Это был снимок колледжа Харроу в Англии, где он учился.

Готическое здание колледжа с квадратной башней посредине походило на маленький собор. По мраморной широкой лестнице спускался человек в черной мантии, с маленькой квадратной шапочкой на голове. Он был окружен группой мальчиков и юношей в широких светлых брюках и соломенных шляпах-панамах.

— Это поп? — спросил Витя, ткнув пальцем в черную мантию.

Реджи снисходительно объяснил, что это не поп, а профессор в своей обычной форме.

Вскоре всех позвали к столу.

Марта в белом переднике с лиловыми бантами торжественно внесла пуддинг, утыканный тоненькими зажженными свечками.

Все дети ели очень много, и Реджи думал, что Валя съест свой кусок пуддинга вместе со свечкой.

Одна лишь Анна, старшая дочь переводчицы, ничего не ела.

Это была семнадцатилетняя девица с лицом, голубовато-сизым от пудры, и накрашенным ртом.

— Почему она ничего не ест? — шопотом спросил Реджи у Вали.

— Я думаю, что она боится съесть свою губную помаду. Ведь это очень противно, ее приготовляют из собачьего жира…

Русский словарь Реджи обогащался.

В красненьком сафьяновом блокноте Реджи можно было увидеть такие записи:

«Дай пять», — очевидно, от слова «пятилетка».

«На большой палец» — распространенная в СССР похвала. Валя сказала, что они плотину сделают «на большой палец с покрышкой».

«Трепаться» — от слова «трепать лен».

«Ширпотреб» — фарфоровая посуда, галстуки и лопаты».

Чтобы лучше изучить русский язык, Реджи записал обрывок песни, которую всегда пела кухарка Марта, обрусевшая немка из селенья Хортицы.

Реджи очень понравилась торжественная и напевная мелодия песни. Коверкая русские слова, он целый день пел:

«Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем — мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем…»

В восемь часов вечера Реджи принимал ванну. Сидя в белой ванне, наполненной горячей водой, он от нечего делать жонглировал зубными щетками и пел «Весь мир насилья мы разроем…»

В дверь ванной комнаты заглянул отец, который только что вернулся с плотины.

— Алло, Реджи, — сказал он, — я слышал ваш голос еще на веранде…

— Не правда ли, это хорошая русская песня? — спросил Реджи.

— Да, но это «Интернационал»…

Реджи был так изумлен, что даже уронил в ванну зубные щетки.

— Как жаль, что это большевистская песня, — сказал он, — у нее такой красивый мотив…

Больше он уже не пел «Интернационала», хотя мелодия этого гимна еще долго звучала у него в ушах.

Реджи теперь не скучал.

Ему было весело с Валей и ее товарищами.

Когда она приходила к нему, то они вызывали по телефону Мэгги Спринклер и Витю с товарищами и начинали играть в Робинзона или в «германскую» игру.

«Германская игра» заключалась в том, что всех надо было разделить на рабочих и гитлеровцев, которые ловили рабочих и мучили.

Но все хотели быть рабочими, и Валя говорила, что если кому-нибудь быть гитлеровцем, то уж, конечно, Реджи.

Они рисовали мелом на его спине фашистский знак и с визгом разбегались по сторонам.

Валя нравилась Реджи; она была совсем как мальчик. Один раз даже Реджи чуть ее не ударил за то, что она сломала самую лучшую его теннисную ракетку.

Как-то раз он заехал за ней в автомобиле.

Марта просила его съездить за иголками в Запорожье — город в двенадцати километрах от строительства.

Когда они проезжали по Турбинной улице, они увидели сидевших на заборе двух девочек и трех мальчиков. Каждый из них держал в руках по толстому щенку. Это были пятеро детей слесаря Фесаенко, большие приятели Вали. Увидев Валю в автомобиле, они стали приветствовать ее и поднимать кверху своих испуганных вислоухих щенков.

Вале захотелось покатать ребят, и она заставила Реджи остановить машину. Тот нехотя затормозил и, полуобернувшись назад, смотрел, как кабинка наполняется крикливыми мальчиками и девочками Фесаенко и их щенками.

Реджи был возмущен этим и сказал Вале, что он довезет ее товарищей только до угла, потому что отец не позволяет так перегружать машину.

Потом они высадили детей и быстро поехали по гудронированному шоссе, лежавшему между вишневыми садами и большими хатами деревни Вознесенки.

Чтобы показать, как он хорошо правит, Реджи поехал третьей скоростью, хотя отец строго запретил это делать.

Автомобиль чуть не сшиб телеги с дынями и шагавшего рядом с нею крестьянина в большой соломенной шляпе.

В Запорожьи они остановились перед кондитерской, называвшейся тут «цукерня», и выпили колючей сельтерской воды.

Целая толпа окружила автомобиль. Здесь были толстые старухи на искривленных каблуках, рабочие в синих комбинезонах, дети с обвисшими носками, девушки в кепках и ситцевых сарафанах, крестьянки с белоголовыми младенцами на руках.

Все они заглядывали в середину авто, восхищаясь бархатными подушками и хрустальной вазочкой для цветов.

