Я сухо спросил:

— И с чего вы это взяли?

— Дело в том, что он прятал в нумере у Кляпова «адскую машину»! Ну, это такое устройство для…

— Мне известно, для чего оно, — кивнул я. — А вот вам откуда известно об этих обстоятельствах?

— Чисто случайно! Накануне вечером хотел предложить Кляпову угоститься коньячком… Не люблю, знаете ли, в одиночестве… Хотя и приходится иногда… Не сочтите за моветон…

— Нельзя ли ближе к делу? — взмолился я.

— Да, да… Так вот… Зашел я к нему с бутылкой, но он, однако, по причине желудочных колик, пить начисто отказался. А на трезвую голову говорить с ним, сами знаете, тяжеловато. В общем, я через пяток минут от него и ушел. А бутылку-то по рассеянности и оставил! Возвращаться не стал: еще сочтет жадиной, да у меня и еще с собою имелось… А наутро… Знаете ли, тот коньячок был особенно хорош, а Кляпову он, как понимаете, без надобности… В общем, я — и… Постучал, а дверь сама поползла, и там, в нумере — никого. Короче говоря, зашел я с целью там его подождать. А на столе у него — большой бумажный сверток, неперевязанный, потому — почти нараспашку… Оно почти само и открылось, я лишь чуть-чуть прикоснулся… А там — эта штуковина! Ну и я сразу — пулей из его нумера!.. Едва вскочил в свой — слышу шаги в коридоре. Выглядываю в щель — а там Кляпов с Кокандовым. Кляпов в свой нумер на минуту зашел один и выходит уже с этим самым свертком. Передает его Кокандову и говорит — пóлно, мол, возвращаю вам вашу вещь, более не стану, мол, держать ее у себя. Ну, каково?!

— Впечатляет, — согласился я. — Только не пойму, при чем тут Сипяго, он ведь к этому времени уже почил.

— Ах, ведь он мог прежде, чем я, эту машину обнаружить! Знаете, кем он был?

— Насколько мне известно — коммивояжером.

— О нет! Открою вам тайну: он был жандармским офицером!

— Он это вам, что же, сам поведал? — спросил я несколько саркастически.

— Нет, разумеется. Просто я его узнал. Как-то раз имел честь оказаться с ним в одной компании в Петербурге. А здесь, узнав его, напомнил о той встрече. Но он настоятельно просил меня более никому здесь об этом не рассказывать… Уверяю вас, он точно находился тут по служебному заданию; наверняка его объектом был бомбист-Кокандов, зачем еще здесь находиться офицеру Охранного отделения?.. А уж после кончины Сипяги — уж тогда я со страху вовсю предался зеленому змию. К слову, делал это по большей части из конспиративных соображений: пьяница у нас считается существом безвредным, никому не приходит в голову, что ему о чем-нибудь известно более, нежели другим… Вроде пока помогает: как видите, слава Богу, покуда еще жив… — И вдруг добавил: — Думаю, и Ряжского-Васюкова именно он отравил, кто бы тут еще?

Я удивился:

— А это еще зачем?

— Ну как же!.. То есть тут я, конечно, не могу знать наверняка, всего лишь мое предположение… Преступные души всегда тяготеют одна к другой, и возможно, Кокандов когда-то волочился за этой самой Клеопатрой, а услышав обо всем во время нашего пети-жё, решил, что это Васюков… Ряжский, то есть… что это он стал косвенной причиной гибели его подруги…

— Она осталась жива, — напомнил я.

— Да, да, запамятовал!.. Но как бы там ни было — это он, более тут все равно некому!

— Любопытная версия, — не стал я его переубеждать. Вообще говорить был уже почти не в силах, ибо мои гномы уже с новой силой взялись за свое.

— Вот выложил вам все, — сказал Шумский, — и как-то оно полегчало на душе… Надеюсь, вам эти сведения пригодятся… Только прошу вас… Я это вам — чисто конфиденциально…

— Разумеется, — пообещал я. — Благодарю. Я приму ваши слова к сведению. — И с этими словами поспешил поскорей выставить его из своего нумера, ибо мои гномы расходились не на шутку.

Закрыв за ним дверь, я принял сразу две пилюли, чего доктор мне делать не рекомендовал, поскольку пилюли эти обладают еще и побочным, снотворным действием.

