— Но я право, право же не хотел! — воскликнул Львовский. — Кто ж подумать-то мог?!

— Никто вас и не винит, — успокоила его Дробышевская. — На все воля Божия, а срок любого из нас изначально предначертан и предопределен нашей кармой. На эту тему в книге у Блавацкой сказано…

Слушать было не интересно. В мыслях я принялся раскладывать свой пасьянс, но он никак не желал сходиться. В особенности это «он дидэ» путало все карты, перед тем, казалось, почти улегшиеся на правильные места.

«Нинда хозурлык»… Что бы сие значило?

Черт побери! В империи проживает, согласно последней переписи, миллионов десять, а то и больше, татароговорящего населения, но даже самые-самые наши либералы, ратующие за благо всех народов страны, — при том, что они отлично говорят по-французски, — по-татарски не понимают ни бельмеса (тоже татарское, кстати, словцо).

— Ваше превосходительство, — обратился я к приблизившемуся генералу Белозерцеву, — вы случаем не знаете, что означает в переводе с татарского «нинда хозурлык»?

Он задумался, но затем покачал головой:

— Нет, никаких «хозурлыков» не слыхал, как-то ни разу не прозвучало ни под Плевной, ни под Геок-Тепом. Вот «убить», «зарубить» — знаю: будет «утерегэ», «чабыл утэрегэ». Знаю еще: «эл эргэ урыс этне», то есть «повесить русскую собаку», — но никак не… как бишь выразились вы там?.. Знаю, впрочем, еще «мэхэббэт», что означает «любовь». Об этом, кстати, и собираюсь нынче поведать. — Несмотря ни на что, он явно был уже готов к своему номеру на предстоящем вечернем пети-жё: старый вояка не привык прятаться в кустах.

Примерно то же ответила и Лизавета, к которой я для того и зашел на кухню; она была моей последней надеждой на разгадку.

— Не-е, ваше благородь, — сказала великанша, — никаких таких «хузарлыков» не ведаю. Вот «мэхэббэт» — да; Абдульчик бедный не раз говаривал, да так нежно. Он же, бедный, был такой ласковый… Как скажет, бывало: «Син минем мэхэббэт…»[58] — И растерла слезы, выступившие на глазах. — А насчет того, что вы изволили — не-е, не припомню, не было.

В общем, полный хузарлык!

Вдобавок это «он дидэ», то бишь, «он сказал». Я уж, кажется, почти не сомневался насчет того, кто является Клеопатрой, — и тут, оказывается, «он дидэ». Кто — он? Какой-то Клеопатр тут еще вдобавок ко всему образовался, что ли?.. Или это, быть может, еще не установленный мною Пилигрим?..

Я как-то даже перестал вспоминать про Зигфрида, все мои мысли сосредоточились на том, чтобы вычислить и остановить этого самого Клеопатра, ибо теперь я не сомневался, что три убийства — Сипяги, Ряжского и Абдуллы — его проделки. Да, там, без сомнения, действовала одна и та же рука.

Между тем постояльцы, готовясь к предстоящему вечеру, распались на отдельные, то и дело перемешивающиеся островки, и на каждом островке начиналась и тут же затухала та или иная беседа, лишь Львовский и Евгеньева сидели молча, потупив взоры, с видом нашкодивших школяров.

Поскольку я, за своими раздумьями мало к ведшимся беседам прислушиваясь, машинально расхаживал по гостиной, то до меня долетали только некоторые обрывки.

Грыжеедов. …Нет, нет, германцы у нас дождутся, вот увидите, милостивый государь!..

………………………………………………………………….

Дробышевская. …А также, как это сказано в книге Блавацкой про агни-йогу…

………………………………………………………………….

Семипалатников. …А ведь был у нас и совсем иной канон: не купола-маковки у церквей, а завершения в виде конусов. Это лишь при Иоанне Грозном канонизировали татарский штиль с округлыми куполами, как у мечетей…

………………………………………………………………….

Шумский. …Тут правда ваша, сударь: при нашей российской географии мы в военном смысле непобедимы, гибель на российских просторах наполеоновской армии — тому яркий пример…

………………………………………………………………….

Петров. …Ошибаетесь, милая Ми…

Ми. Я вам никакая не «милая»!

Петров. Хорошо, хорошо!.. Но вы, право же, ошибаетесь — в том городе я вообще никогда не бывал…

Стоп!

