Как-то — это было под воскресенье — хозяйка предупредила Катю, чтобы вечером та домой не уходила: будут гости, придется прислуживать у стола. Катя растерянно оглядела свое старенькое, вылинявшее, в засохшей мыльной пене ситцевое платьице:

— Как же?..

— Ах, что ты, милочка! — поняла ее хозяйка. — Конечно, я тебя одену к вечеру. У меня кое-что найдется по твоему росту.

Это было первое в жизни шелковое платье, которое надела девушка, — пускай не новое, пускай не совсем по фигуре, но все-таки настоящее нарядное платье, и Катя, подойдя к зеркалу, невольно залюбовалась собой.

— Красавица! — нараспев произнесла кухарка тетя Поля, оглядывая девушку, и Кате было это приятно. — Писаная красавица!..

«Видел бы меня Аким в таком наряде! — подумала Катя. — На руках бы унес, зацеловал бы!»

Смутившись собственных мыслей, Катя покраснела и закрыла ладонями разгоряченное лицо. Через минуту она выглянула сквозь пальцы: из глубины зеркала смотрела на нее девушка в нарядном платье, обрисовывавшем стройную фигуру; легкими светлыми волнами волосы сбегали с плеч, глаза сияли восторженно.

— Хватит любоваться, — сухо сказала хозяйка, появляясь в дверях. — Пора приниматься за дело.

Гости начали съезжаться часам к восьми. Были это главным образом инженеры с Балтийского, с Путиловского заводов, с завода Михельсона, пожилые и молодые, аккуратно выбритые, надушенные дорогими парижскими духами, подтянутые и корректные. И не один из них, проходя в кабинет к хозяину, останавливался, увидев красивую, нарядную девушку:

— Откуда у вас такая?

Хозяйка поджимала губы и говорила пренебрежительно:

— Девушка из бедной семьи. Ведь мы же обязаны заботиться о бедных, правда?..

Один из гостей, уже немолодой, с заметным брюшком, хотел было полюбезничать с «горняшкой», но хозяйка, бросив на Катю уничтожающий взгляд, поспешила произнести певуче:

— Сергей Владимирович, пойдемте, я покажу вам, какой изумительный саксонский фарфор нам удалось приобрести!..

Катя невольно рассмеялась: что это с хозяйкой, неужели она всерьез думает, что Катя станет с нею соперничать?

За столом, после первых двух-трех тостов, гости разговорились, расшумелись, и хозяйка, сияя улыбкой, то и дело обращалась то к одному, то к другому, пытаясь осторожно водворить порядок, приличествующий во всяком солидном доме.

Катя едва успевала подносить блюда и наливать вино.

Разговор шел либеральный, вольный: о недавней забастовке на Путиловском заводе, о затянувшейся и, кажется, безрезультатной войне на Дальнем Востоке, о том, что ни к чему хорошему — это уж теперь ясно! — война Россию не приведет.

Хозяйка время от времени встревоженно показывала мужу глазами на Катю, но тот посмеивался:

— Пускай послушает. Это ей полезно.

Для Кати все это было неожиданным, новым, и она порою даже жмурилась от страха, когда кто-нибудь из гостей начинал высказываться слишком смело.

Говорили о том, что в высшей степени загадочным остается апрельское сражение на реке Ялу, когда полегли тысячи наших солдат и победа была уже близка — рукой достать! — а горнисты в последнюю минуту все-таки сыграли сигнал отступления. Вспоминали о бесславном поражении русской армии на Цзиньчжоуском перешейке, о разгроме русских войск у Вафангоу: странное дело, как и в битве при Ялу, победа в этих сражениях казалась вполне обеспеченной, а досталась все же неприятелю.

— А разве под Ляояном, в августе, не это же самое повторилось? — горячился один из гостей. — Сто шестьдесят тысяч войск у нас, а у японцев только сто двадцать. Орудий у нас почти в полтора раза больше, чем у противника. А Куропаткин приказывает отходить на новые позиции, — это, по-вашему, что? Не загадка? Да-с, слишком уж много таинственного…

— А во флоте? — хозяин произнес это громко, стараясь, чтобы его услышали все. — Вы представляете себе, господа, что творится в нашем прославленном флоте?..

