Собственно, моя записная книжица не представляла большой секретности. Попадись она в руки человеку несведущему, тот бы не понял, что за это за словечки, стоящие после идущих в разнобой нумеров, скорее всего решил бы, что это клички лошадей, а книжица принадлежит любителю бегов. В действительности, словечки эти были псевдонимами, которые и губернскому прокурору ничего не говорили, если он не сталкивался лично с носителем этого псевдонима.

По мере разоблачения провокаторов приходили инструкции — позабыть тот или иной нумер. Был человек, теперь нету; а кто это был — ищи-свищи. Так, у меня был тщательно вымаран псевдоним, принадлежавший скандально разоблаченному несколько лет назад Азефу.

Как я уже говорил, не вымаранных оставалось не столь уж много — какой-то «Икс», какой-то «Фикус», какая-то «Муха»[43], — те же, в общем, что и в блокноте у Сипяги; еще несколько весьма странных и порой затейливых кличек.

Итак, 217-й. Вот он.

— Ваш псевдоним? — сухо спросил я.

— «Марго», — отозвался Кокандов.

В точности так: 217-му нумеру соответствовал именно этот псевдоним.

— Ну, убедились? — с некоторым даже торжеством спросил он.

Я его торжества не разделял; вообще должен сказать, что отношусь к субъектам этого сорта с изрядной долей брезгливости. Не сдержавшись, спросил:

— Как же вы дошли до жизни такой?

Ответ получил весьма распространенный среди подобного рода публики:

— Не всем же быть чистенькими, вроде вас. — Потом циничная улыбка все же сошла с его лица, и он вздохнул: — Выхода иного, поверьте, не было. Когда меня в девятьсот седьмом году взяли, мне всенепременно пеньковый галстук грозил, а жить, знаете ли, хотелось, вот я согласие-то и дал.

Да, мне был известен такой способ вербовки — под угрозой петли.

— Но с господином Кляповым, — спросил я, — зачем же с ним — так жестоко?

— То, поверьте, была отнюдь не моя идея, — поспешил ответить он, — то была идея моего куратора… Уж простите, не стану его называть… Очень удобен был этот Кляпов, готовый на все ради предмета своей нездоровой любви. Она, его нимфа, там, на каторге, и ведать не ведала, чтó делается от ее имени… Иногда, видите ли, надо поймать кого-то непременно с поличным; а мои коллеги-революционисты весьма искушены в своем деле, чтобы не попасться. Вот моему куратору и пришла мысль: подсовывать им какие-либо компрометирующие предметы… ну, там…

— «Адскую машину», — подсказал я.

— Ну да. К примеру. А уже с этим их берут… Но, сами понимаете, я этого делать не мог, меня бы тотчас же заподозрили, а полубезумный господин Кляпов в этом смысле — истинная находка. Более десяти человек, отпетых бомбистов, было отправлено прямиком на виселицу после этих…

— Провокаций, — вставил я.

Он предпочел более нейтральное:

— После этих… действий. Между прочем, если б не это, он, — узнай он прежде о ее гибели, — он бы небось уже удавился. (Иди в ту минуту знай, сколь этот подлец близок к истине!)

— Можно сказать, вы с вашим куратором его даже облагодетельствовали! — с сарказмом произнес я.

— В какой-то мере можно сказать и так, — с некоторым вызовом сказал он. И прибавил: — Увы, теперь он совершенно бесполезен, после того, как узнал…

Слушая эти циничные откровения, я все отчетливее осознавал, что империя наша превратилась местами в гангренозную ткань, кою не скрепишь никакими хирургическими нитками. Даже возможная победоносная (что сомнительно) война и якобы сопутствующий ей всплеск патриотизма, на что уповают в некоторых кругах, не сильно отсрочит окончательную гибель гниющего организма. Господа социалисты полагают, что вслед за тем некое Царство Счастия; я же в этом сильно сомневался, так как подозревал, что к штурвалу этого их Царства первыми прорвутся именно такие вот «Марго», ибо они ушлы и вечны. А уж дальше, как высказывался Достоевский: «Смотри в Апокалипсисе».

Спросил:

— Вы с вашим куратором смотрите на живых людей исключительно с точки зрения их полезности для ваших… — (Не удержался.) — Ваших подлостей?