Я действительно даже приостановился. Ибо вдруг два услышанных мною порознь слова склеились в моем сознании воедино. Я чувствовал, что вот так, существуя вместе, они означают нечто, весьма далекое от содержания этих бесед. Такое чувство, наверно, бывает у гончих, когда они чуют в воздухе отдельные молекулы, еще не соединившиеся в запах дичи, но еще не в силах осознать: что? где?

Да, я, безусловно, знал это словосочетание! Казалось, еще миг — и мне станет ясно почти все…

Оперативная пауза. — Лямур-мэхэббет с жестокой развязкой.

О пророчествах

Тут, однако, мои мысли сбились, ибо генерал Белозерцев в этот самый миг провозгласил:

— Господа! Тем не менее, уже вечер, а фант, как вы помните, выпал мне. Поэтому давайте же… невзирая на печальные обстоятельства…

Амалия Фридриховна произнесла тихо, скорее всего про себя:

— Это уже получается какой-то пир во время чумы.

Семипалатников, все же услышав ее, усмехнулся своей надменной ухмылкой:

— О, творящееся у нас, в России, это всегда в некотором роде пир во время чумы.

Евгеньева вздрогнула:

— Что? чума?! Неужели же?!.. Только чумы нам тут и не хватало!

— Нет, нет, сударыня, — отозвался Семипалатников, — это такое фигуральное, литературное выражение. Вы, господин генерал, однако, правы: жизнь по-прежнему продолжается!

— И завтра продолжится, — вставил Шумский. — Посему — сперва фанты для завтрашнего пети-жё! У вас, мадам, приготовлены?

— Да, да, — кивнула Евгеньева. Она поднялась, держа в руках картуз бедного Абдуллы. — Фанты! Прошу вас, господа!

Фант выпал Петрову. Он пробурчал что-то невнятное и глубоко задумался.

Семипалатников обратился к генералу:

— А теперь — просим вас!

Раздалась пара слабых хлопков, после чего Белозерцев решительно прошагал на то место, с которого прежде выступали все его предшественники.

— Да-с, господа, — начал он. — Стояли мы, стало быть, тогда под Геок-Тепом.

Шумский закатил глаза и прошептал:

— Господи, опять начинается!..

Не слыша его, генерал продолжал:

— Я там уже полком командовал, хоть и весьма молод был. При первом, неудачном штурме чуть не треть моего полка полегло; в других полках — то же самое; ну и наступила, как это у нас по-военному называется, оперативная пауза. А вместе с нею, как это бывает, наступила и пора смертной скуки. Ну а со скукой, с этой тоской зеленой, началось, как обычно, и разложение в войсках. Офицеры пили горькую, ничего я с тем поделать не мог; солдатỳшки — бравы ребятỳшки поворовывали в окрестных аулах кур; ну а кто посмелей — пытался с жительницами аулов амуры крутить, хотя и пустое занятие: ихние девушки шарахались от нашего брата, как от той самой чумы.

— Вот вы бы с амуров-то и начали, — впервые за этот вечер подала голос Евгеньева.

— Будет вам и про амур-лямур, — пообещал генерал. — А точнее — с учетом тамошнего колорита — будет вам про мэхэббэт…

Однако дня два прошло — и какая-то смелая девушка стала ходить в расположение нашего полка. Хоть все время была и в парандже, но это привнесло в наши ряды некоторое оживление.

— Вот это уже интересно!

— Нет, нет, сударыня, она всего лишь продавала нам козье молоко да овощи-фрукты всякие. Я же всем строго-настрого приказал: чтобы с нею — ни-ни!

— Уж не томите, скажите — хоть хорошенькая она была?

— Кто ж знал, пока была в парандже? Это потом уже, когда паранджу свою подняла…

— О-о!

— Ах, да помолчите же, сударыня! Черт вас, что ли, пардон, все время за язык?!..

— Молчу, молчу!

— Мерси… Вот входит она в мою палатку с фруктами со своими — и вдруг паранджу-то свою и поднимает. И — хороша… Боже, как хороша! Что-то в их восточной красоте эдакое! Все-таки в дамах из наших северных широт всегда что-то искусственное (простите, сударыни, старого вояку), а тут — сама натура!.. И — юна, совсем юна… И благоухает лепестками роз… И говорит мне вдруг: «Ты храбрая русская генераль, — (хоть я и был только полковник), — я тебя сразу полюбить»…