Когда Реджи вышел из кондитерской в своих желтых брюках «гольф» и в песочном свитере с вышитым на груди зеленым попугаем, все смотрели на него так, точно это был не человек, а слон, вышедший из «цукерни».

«Какие дикари!» подумал Реджи, но он этого, конечно, не сказал.

Потом Валя покупала ему в кооперативе иголки, а он стоял и читал для практики русские объявления:

«Пролетарии Днепростроя, дайте своевременно ток стране!»

«Большой выбор красок Радуга».

«Здесь принимаются паевые взносы».

Обратно Реджи и Валя ехали без всяких приключений, и, когда приблизились к плотине, то вылезли из автомобиля и попросили милиционера за ним присмотреть.

Они стояли на маленьком деревянном мостике и смотрели, как Днепр бьется у подножья огромных быков, как с гулом и ревом бросается он в пролеты плотины, чтобы упасть вниз сверкающими двадцатиметровыми водопадами.

Над плотиной, на огромной высоте, прилепившись к железным фермам, работали электросварщики и клепальщики.

Одни из них, балансируя в воздухе руками, переходили по узкой железной полосе из конца в конец с таким равнодушием, точно шли по своей комнате. Другие с металлическими масками на лицах сидели и полулежали верхом на фермах, и под их руками вспыхивали синие огни электросварки.

Туман клубился над широкой рекой, смешиваясь с клубами паровозного пара.

Ажурные стрелы подъемных кранов и дерриков, все до одного, были подняты кверху.

— Посмотри, — сказала Валя — стрелы голосуют…

— За что же они могут голосовать?

— Ну, конечно, за то, чтобы поскорей выстроили Днепрострой.

Маленькие паровозики кричали на плотине все оглушительней. Там зажигались уже огни, и седая тяжелая пена водопадов отливала перламутром.

Люди, копошившиеся на плотине, казались отсюда такими маленькими, и как-то не верилось, что все эти огромные сооружения сделали именно они.

Валя объясняла Реджинальду, как будет все устроено на плотине и как будут опускаться щиты Стоннея.

Он все это знал и без нее, но ему хотелось проверить, правильно ли она будет объяснять.

— Знаешь, — сказала Валя, — когда будет мировая революция, то на Филиппинских островах мы устроим сад отдыха для трудящихся, где каждый сможет получить в день по десять кило винограда и тридцать апельсинов и даже больше. А Норвегию, наверно, превратят в детскую зимнюю базу, где будут ледяные стадионы и разные развлечения для детей всего мира. Когда они озябнут, они смогут на дирижабле полететь в Крым или в Италию и там обогреться на солнышке. Но китайчатам следовало бы давать больше винограда, потому что они всегда голодали. А всех капиталистов, которые останутся в живых, я переселила бы на какой-нибудь остров у северного полюса…

— А как же Америка? — спросил Реджи, обеспокоенный за судьбу своей страны.

— Вот этого я еще не знаю, — сказала Валя. — Может быть, Америку превратят в большой автомобильный завод, — добавила она не совсем уверенно.

Вале очень хотелось, чтобы Реджи стал пионером.

Но Реджи был уже три года бойскаутом и у себя на родине привык смотреть на пионеров как на бунтовщиков и своих врагов. Валя не любила, когда он надевал свой защитно-зеленый костюм скаута, черный шелковый галстук и маленькую шапочку в виде пирожка.

— Опять нарядился в свою фашистскую форму! — говорила, она. — К этому прелестному костюму, мистер Реджинальд, нехватает еще одной вещи — свастики, нашитой на рукав…

Реджинальд говорил, что бойскауты тоже помогают бедным, и надо только выбрать хорошего президента, который сумел бы наладить порядок в стране.

— Но разве ты не видишь, что все твои президенты бессильны перед кризисом, и неужели тебе нравится, что повсюду в капиталистических странах безработица и голод?!. А бойскауты твои защищают капиталистов, которые заставляют рабочих голодать.

Однажды Реджи сказал Вале, чтобы она взяла его с собой, когда пойдет в Хортицу навестить пионерский лагерь.

В знойный августовский день они отправились в Хортицу. По дороге Реджи сказал, что он не против того, чтобы все были счастливы и сыты, и если бы его приняли, то он бы, пожалуй, вступил в пионерский отряд; он даже знает русский «Интернационал». Он хотел бы дожить до мировой революции, чтобы можно было перелететь на дирижабле из Норвегии в Крым.

Они шли по шоссе к немецкому поселку у Хортицы, где был расположен пионерский лагерь.

По дороге им то и дело попадались загорелые геодезисты. Они возились у своих нивеллиров в кепках, надетых козырьками назад.

Мимо них по узкоколейке пыхтя пронесся паровозик, волоча за собой платформы с пустыми бадьями от бетона.

Девушка-машинист, черная от копоти, высунулась из окошка и улыбаясь кивнула Вале.

Над головой девушки к паровозу был прикреплен плакат: «Все силы на выполнение промфинплана!»

Реджи и Валя шли по берегу Днепра, между обломков скал, изуродованных взрывами.

Берег здесь был очень крут.