Наконец он озлился:

— Только не надо, ради Бога, этих ваших жалких слов! Этот ваш Кляпов — в сущности, растлитель несовершеннолетней, пускай уже и прежде растленной! Да он, при его нервах, и так и сяк не жилец. А тут — именно что польза с него хоть какая-никакая!.. — Сразу, впрочем, сбавил свой вызывающий тон: — Как бы то ни было, но вы помните? Помните, что не имеете права разглашать? Как-никак, вы — око государево. Вы…

Я его перебил:

— А зачем вы третьего дня палкой меня по голове саданули?

— Я?! Да ни-ни!..

— Бросьте врать, Кокандов, — сказал я. — Палку, которой вы меня тогда треснули, я после осмотрел…

— Ах, да… — проговорил он. — Эта ваша чертова дактилоскопия.

— Именно. На ней ваши отпечатки пальцев. Могли ж и насмерть. А теперь я для вас, вишь, «око государево».

Он воскликнул:

— Нет! А так рассчитал, чтобы как раз — не на смерть… А что было делать? Заметил с лестницы, что вы просочились к Кляпову в нумер, стало быть, сейчас и обнаружите «адскую машину». Ну и пришлось…

— Кстати, — вклинился я, — зачем она тут, машина-то эта?

— Кляпов должен был отсюда, из «Парадиза», отправиться — якобы по приказу своей нимфы — в Москву и передать там эту штуку… ну, неважно кому, одной важной птице из бомбистов, с тем бы ее, эту птицу, и прихватили. А вы по неведению могли поднять шум и сорвать всю операцию. Вот я и поднялся со двора по пожарной лестнице в клозет этого нумера. Ну а дальше… Но я, право, право же, старался — чтобы без особого вреда для вашего здоровья!

Я махнул рукой:

— Ладно… Из всех ваших дел это, быть может, наиболее невинное. Что же касается несчастного Кляпова, то это подлость, натуральная подлость, уж не взыщите, иного слова не могу подобрать.

— Полагайте как вам вздумается, — с видом в какой-то мере даже homme d'honneur[44] отозвался он. Затем добавил: — Между прочим, покойный ротмистр Сипяга тоже был в курсе этой операции.

— Вы что, были с ним и прежде знакомы?

— О, да. Он был товарищем моего куратора. Здесь пребывал, однако, совсем по другому делу.

— По делу «Зигфрида»? — спросил я.

— Кого-с?.. — переспросил он. — С таковым не имел чести быть знакомым.

Судя по всему, хоть тут он не врал.

— В таком случае, быть может, догадываетесь, кто отравил Сипягу?

— Никак нет. Ни малейших подозрений… А вот что касается господина Васюкова-Ряжского…

Я напружинился:

— И — что?

— А то, что истинного Васюкова покойного я лично знал, потому после рассказа Ряжского сразу понял, что это — лже-Васюков.

— Ну а истинного Васюкова откуда знали?

— Да он был… как бы это сказать… из нашей братии.

— Из провокаторов, что ли?

— Ах, называйте как хотите. Мы с ним по одному делу на пáру работали. Он сим весьма и весьма тяготился, впрямь хотел покончить с собой, зачем и связался с этой самой Клеопатрой. Он мне перед своей кончиной об этой Клеопатре кое-что рассказал. Отсюда у меня теперь некоторые догадки… Кстати, сей Васюков вовсе не покончил с собой, как вы изволили говорить; это свои его прихлопнули.

Я уж запутался, кто для него свои, кто чужие, и спросил:

— Кого вы имеете в виду?

— Ах, да… Ну, понятно, члены «Боевой дружины» — видно, утечка произошла, что он с Охранкой сотрудничает, у них с таким братом короток разговор.

— Ладно, — сказал я, нисколько теперь уже не кручинясь о судьбе подлинного Васюкова, — но вы несколько отвлеклись. Вы говорили, что у вас насчет Клеопатры некоторые догадки. Слушаю.

Теперь его лицо приобрело хитроватое выражение.

— А вот это — дудки-с, — ухмыльнулся он.

— Отчего ж так?

— Да оттого!.. Вам, вижу, страсть как хочется узнать, кто прикончил этого Ряжского. Коль я вам скажу, вы утратите ко мне всяческий интерес, а я хочу живым дожить, пока завал не разгребут. Вы же не желаете, чтобы я тайну унес с собой в могилу, вот поэтому и будете до поры до времени мне защитой от всяких здешних дамочек с пистолетиками.