И, уже впадая в сон, я подумал: «Если б он только знал все, что известно мне!..»

Роковая любовь

После ужина, который прошел в полном безмолвии. После той трагедии в поднебесье никому, казалось, и в голову не может прийти возобновлять наше пети-жё, но тут вдруг Кляпов, обладатель фанта, вскочил, некоторое время нервно расхаживал из угла в угол и наконец заявил:

— И все-таки!.. Несмотря ни на что!.. Я готов!.. Да, да, я должен!.. Именно теперь!

— Успокойтесь, — сказала Амалия Фридриховна, — никому вы ничего такого не должны. По крайней мере, в свете сегодняшних событий. И вообще я полагаю, все это наше пети-жё следует на время…

Он ее перебил:

— Нет, нет! Я себе, самому себе должен! Ибо, видит Бог, не могу более! Душа, — м-да, душа! — требует очищения! Не могу более держать в себе!..

Послышалось:

— Что ж, ежели оно так…

— Ну, тогда…

— Слушаем вас, милостивый государь!

— Вываливайте всё! (Это, понятно, — Ми.)

Кляпов прошагал в конец залы, некоторое время прокашливался, теребил остатки своей шевелюры и наконец провозгласил:

— Слушайте же, слушайте, господа!..

Признание г-на Кляпова[40]

— Да-с, господа… В общем, был у меня в ту пору в Санкт-Петербурге небольшой бакалейный магазин, лавка, можно сказать. Поначалу, пока дело только развивалось, за прилавком приходилось стоять самому. По двенадцать часов в день! Сами понимаете…

— Чего ж не понять, — сочувственно отозвался Грыжеедов. — Я вот тоже, когда с пирожками начинал…

Но Кляпов нервически взвизгнул:

— Не перебивайте же, сударь, не перебивайте!.. О чем бишь я?..

Грыжеедов, ничуть не обидевшись, подсказал:

— О лавке… то есть о магазине своем изволили.

— Да-с!.. Весь день на ногах, без выходных; а работа, сами понимаете, нервная, всю натуру себе испортил. Ну и решил в конце концов нанять кого-нибудь себе в помощь. Только вот кандидатуры мне по тем или иным причинам не нравились: то по виду вороват, то на физиономию урод уродом (такой своею внешностью распугает всю публику), то косоглаз (что публика снова же не больно жалует), — в общем, беда!

И тут вдруг является по моему объявлению барышня — совсем юная, стройная, красоты несказанной. И умница! Она тебе — и по-французски, и по-немецки: «битте, фрау», «пардон, месье», — в общем, я о такой даже и мечтать не смел!

— А по имени — как? — зачем-то полюбопытствовал Львовский.

— Вот именем она назвалась совсем простецким: Прасковья.

— А лет сколько?

— Сообщила, что девятнадцать. Это я потом уже узнал… Не стану, впрочем, забегать вперед…

Я недоумевал: и чем ее привлекла моя лавчонка? Да и жалования большого я не мог ей обещать.

Она, однако же, не раздумывая, тотчас согласилась на все мои условия, лишь одно условие выставила со своей стороны: чтобы она, не имея своего жилья, могла ночевать у меня в подвальчике, в складском помещении.

Ну, чего ж не согласиться? У меня там, в подвальчике, и кушетка имелась, сам иногда ложился приотдохнуть.

…А работала — я нахвалиться не мог! И выручка у меня сразу поползла кверху, посетители валом валили полюбоваться на нее. И честна была. Поначалу я несколько раз устраивал в магазине ревизию — все до последней копеечки сходилось…

…По ночам у меня, знаете ли, бывает бессонница, вероятно, от нервов; я в таких случаях совершаю ночной променад. Вот иду я в ту ночь по Литейному (как раз там мой магазин располагался), и вижу — там свет в окнах горит. Странно: уже третий час ночи; что ж, у столь юной барышни тоже бессонница? Либо (я так подумал), свет забыла погасить, электричество зазря расходуется. В общем, открываю дверь своим ключом… А она — мне навстречу, в полном одеянии.

Отчего же вы, спрашиваю, милая, по ночам не спите?

А она мне: не могу я, говорит, спать там, внизу — мыши там у вас, а я их боюсь до жути.