-Зря надеетесь. Это не признак профессионализма, но стремление развеять ваши иллюзии по поводу того, что во мне вы нашли некую безотказную палочку-выручалочку. Я вряд ли возьмусь за ваше дело.

-Но вы даже не знаете, в чем оно состоит!

В чем бы оно ни состояло, — твердо ответил Сырцов.

-Но вы хотя бы выслушаете меня?

-Куда мне деваться? Мало что соображая со сна, я согласился.

-Вы старательно убиваете во мне всякую надежду.

-Не всякую. Только надежду на меня.

-Но вы для меня — последняя надежда.

-Выпить не хотите? — не к месту, а может быть, и к месту, предложил Сырцов.

Она недоуменно посмотрела на него — коротко улыбнулась, открыла сумочку, достала зеркальце, посмотрелась в него, спрятала и щелкнула замком сумочки — будто грецкий орех расколола.

— Пожалуй. Немного, — протяжно согласилась она.

Он двинулся на кухню, достал из шкафа авральную бутылку «Метаксы», из холодильника — сыр, лимон и две бутылки воды: боржоми и пепси. Порезав сыр и лимон на отдельных дощечках, водрузил все это на поднос и объявился в комнате. Она вежливо заметила, глядя на астеническую бутылку греческого коньяка:

— Угадали и угодили. Мой любимый. — И удивилась: — Стаканов — два, а бокал один. Почему?

— Я не пью.

— Это нечестно! — Забыв на минуточку о своем горе, она вскинула длинные ресницы, пронзив его бесовским взглядом, и закинула ногу на ногу, показав роскошную коленку. Сырцов молча поднялся, на мгновение удалился и вернулся со второй рюмкой. Она была удовлетворена: — Так-то лучше! — И сама разлила по рюмкам.

С мужиками проще. Сказал, что в завязке или закодированный, и от тебя отвязались. А выпивающие дамочки в непьющей особи противоположного пола без вариантов видят коварного и изощренного соблазнителя. Сырцов поднял рюмку и поверх нее посмотрел на Светлану Дмитриевну. Она согласно кивнула, и они молча выпили.

— Маленькие радости, — сказала она, отхлебнув боржоми. И, сейчас же вспомнив обо всем, горестно добавила: — И большие неприятности.

Сырцов поставил ополовиненную рюмку и повозил ее по безукоризненно гладкой поверхности журнального стола. Сказал без особой охоты:

— Я вас слушаю, Светлана Дмитриевна.

— Можно, я еще выпью? — вдруг спросила она.

— Да Бога ради!

Она лихорадочно налила, лихорадочно выпила, лихорадочно начала:

— Пропала моя девочка. Пять дней — нет, уже почти шесть! Ушла из дома и не вернулась...

— Сколько лет вашей девочке? — перебил Сырцов.

— Двадцать, — испуганно ответила она и со страхом посмотрела на Сырцова.

Он хмыкнул и, не глядя на нее, потребовал: — Подробнее рассказывайте, подробнее!

Он не хотел задавать вопросы. Вопросы — это заинтересованность, вопросы — это участие, вопросы — это почти согласие работать на нее. Но Светлана Дмитриевна подробно рассказывать не могла: слишком потрясена была самим фактом.

— Какие подробности? Не было никаких подробностей! Просто взяла и ушла. Да, оставила записку, в которой просит ее не искать. Четыре дня я пыталась через подруг сама разыскать ее, но никаких следов, даже намеков на следы обнаружить не смогла. В полном отчаянии решила позвонить Роману Суреновичу, с которым была хорошо знакома много лет тому назад. Вот и все. Найдите ее, Георгий Петрович!

Сырцов тяжко вздохнул и стал задавать вопросы:

— Как зовут... девочку?

— Вы ироничны не по делу, — злобно отметила Светлана Дмитриевна. — Она действительно еще девочка.

— Недоразвита, что ли?

- Да как вы смеете! — грудным голосом возмутилась она и тут оке, поняв, что ее провоцируют, сдержанно ответила: — Просто несколько инфантильна, мало сталкивалась с грубыми реалиями нашей жизни. А развита... Весьма и весьма развита моя Ксения.

-Умственно и физически?

-Умственно и физически, — стойко подтвердила она, решив ни за что не поддаваться. — Вы настойчиво пытаетесь добиться того, чтобы я в возмущении вскочила с кресла и навсегда убралась из вашей квартиры, из вашей жизни, из ваших дел, Георгий Петрович. Не пытайтесь. Не добьетесь.

