, — как-никак, а лучшего охотника за крысами и не сыщешь.

Хорьку у меня, наверное, понравилось. Он быстро обжился, проложил по огороду свои тропки-дорожки, и так же быстро по этим тропкам обнаружила зверька моя собака. И началось…

Каждое утро собака находила свежие следы хорька. Следы вели к норе под домом. Собака кидалась к этой норе и принималась отчаянно лаять. Я не выдерживал, выходил на улицу, оттаскивал собаку в сторону и запирал в комнате. Но стоило мне недосмотреть, как пес снова оказывался на улице и снова на своем собачьем языке принимался зло бранить нашего квартиранта.

Отучить собаку охотиться за хорьком я так и не смог: собака была охотничьей и ей просто полагалось охотиться за разными зверьками. Правда, самого хорька эта охота почти не трогала — он преспокойно жил под моим домом, спал днем, а по ночам воевал с крысами в подполе или же отправлялся в походы по соседним огородам.

Узнав, что мой хорек теперь все чаще и чаще начал заглядывать к соседним домам, я не на шутку испугался: а не станет ли этот зверек охотиться в деревне за курами и гусями? Тогда мне ничего не останется другого, как ставить у норы капкан и ловить хорька. Но прошла неделя, другая, а на нашего квартиранта пока никто не жаловался. Я успокоился, а скоро даже начал привыкать к постоянному лаю собаки под окнами. Так бы, наверное, и осталось все на своих местах, если бы однажды сам зверек не нарушил установившийся порядок.

Все началось с того, что у нашего хорька в норе под домом появились малыши — маленькие хорьки. Об этом как-то догадался мой пес и, видимо, решил разделаться наконец с ненавистным зверьком. «Ну ладно бы уж жил под домом один, а то устроил в чужом подполье целый детский сад! Нет, так дальше не пойдет!» — возможно, именно так рассудил мой пес и тут же принялся готовиться к решительной атаке.

Перед каждой решительной атакой всегда проводится основательная подготовка, а потому собака сначала стала расширять нору под домом, чтобы добраться до хорька.

До поры до времени пес работал молча, и я ничего не знал о его решительных планах… И вот наконец нора уже была разрыта настолько, что в нее стала проходить голова собаки. Еще совсем немного — только бы протиснуть плечи, а там уж хорьку будет хорошая трепка.

Но как раз в тот момент, когда мой пес, уверенный в скорой победе, сунул в нору морду и собирался пролезть под дом, из темноты подполья, шипя и урча, выскочил быстрый и гибкий зверек и в одно мгновение впился псу в нос.

Что здесь было! Собака отчаянно трясла головой, махала лапами, стараясь скинуть наглого зверька. Но хорек мертвой хваткой вцепился в нос и не собирался его отпускать.

Я не выдержал. Мне стало жаль собаку. Я вышел на улицу. Хорек заметил меня, почти тут же отпустил собаку и скрылся под домом. Я прикрыл разрытую нору тяжелым камнем, оставив лишь небольшой ход для зверька, и постарался успокоить своего оплошавшего друга.

Пес все еще тряс головой и обиженно поскуливал. Я позвал его в дом, уложил под свою кровать на мягкую подстилку и, как мог, постарался объяснить своему четвероногому другу, что зверька, наконец, надо оставить в покое.

Не знаю, что помогло: то ли мои слова, то ли горький опыт, когда зверек сам объяснил собаке, как надо себя вести, только с тех пор мой пес старался не замечать нору под домом, где жил наш отважный хорек.

А хорек преспокойно прожил у нас и лето, и почти всю осень, и только перед самой зимой почему-то оставил наш дом и ушел в лес вместе со своими подросшими детьми.

Вы, конечно, знаете, что в нашей стране давно живут и неплохо себя чувствуют гости из Северной Америки — ондатры.

Кое-кто называет ондатр водяными крысами, но это не совсем правильно. Водяная крыса куда меньше. Да и ведет она себя иначе, особенно зимой.

