И такое началось меж нами… М-да-с…

О, эта восточная мэхэббэт! Я о подобном даже и не слыхивал! Куда там этому Боккаччо с его дьяволом в ад! Невообразимое, невероятное нечто! Не знаю уж, как словами-то передать!..

— А вы постарайтесь, постарайтесь, — не удержалась-таки Евгеньева.

— В «Раджа-йоге» все отлично описано, — вставила Дробышевская — Также и в «Камасутре».

— Возможно-с. Не читал, только слыхивал.

Такая, в общем, началась камасутра…

Эти стоны ее из моей палатки!.. Могу себе представить чувства моих солдатỳшек!..

А она… При всей своей юности, умеет и так, и так… Недоумевал: и откуда такое умение в ее лета?..

Ладно уж, так и быть, о некоторой подробности все-таки расскажу…

Увы, тут я вынужден был отвлечься. Я сидел ближе всех к двери, поэтому единственный вдруг услышал, как где-то в глубине пансионата начали раздаваться звонки.

Неужто заработала телефонная связь? Я встал, тихо вышел и прикрыл за собой дверь.

Да, это звонил телефон. Аппарат располагался в холле перед столовой.

— Слушаю, — сказал я, взяв трубку.

Оттуда сквозь электрический треск донеслось:

— Сипяго, это вы? Говорит ротмистр Бурмасов. Сипяго, вы? Отвечайте!

— Сипяго убит, — ответил я.

— Что?!.. Спит?!.. А это ты, что ли, Абдулла?

— Это прокурор Васильцев, постоялец отеля.

— Черт! И так ничего не слышно, а ты мне еще и по-татарски балакаешь! (Видимо, на его конце слышимость была куда хуже, чем на моем.) Спит, говоришь? Так разбуди! Ну-ка, одна нога здесь, другая там!

— Да не спит! Убит он!

— Что?! Спит как убитый?! Что ты мне зубы заговариваешь, морда татарская?!

— От морды слышу, — тихо произнес я, но эти слова ротмистр каким-то образом услыхал, ибо в ответ разразился:

— Да за такие слова!.. Прибуду — все ребра тебе пересчитаю! С кем разговариваешь?! Ты понимаешь, татарская морда, — с кем?!

Не удержавшись, я проговорил:

— По-моему — с дураком.

— А-а, с кунаком… Ну ладно тогда… Гони в шею своего кунака, да слушай меня… Сипягу, ладно, не буди, а то, тут мне говорят, связь снова сейчас оборвется. Ты передай ему, что завтра к вечеру копатели пробьются сквозь завал. Я посылаю отделение солдат. Так и передай: посылаю отделение! Повтори!

— Посылаю отделение.

— Вот теперь хорошо слышу. Так ему и передай, понял?

— Понял. Только послушайте теперь меня: ваш Сипяга убит…

— Что?!.. Опять не слышу ни черта!.. Ну спит — и пускай себе спит, коли такой барин.

— Да не спит! Мертвый он! Скончался! Приказал долго жить!

— Что?!.. Что он тебе приказал?!.. Не слышу!.. Ладно, приказал — так выполняй!..

Треск, шипение, и наконец — тишина.

Всё. Связь прервалась.

Возвращаясь, я вдруг увидел на верхней полке книжного шкапа одну книжицу, которая могла бы мне кое в чем помочь.

Шкап, однако, был заперт. Что ж, подождет и до завтра…

Так же тихо, как вышел, я вернулся в гостиную.

Судя по лицам присутствующих, я пропустил нечто в самом деле впечатляющее. А рассказ генерала явно уже приближался к концу.

— …Вот такая вот была меж нами лямур-мэхэббэт, — произнес он. — А потом… — И надолго примолк.

— Не томите, генерал, — взмолился Шумский. — Никак, у вас снова оперативная пауза?

— Нет, — отозвался генерал. — Просто собираюсь с духом. Ибо дальше было такое…

В общем, схватили ее, мою мэхэббэт, когда она пыталась документы передать в Геок-Теп. А документы те сверхсекретные, всякие приказы по корпусу и оперативные сводки, были из моего сундучка. Лазутчицей она оказалась. Да не простой, а эмирских кровей, это я уже после узнал. Особую выучку прошла аж в Тегеране; там-то ее, должно быть, и обучили, помимо шпионского дела, еще и всяческим видам этой самой сладостной мэхэббэт. Уже когда вешали ее…

— О Господи!.. — прошептала Евгеньева.