-Вы где живете, Светлана Дмитриевна?

-На Фрунзенской набережной.

-В пентхаузе?

-Вы знаете нас? — настороженно спросила она.

-Нет. Догадался. Вы должны, вы просто обязаны жить в пентхаузе...

-Что вызывает в вас неукротимую классовую ненависть, — за него продолжила фразу Светлана Дмитриевна. Зубки показала.

С плебейским «Ха!» Сырцов улыбнулся нагло, а затем повторил известный афоризм Скотта Фицджеральда:

-"Богатые люди — особые люди". — И от себя добавил:- И к тому же плохие люди.

— Плохие, но богатые. Я — богатая, Георгий Петрович.

— Это ваш муж — богатый, — перебил он.

— Я — богатая, — повторила она, интонацией подчеркнув местоимение «я». — И в моих возможностях заплатить вам много. Очень много.

— Допустим, я согласился. — Сырцов встал с тахты, отошел к балконной двери и, глядя на новое бездействующее здание американского посольства, продолжил монолог: — Быстро и решительно, как доберман-пинчер, беру след, сметая все на пути, выхожу на девочку Ксению, хватаю ее и в наручниках доставляю к любящей мамаше, которая тут же сажает ее на надежную цепь. И счастливы все. Я, которому хорошо заплатили, любящая мамаша, которая получила возможность любоваться на свое дитя, девочка Ксения, которой вернули счастье жить в пентхаузе.

— Вы — романтик. Свободолюбивое дитя вырвалось из опостылевшего ей дома нуворишей, — насмешливо сказала ему в спину Светлана Дмитриевна. — Вырвалась, конечно, вырвалась! А сейчас только упрямство не позволяет ей вернуться домой, упрямство и гордыня. Она ждет не дождется, когда ее найдут и приведут домой. Я знаю ее.

— Это вы себя знаете, — не согласился с ней Сырцов.

— Она такая же, как я.

Он резко развернулся и, глядя ей в глаза, произнес твердое:

— Нет.

— Не говорите «нет»! — прокричала она и вскочила с кресла. — Вы не смеете говорить мне «нет»!

— Это почему же? — искренне удивился он.

— Потому что я вас очень прошу.

— Вы можете найти другого. Есть вполне квалифицированные сыщики.

Теперь она произнесла сакраментальное:

— Нет. Только вы! Вы должны! Вы обязаны!

— Это еще почему? — разозлился Сырцов.

— Потому что я вам верю. Может быть, сейчас вы единственный человек, которому я верю.

— Быстро же вы мне поверили.

— Какое это имеет значение?!

— Светлана Дмитриевна... — аккуратно начал он, но она яростно׳перебила его, не желая слышать слова отказа:

- Ничего сегодня не говорите, очень вас прошу. Позвоните Роману Суреновичу, посоветуйтесь с ним, спокойно все обдумайте, а завтра утром я позвоню, и вы дадите окончательный ответ. — Она подхватила сумочку и вышла в прихожую. Последовав за ней, Сырцов открыл входную дверь:

— Вы позвоните мне завтра днем.

В преддверии плача она исказилась лицом. Он взял ее за локти, успокаивая. Она зарыдала, ткнулась лбом и носом в его широкую бойцовскую грудь и обняла за шею. Его освободившиеся от ее локтей руки упали на стройную талию. Она уже не рыдала. Просто плакала.

Слезы были настоящие. Так и стояли недолго. Потом она оторвалась от него и пошла к лифту.

-Будьте осторожнее за рулем! — посоветовал он напоследок.

Стараясь не высовываться особо, он с балкона-лоджии наблюдал, как она садилась в «мерседес». Хорошо садилась, делово. И мотор хороший у «мерседеса»: с юного этажа не слышно было, как он завелся, — мягко рванула с места машина и по дуге выехала на проезжую часть. Сразу же за ней пристроилась малозаметная «семерка», стоявшая чуть выше по переулку. Так и двинули к Садовому.

-Такие пироги! — вслух выразил легкую озадаченность Сырцов.

Глава 3

Роман Суренович Казарян, он же крупный армянин,он же  известный кинорежиссер, он же в младые годы работник МУРа, он же один из двух закадычнейших друзей Деда, встретил Сырцова не то что пылко, но весьма приветливо, произнеся в дверях банальнейшее: