– —

— …Развяжите! — повторил он. — Ну же! А то руки страшно затекли!

Рассказ его звучал вполне убедительно, отчего я чувствовал себя полным идиотом, однако развязывать его все-таки не спешил. Сказал:

— Не торопитесь, господин Шумский (если вы в самом деле таковой), потерпите еще немного. Вы только что изволили упомянуть о помощи, на которую рассчитывали. Уж не Зигфрид ли, германский агент, обещал вам предоставить такую помощь?

— Агент?.. — испуганно проговорил он. — Да какой еще, к шутам, агент?! — При этом он отчего-то выразительно смотрел на Амалию Фридриховну.

— Именно так, — сурово ответил я. — Сообщите, кто в действительности сей Зигфрид — и обещаю, я вас немедля развяжу.

И тут вдруг с места поднялась Амалия Фридриховна.

— Боюсь, — сказала она, — что под Зигфридом имелась в виду всего лишь я.

— Вы?!.. — только и смог я выдохнуть.

Впрочем, если Кокандов — это Марго, если Дробышевская — Пилигрим, то почему бы Амалии Фридриховне не оказаться Зигфридом?

— Да, я, — подтвердила она. — Но только, видит Бог, никакой я не агент!.. И раз уж возникла такая ситуация, раскрою все свои карты. Ввиду малой доходности от моего пансионата, я веду еще некоторый, как это называют североамериканцы, business. Он, конечно, с точки зрения закона весьма предосудителен; впрочем, по-моему, — не сверх меры. Мы сговорились с моим дядюшкой, проживающим в Лейпциге, — а зовут его Зигфрид фон Дитрих, — что он будет писать письма на имя лиц, которые обратятся ко мне, дабы я помогла им перебраться через границу. В основном это лица, разыскиваемые полицией, но ведь согласитесь, я вправе этого и не знать. Им остается лишь чуть-чуть подправить свою внешность на случай, если разосланы их фотографии…

— Например, усиками кайзеровскими обзавестись, — подсказал я.

— Да, к примеру… А если все же возникнут какие-то подозрения, то мой протеже покажет письма от моего дядюшки, обращенные к лицу, указанному в поддельном паспорте… Поверьте, паспорта подделываю не я, и знать не желаю, откуда они берутся!..

— Ну, это в России нынче не такая великая проблема, — вставил я. — Господи, уж двадцатый век давно на дворе, а у нас так и не додумались фотографии в паспорта вклеивать!

— Да, да… И вот эти письма от дядюшки Зигфрида служили службу уже не раз… А, связываясь со своими протеже, я отчего-то подписывалась именем Зигфрид. Но, видимо, письма мои попали под перлюстрацию — и там скорее всего вообразили, что действует некий германский агент; уж не знаю, по глупости ил из корысти, ради получения наград…

Уже снимая путы с рук Шумского-Семипалатникова, я, осененный догадкой, спросил:

— И госпожа Дробышевская тоже имела письма от дядюшки Зигфрида?

— Да, — сказала она.

— И господин Кокандов?

— Да… А также господин Сипяга.

Вот это уже была новость! И он туда же, стало быть!.. Впрочем, понятно: укокошив Дробышевскую по форме 511, собирался взять ракушки и исчезнуть за границей. Господи, куда катилась Империя, которой мне как-то уже не хотелось служить…

Впрочем, одно обстоятельство объяснялось: отчего в этом тихом пансионате сошлось сразу столько чудовищ.

Амалия Фридриховна спросила тихо:

— Скажите, господин прокурор, мне за это грозит каторга?

— Я отправлюсь туда с тобой, — произнес профессор Финикуиди, взяв ее за руку.

Что бы ответил на это настоящий прокурор? Вероятно, привычными словами: «Это будет решать суд, сударыня». Но я уже переступил какую-то грань, поэтому ответил ей:

— Ну, это в случае, если узнáется. Но того, что вы сейчас говорили, по-моему, и не слышал никто, — с этими словами я пристально посмотрел на остальных.