Летом и водяные крысы, и ондатры живут около воды, роют в берегу глубокие норы и питаются всякой водной растительностью. А вот перед зимой водяные крысы уходят от воды, поселяются где-нибудь под стогом сена и частенько посещают овощехранилища и подполы в домах, где хранятся морковь, картошка.

Ондатры же и на зиму остаются жить в своей старой норе. Эта нора длинным ходом всю зиму соединяется с водой, и зверьки даже в самые глухие зимы, даже в самые жестокие морозы преспокойно выбираются по ходу в воду и плавают в реке или в озере, разыскивая остатки растительности.

Когда озеро мелкое и берега его пологие, когда нору устроить трудно, ондатры обычно строят себе хатки, как и бобры, посреди озера, в густых зарослях, но только не из веток деревьев, а из тростника, камыша, осоки, и живут в этих домиках-хатках и лето, и зиму.

Так было и на нашем озере. То там, то здесь среди тростника встречал я летом хатки ондатр, видел и самих зверьков, когда они бесшумно выныривали из воды и плыли к своему домику, держа в зубах только что срезанные острыми зубами стебли осоки.

Но потом что-то случилось, и ондатры покинули свои хатки и вроде бы совсем ушли из нашего озера. Такое с этими новоселами бывает часто. То ли их кто-то стал сильно беспокоить, то ли кончились запасы корма в озере, то ли какая-то ондатровая разведка доложила, что неподалеку есть более подходящее место для жизни. Так или иначе, только озеро наше опустело, хатки ондатр снесло по весне льдом, раскидало в осенние штормы волнами, и на нашем озере остались лишь водяные крысы.

Эти крысы иногда селились по зиме под моей лодкой. Лодку на зиму я вытаскивал на сухой берег и переворачивал кверху днищем. Сверху лодку заносило снегом, а под самой лодкой оставалось свободное пространство, куда через снежный сугроб, наметенный вдоль борта, не забирались даже самые сильные морозы. Когда приходила весна и я переворачивал лодку, то всегда видел на земле много ходов, нарытых водяными крысами. Здесь крысы на зиму устраивали свои гнезда и отсюда отправлялись в разбойные походы по подвалам и погребам.

Моя собака очень не любила крыс, и, когда мы с ней отправлялись в лес, она обязательно заглядывала к лодке и начинала копать снег и громко лаять. Пробраться под лодку она не могла. Я отводил собаку в сторону, долго уговаривал успокоиться, и мы шли дальше по своим делам.

Но вот однажды во время такого зимнего похода моя собака вдруг подскочила к какому-то бугорку, еле видневшемуся из-под снега, и принялась раскидывать вокруг бугорка снег. Она работала так же азартно и лаяла так же зло, как только что возле моей лодки, где отыскала водяных крыс.

Бугорок был от берега озера далеко, метрах в двадцати — двадцати пяти. Я подошел к собаке, оттянул ее в сторону, присел на корточки и стал внимательно разглядывать, что она здесь нашла.

Под снегом собака успела немного покопать мерзлую землю, и я никак не мог отыскать поблизости никакого хода, который подсказал бы мне, чья именно это нора, — возможно, сам ход собака в азарте зарыла.

Я закидал бугорок снегом, и мы пошли дальше. А назавтра я вернулся к бугорку и снова внимательно осмотрел все кругом. И снова нигде не нашел никаких ходов, никаких следов.

Неужели моя собака ошиблась и принялась лаять просто так? Нет, этого не могло быть: моя охотничья собака-лайка никогда в таких случаях не ошибалась. Здесь кто-то живет…

Я навещал теперь таинственный бугорок каждый день и снова нигде не встречал никаких следов таинственного зверя — этот подземный житель, казалось, ни разу не выходил наружу.

Если бы такую таинственную нору я встретил в лесу, то мог бы еще подумать, что здесь спит енот или барсук, но это подземное жилище без входов и выходов было далеко от леса, почти рядом с озером, так что делать здесь лесным зверям было нечего.