«Не надо, сеньор Андалини! Я не возьму!»

Я сама распахнула его халат…

И тут я увидела…

Она сделала паузу, какую и в МОХТе, пожалуй, сочли бы чересчур затянутой.

— Что, что вы увидели?! — с нетерпением воскликнул Львовский.

— Не интригуйте, — взмолился Шумский.

— Каучук, — выдохнула она.

— Что? — спросил генерал. — Повторите, я недослышал.

— Каучук, ваше превосходительство. Это было у него искусно сделано из каучука! Он был… Он был…

— Неужто кастрат?! — догадался Шумский.

— Именно так, господин инженер! Он был кастрат. Там у него не было ничего!

— Но — зачем же он, в таком случае? — удивился генерал.

— Ах, он мне потом уже это объяснил, пока я с трудом отходила от своего разочарования. Его сказочная красота влекла к себе дам, они составляли основную часть его публики. Кабы они узнали об этом его секрете, они были бы разочарованы почти так же, как я, и, возможно, перестали бы посещать спектакли с его участием, у него сильно упали бы сборы. Посему он прицепил себе эту штуковину; мало того, он платил немалые деньги всяким хористкам и артисткам кордебалета, чтобы они распространяли слухи о его любвеобильности и о чрезвычайных физиологических достоинствах, что они исправно и делали. Того же всего лишь он хотел и от меня. Господи, лишь за этим, вы понимаете, лишь за этим он меня и… — Она чуть не плакала.

Остальные же, напротив, весьма развеселились. Последовали самые нескромные реплики. В общем, от недавнего дурного расположения не осталось и следа.

Фанты на завтрашнее пети-жё на сей раз раздавала Ми, за полной неспособностью Евгеньевой отойти от тех своих давних воспоминаний. Она утиралась платочком, видимо, заново и заново переживая те мгновения несостоявшейся любви.

Фант выпал профессору Финикуиди, немало озадаченному этим обстоятельством.

На том вечер, однако, увы, не закончился. Когда все уже собрались расходиться, в залу, вся в смятении, вбежала Дуня и проговорила:

— Там… Там, у себя в нумере… господин Кляпов… удавился…

Из газеты «Сын отечества»

Иванов-Разумный

– —

Телеграммы

– —

Прокурор-заговорщик. — «Зачистка территории». — Преступный прокурор

Сколь это мне не претило, я считал для себя должным выполнить свое обещание — не позволить мерзавцу Кокандову умереть голодной смертью, поэтому, прихватив кое-что с завтрака, поднялся наверх и направился к его нумеру.

На мой стук в дверь не последовало никакого ответа. Я толкнул ее, и она открылась.

Кокандова в нумере не было, там была лишь Дуня, производившая уборку.

— Где он? — спросил я

— Кто?.. — как-то испуганно спросила она.

— Господи! Кокандов, разумеется.

— К-какой К-кокандов?..

— Не понимаю, о ком вы это спрашиваете? — донесся сзади голос неслышно подошедшей Амалии Фридриховны. — Вдруг «вспомнила»: — А, да, да, припоминаю — господин Кокандов… Это тот господин, который прибыл сюда как за пару часов до вас. Так вы же, должно быть, помните, что он вышел прогуляться как раз перед сходом ледника, и именно в ту сторону. Правда, Дуняша?

— П-правда…

Амалия Фридриховна притворно вздохнула:

— Бедняга. Теперь уже вряд ли найдут.

Все было ясно. На секунду-другую во мне проснулся государственный прокурор, который в подобных случаях обязан действовать, независимо от личности убиенного, но он, этот прокурор, едва пробудившись, тут же и улетучился, освободив в душе место для живого человека со своими пристрастиями. Да, я уже ощущал себя в отставке и лишь теперь понял, как теснил дыхание этому живому человеку тот воображаемый мундир.

Хозяйка, пристально глядя на меня, спросила:

— Вы разве, Петр Аристархович, не помните, как он уходил на ту злополучную прогулку?

Если и была у меня досада, то лишь оттого, что перед своей «прогулкой» Кокандов унес с собой какую-то тайну, связанную с Клеопатрой и с убийством Ряжского. (Впрочем, на сей счет я тоже имел кое-какую версию, нуждавшуюся лишь в некоторой проработке.)

— Да, да, теперь точно припоминаю… — перед тем, как уйти в свой нумер, проговорил я.

Далее в то утро я производил действия, свойственные для преступников и уж никак не приличествующие для государственного прокурора; мой прежний наставник, судебный следователь Савелий Игнатьевич Лежебоко назвал бы их «зачисткой территории». Теперь, мысленно расставшись со своим раззолоченным прокурорским мундиром, преступные действия эти осуществлялись мною легко и естественно.

Прежде всего следовало должным образом настроить всех остальных.

В каком-то отвлеченном разговоре с профессором Финикуиди я мельком упомянул Кокандова.

— Какой Кокандов? — взглянув на меня заговорщицки, спросил тот. — Ах, да! это, должно быть, тот господин, что так не вовремя прогуливался в районе ледника, — вы его имеете в виду?

Я лишь кивнул.

Все остальные при упоминании этого имени также смотрели на меня с притворным удивлением: «Какой Кокандов?». Я понял, что тут беспокоиться нечего, все уже участвовали в заговоре.

Затем я задумался — где могли спрятать труп. С этой целью я вышел из пансионата и вскоре увидел на газоне в глубине двора небольшую прогалину из свеженасыпанной земли. Вернувшись, я обратился к княгине:

— Прекрасный у вас газон, Амалия Фридриховна. Я бы сказал, идеальный, как в Англии, если бы не один маленький огрех.

— Вы имеете в виду?..

— Да, да, вон там.

— О, вы правы! Сейчас прикажу Абдулле, чтобы заложил дерном.

— И еще… Бедняга Кляпов не оставил ли какой-нибудь предсмертной записки?

— Да, оставил… Но только мне показалось, что она… не вполне уместна…

— Дайте-ка взглянуть.

По таким каракулям совершенно невозможно было установить, чьим почерком это написано. Внизу, правда стояла подпись Кляпова, вполне идентифицируемая, однако осуществить подделку остального текста ничего не стоило (Господи, о чем думал в этот момент все еще официально пребывающий в должности государственный прокурор!).

Тут, впрочем, признаюсь (да и чего мне уже, в сущности, боятся?), что в подлоге я уже, было дело, участвовал один раз, о чем всячески старался забыть, ибо мне — тому, прежнему — это все же представлялось изрядным пятном на моем мундире.

Дело было много лет назад, еще в бытность мою помощником судебного следователя при господине Лежебоке. Тогда разыскивали страшного злодея, похитителя детей, которых тот возвращал за изрядный выкуп. Савелий Игнатьевич уже чутьем угадал, кто это такой, но не имел достаточных доказательств, чтобы арестовать мерзавца.

И тут в городе было совершено чудовищное злодеяние, потрясшее всех. Хотя семья и заплатила выкуп, но ребенка потом обнаружили в городском саду мертвеньким, с перерезанным горлом. Как потом удалось узнать, преступник имел неосторожность в какой-то миг предстать перед ребенком без маски, которую всегда надевал, и опасался, что тот опознает его.