В ответ послышалось:

— Лично я слышал, — гы-гы, — только презабавный анекдот. Не забыть бы!

— А я глуховат стал еще после канонады под Плевной.

— Я слышала только когда говорили про l'amour, но это было вчера.

— Видите, сударыня, — резюмировал я, — никто ничего не слыхал, так что и вы, и ваш дядюшка Зигфрид можете спать спокойно…

И тут…

Послышалось:

— Всем оставаться на местах! — С этими словами в столовую вшагнул ротмистр Бурмасов с наганом в руке. Затем он приказал: — Который тут господин Зигфрид — прошу немедля встать.

— Да нет тут никакого Зигфрида, — сказал Львовский.

— А вы кто еще такой? Почему я должен вам верить?

— Но мне-то вы, надеюсь, поверите, — сказал я, — ибо… Разрешите представиться: я — действительный статский советник Васильцев, государственный прокурор; моих слов вам будет довольно?

— Гм… Зависимо от того, что вы скажете…

Я понизил голос:

— Но для этого мы с вами как люди государственные должны, сами понимаете, остаться тет-а-тет.

— Да, да, — согласился он.

— In that case, let's go into the living room[69], — нарочно по-английски предложил я.

— Пардон, не понимаю, что вы сейчас изволили сказать.

То, чего я и хотел.

— Mister Engineer, — обратился я к Шумскому-Семипалатникову, — I advise you now to leave the hotel. I hope the path is already open. Say hello to our hospitable uncle of Princess[70]

— Yes, I thank you, — отозвался он. — So I do that.[71]

— О чем вы сейчас изволили говорить? — настороженно спросил ротмистр.

— Велел, чтобы никто не покидал столовую.

— Да, это правильно.

— Ну так пойдемте же.

Мы с ним перешли в гостиную, я закрыл дверь, после чего по-заговорщицки тихо спросил:

— Не приказано ли вам было отыскать некие ценные предметы, принадлежавшие покойной госпожи Дробышевской, ставшей жертвою змеи?

Он обдал меня густы коньячным перегаром:

— Что?! Вам известно?!

— Как видите. Мы, государевы люди, черпаем одну и ту же информацию, хотя и из разных источников.

— Да, да, понимаю… И — где ж они?!

Глаза его зажглись алчным блеском, и я подумал: уж если лощеный столичный ротмистр Сипяго позарился на эти богатства, то чтó говорить о провинциальном ротмистре Бурмасове, наверняка ноющем в семье о нехватке своего жалования!

— Передам вам ровно через пять минут. А покуда — небольшой разговор… Поскольку мы совершенно наедине, позволю себе entre nous сказать. А стоит ли вам передавать все эти ценности по инстанциям? Ведь их стоимость — сто тысяч британских фунтов.

— Сто?!..

— Именно так. А ведь там, в Петербурге, разворуют все; не лучше ли их туда вовсе не отправлять?

— Это как?

— Весьма просто. Сообщите, что Дробышевскую вместе со всеми ее ценностями растерло сходом лавины.

— А если прознает кто?

— Кто? Лишь мы двое и знаем. А я, знаете ли, этого вашего Осипова еще с гимназии и не люблю (что, кстати было сущей правдой), так что уж я-то ничего ему не стану сообщать.

Чуть подумав, он сказал:

— Так она ж, Дробышевская, там, в лéднике, лежит, я сам видал.

— Ну, с этим мы как-нибудь справимся. Пойдемте…

Он нерешительно двинулся за мной.

Путь наш лежал через столовую, где все так и оставались сидеть, за исключением, разумеется, Шумского-Семипалатникова. Внезапно, не дойдя до двери, ротмистр остановился.

— Кого-то одного не хватает… — проговорил он.

— Все на месте, вам померещилось, ротмистр.

— Да нет же, я нарочно посчитал: было семь человек, а теперь… Раз, два… Вот: шесть! Точно помню — был еще тут… ну, такой… с усиками, как у германского кайзера…

Тут подал голос тот Шумский — тот который сперва Шумский, а теперь, кажись, Оболенский (уже можно было даже трезвому голову сломать!):