Попросить у нее помощи?

Я прополоскала рот, выплюнула остатки зубной пасты и покачала головой.

Нет. Просить помощи у Аси бесполезно. Она не станет мне помогать из принципиальных соображений. Даже больше того: она наверняка уже считает меня своим личным врагом.

– Знаешь, как она получила это расследование? – спросит Ася кого-нибудь из наших коллег. – Сказала бы я, каким местом, только аппетит тебе портить не хочется!

Да. Именно так она и скажет.

Я пожала плечами, разглядывая собственное отражение в зеркале. Что делать? Переживем!

Выходит, все материалы по покойному Терехину придется собирать самой.

Начнем, пожалуй, с примы нашего театра оперетты. С Алины Брагарник.

Я вышла из своей комнаты и потопала на кухню. Мама уже отбыла на работу, у отца сегодня отгул. Он дожидался меня, сидя за кухонным столом с газетой в руках.

– Привет! – сказала я и чмокнула отца в щеку.

– Привет! – отозвался отец, складывая газету. – Голодная?

– Еще какая!

– Тогда садись. Я тебя накормлю.

Я уселась за стол и в очередной раз испытала чувство неловкости. Кормить отца полагалось бы мне, взрослой двадцатипятилетней девице. Но я привыкла к тому, что для предков я маленькая девочка, и не делаю никаких попыток изменить статус-кво.

– Что на завтрак? – спросила.

– Сырники. Устроит?

– Еще как!

Я окинула взглядом стол, поднялась с табуретки и достала из холодильника сметану. Внесла свою лепту в сервировку, так сказать.

– Как спала? – поинтересовался отец, накладывая на тарелку аппетитные румяные кругляши.

– Отлично! – бодро отозвалась я.

Отец поставил тарелку передо мной.

– И совесть тебя не мучила? – продолжал он.

– Не-а, – ответила я беспечно и взялась за сырники. – О! Вкусно!..

Отец осуждающе молчал. Я доела сырники, отставила тарелку в сторону и спросила:

– А чай ты заварил?

Папа вздохнул.

– Нет, Айка, ты все-таки непрошибаемая девица. Смотрю на тебя и поражаюсь: неужели я породил такого скорпиона?

– Ты породил Рыбу, – напомнила я. У меня день рождения в марте.

– Я не в том смысле, – отмахнулся отец. – В кого ты такая замороженная?

– В тебя, – ответила я. – Ты забываешь про свою холодную латышскую кровь.

Папа не нашелся, что ответить на такой наглый выпад, и даже слегка подавился.

Дело в том, что папа – этнический латыш, хотя родился в России и никакого языка, кроме русского, не знает. Экзотическая фамилия «Витола» долго воспринималась моими коллегами, как журналистский псевдоним. Отец – бывший милиционер, хотя говорят, что бывших милиционеров не бывает. Сейчас он преподает в милицейском училище. Домашнее прозвище отца «латышский стрелок», но он на него ничуть не обижается. Мне даже кажется, что оно ему льстит.

– Почему ты считаешь, что латышская кровь – холодная? – спросил папа.

– Это клише, – объяснила я. – То есть распространенное мнение. И как почти всякое распространенное мнение, это клише неправильное.

Я разлила чай в две чашки, подвинула одну к отцу и продолжала.

– Ну, например, существует такое клише: «тонкие нервные пальцы пианиста». Слышал, да?

– И слышал, и читал.

– Прекрасно. Так вот, могу тебе авторитетно заявить: пианисты это клише на дух не выносят. От него веет дремучей безграмотностью. Помню, я писала статью о лауреате конкурса Шопена, который был родом из нашего города. Так вот, парень меня заклинал не употреблять этого выражения. И показывал мне свои руки, кстати, довольно плотные, с короткими и толстенькими пальчиками. Именно такое строение руки считается наиболее удобным для пианистов. Еще бы! Пальцам приходится выдерживать сумасшедшую нагрузку! Вес всего тела! Тонкие и нервные конечности уже давно бы переломались...

– Ты мне зубы не заговаривай, – оборвал меня отец. – Начала утреннюю лекцию!

Я отхлебнула чай.

– И стрелки не переводи, – продолжал обличать меня папа. – Я о чем с тобой говорил?

– Ни о чем не говорил, – ответила я угрюмо. – Ты спрашивал, не стыдно ли мне.