— Да, сударыня. Война.

Впрочем, Михал Дмитрич[59] все равно ни за что бы такого не позволил, да он, вот беда, на время оперативной паузы куда-то отбыл по делам, а вместо него остался один… Ну сущий пес!..

А она, бедная, перед тем, как ее вешать повели, вдруг говорит мне на чистейшем французском языке: «Croyez-moi, mon général, j'ai vraiment eu le temps de vous aimer[60]». И еще она сказала: «Lorsque vous menez à la potence, mon général, se souvenir de moi[61]».

Уже через минуту ее не было в живых. Тут ничего не попишешь: война.

Ну а меня понизили на два чина, не то пребывал бы уж, верно, я нынче в высокопревосходительных чинах; ну да то пустяки.

А мэхэббэт, мою мэхэббэт… Как вспомню ее… Потом — никогда… ничего подобного… Звали ее Фатима…

И помимо памяти о ней, все никак не оставляет меня память о том ее пророчестве. Ну, касательно виселицы, я имею в виду. Вдруг — да и правда?…

Ту все наперебой принялись уговаривать его не поддаваться суевериям.

— Вот же! — сказал профессор Финикуиди. — Помните? Когда вешали «воренка», Марина Мнишек эвон что роду Романовых напророчила! Что-де сгинут через триста лет! Когда это было?[62] А нынче вон уже триста первый годочек пошел — и гляди ж ты, покамест вроде бы вполне себе держатся!

— Именно что — «вроде бы»… — вставил Семипалатников, но тут Грыжеедов воскликнул:

— И еще минимум триста лет продержатся! Я верю в Россию!

Семипалатников не стал ему возражать, лишь улыбнулся своей высокомерной улыбочкой.

— Впрочем, — вдруг добавил генерал, — мне тут буквально с месяц назад одна знатная цыганка нагадала, что проживу я еще не менее шести лет. Мне к тому времени пойдет уж девятый десяток, не слыхал, чтоб где-нибудь вешали таких стариков. Да и за что? Вояк расстреливают, вешают — шпионов; а уж шпионничать я никогда не стану, видит Бог!

Тут заговорила Дробышевская.

— Мир духов, конечно, сокрыт от нас, — сказала она, — однако я бы все-таки более доверяла цыганкам, ибо они родом из великой Индии, имеют связь с мистической страной Шамболой, по некоторым слухам… Впрочем и у них случаются промашки. Мне вот одна нагадала, что дни свои я окончу здесь, в России, а уж этого точно не может быть!

— Отчего ж так? — поинтересовался Шумский.

— А оттого ж так, что по окончании нашего горного плена я тотчас отправляюсь в Германию, это уже решено. Там меня пригласили преподавать основы мистики в школе госпожи Блавацкой, о чем я всю жизнь мечтала, и уж оттуда я никогда в Россию не вернусь. Так что не придавайте всему этому слишком большое значение, ваше превосходительство.

На что генерал резонно ответил:

— Ну, поживем — увидим, — и с этими словами вышагал вон из притихшей залы.

Остальные, не сговариваясь, потянулись следом за ним.

…………………………………………………………………<…> и каким-то краем сознания чувствовал, что некие слова из рассказа генерала Белозерцева вот-вот наведут меня на немаловажную догадку; понять бы только, чтó это за слова.

А уже где-то между сном и явью отчего-то вдруг вспыхнуло в памяти это имя: лорд Сазерленд.

При чем тут какой-то британский лорд? Откуда он вообще, черт побери, взялся?..

…Ах, да! читал года три назад… Но при чем, при чем тут?…

Навеянный пилюлями сон уже непоборимо забирал меня.

…Да, именно так: лорд Сазерленд…

«Что ж, милорд, — подумал я сквозь сон, — у вас в запасе вся Вечность; так потерпите же до утра».

Из статьи в газете «Times» за 1911 год

…таинственной смерти лорда Сазерленда.

Несмотря на нынешнее политическое сближение Великобритании с Российской Империей, лорд Сазерленд всячески противился балканской политике России, видя в ней угрозу для всей Европы, балансирующей на грани большой войны…