– Вот! И ты прекрасно поняла, что я имею в виду!

– Не поняла, – попробовала отбиться я.

– Я о Лешке!

Я закатила глаза. Начинается!

– Па-ап, ну что я сделала, – заныла я противным голосом.

– Не скули! – строго осадил меня отец. – Я что хочу сказать тебе, Айка... Не притворяйся, что ты не видишь очевидного.

Я смирилась с тем, что избежать разговора не удастся. Вздохнула и уселась поудобней.

– «Очевидное» это что?

– Парень в тебя влюблен, – так же строго сказал отец.

– Пап, он влюблен во все смазливые мордашки, которые встречает на своем пути.

– Неправда!

– Откуда ты знаешь? – удивилась я. – Ты, что, имел разговор с Лешкой? Он перед тобой раскрыл душу?

Папа спохватился.

– Нет, конечно, Алексей мне ничего не говорил...

– Тогда откуда такая уверенность?

– Я – мужчина, – ответил отец после короткого раздумья. – Поэтому понимаю его лучше, чем ты.

– Растолкуй, – попросила я. Меня внезапно охватила холодная злость. Интересно, до каких пор простирается родительская бесцеремонность? До каких пор родители будут вмешиваться в мои дела, как в свои собственные?

– Все эти девочки – не более, чем способ привлечь к себе твое внимание.

– А-а-а, – протянула я. – Понима-аю... Раньше девочки существовали потому, что Лешка меня не знал. Теперь они существуют потому, что он хочет привлечь мое внимание. Очень удобная позиция!

– Глупая позиция, – проявил лояльность отец. – Но Лешка еще ребенок, он не понимает, что таким образом ничего не добьется. По крайней мере, от тебя.

– Это точно! – подтвердила я. – Ничего не добьется!

– Айка, если он тебе не нужен, перестань с ним общаться, – сказал отец.

Я оторопела.

– Пап, ты чего? Мы же друзья!

– Ничего подобного! – отрубил отец. – Никакие вы не друзья! Парень в тебя влюблен и надеется, что сможет вызвать ответное чувство. Поэтому и таскается к нам каждый день. А ты...

Отец запнулся.

– Что я? – спросила я тихо. Меня начала душить обида. Похоже, что мой собственный папочка занял место на противоположной баррикаде. Это нечестно. У Лешки свой отец имеется, пускай он его и защищает!

– Ты об этом догадываешься, – ответил папа. – И тебя такое положение дел устраивает. Даже немного веселит. Эдакая рыбка в банке: смотреть можно, трогать нельзя...

Я отодвинула от себя недопитую чашку.

– Что ты предлагаешь? – спросила я, глядя отцу в глаза. – Дать себя потрогать?

Отец смутился.

– Ая! Не говори пошлости!

– Я называю вещи своими именами, – ответила я резко. – Раз уж у нас пошел такой откровенный разговор... Итак, что же я должна сделать, чтобы Лешка не страдал и не мучился? Научи, мой мудрый родитель! Я вся внимание!

– Если он тебе не нужен как мужчина, прекрати эти игры в дружбу, – ответил отец очень твердо. – Поверь: ни к чему хорошему они не приведут. Это я знаю по личному опыту.

В тот момент я была слишком злой, чтобы обратить внимание на последние слова отца и придать им какое-то значение.

– Послушай, – начала я, изо всех сил сдерживая рвущуюся наружу злость, – тебе не кажется, что вы с матерью наступаете мне на горло?

– Как это? – опешил отец.

– Так это! – почти закричала я. – Я же вздохнуть не могу без вашего на то одобрения! Пап! Мне двадцать пять лет! Я взрослая, понимаешь? Чего вы от меня хотите? Я не пью, не курю, не шляюсь по мальчикам, не веду антиобщественный образ жизни... Господи, я до такой степени правильная, что самой тошно! Что вам еще нужно? Сделать из меня святую? Ну, давайте я постригусь в монахини! Честное слово, после жизни в нашем доме любой монастырь покажется притоном!

– Ая! – попытался перебить меня отец. Вид у него был довольно жалкий.

– Хватит! – отрезала я. – Правду говорят: взрослые дети должны любить родителей на расстоянии! Я это давно обдумывала, а сейчас понимаю: тянуть дальше некуда. Скоро вы мне начнете выдавать кислород строго дозированными порциями. Потому что так будет лучше для моего здоровья.