Катя насторожилась: может быть, сейчас она хоть что-нибудь узнает об «Авроре».

— Я глубоко убежден, — продолжал хозяин, заметно поигрывая голосом, — что сама идея посылки нашей эскадры в Тихий океан — это курьез, величайший исторический курьез! Поэтому и все, что теперь происходит, суть курьезное следствие курьеза. Ведь эти последние события — это же стыд-позор на всю цивилизованную Европу!..

— А что, что такое? — заинтересовались гости.

— Ну, как же! Об этом сейчас весь Петербург говорит. Только эскадра вышла в Немецкое море, только огляделась да построилась в походные колонны, как вдруг боевая тревога!.. Шум, грохот, пальба…

Щеки инженера мелко затряслись от сдерживаемого хохота.

— Ок-казывается, бесстрашному господину адмиралу или еще кому-то из высших чинов… — Он сделал интригующую паузу. — Кому-то, одним словом, ни с того ни с сего вдруг померещился неприятель[4]. Японцы! Вы представляете: это в Немецком-то море! — хозяин уже не сдерживал хохота. — Ну, конечно, немедленная орудийная стрельба, и в результате — своя своих побивахом. Два снаряда, говорят, получила в виде адмиральского подарка наша собственная «Аврора».

Катя неожиданно почувствовала, что у нее начинает кружиться голова: огни люстры вдруг почему-то поплыли, поплыли…

— «Аврора»! — тихо повторила она одними губами.

— Да-с, — довольный произведенным эффектом, повторил хозяин. — Вот уж, воображаю себе, какая там паника поднялась. Ночь, прожекторы светят, снаряды рвутся. Неприятель, — а где неприятель, какой неприятель? Ку-урьез!

— И что же? — полюбопытствовал кто-то из гостей. — Большие жертвы?

— К счастью, нет, — небрежно отозвался хозяин, — Пострадали иностранные рыбаки. А на «Авроре» одного, как его, — комендора, что ли, тяжело ранили. А так в общем все закончилось благополучно. Только лондонская «Таймс» именует теперь эскадру Рожественского не иначе как «эскадрой бешеной собаки». Бешеная собака — остроумно, не правда ли?

И добавил еще что-то по-французски, отчего гости дружно расхохотались, а хозяйка ударила мужа веером по руке:

— Ты бы хоть меня постеснялся! Этакий шутник! Катя уже не слышала, о чем еще говорил хозяин. «Комендора»… Аким ведь тоже — комендор…

Кате показалось, что лампы люстры вдруг погасли, а комната — вся, вместе с гостями, с этим богато сервированным столом и с нею вместе — проваливается куда-то…

Блюдо, которое она несла к столу, как-то само собой выскользнуло из ее рук и разлетелось на мелкие куски.

— Что т-ты, мил-лочка! — прошипела хозяйка. — Глядеть надо. — И тотчас мило улыбнулась гостям: — Извините, господа, она еще неопытная.

— Ничего, ничего, — инженер был настроен философически-благодушно. — Посуда бьется к счастью. — И добавил глубокомысленно: — Тут империя скоро разлетится на куски, а блюдо — что, пустяк!

Вскоре гости заговорили уже о чем-то другом, а Катя все еще стояла на коленях и невидящими от слез глазами разыскивала на полу мелкие осколки, собирая их на поднос.

Хозяйка вышла вслед за Катей.

— Разиня! — шепотом произнесла она. — Такое блюдо!.. Имей в виду: удержу из жалованья.

— Ах, да удерживайте что хотите! — в отчаянии воскликнула Катя. На кухне она разрыдалась, прижавшись щекой к прохладной стене.

— Полно тебе, Катюша, полно, — пыталась успокоить ее кухарка. — Стоит расстраиваться из-за какого-то дрянного блюда. Да у него, у хозяина нашего, посуды этой окаянной вон сколько — горы!

И она осторожно гладила вздрагивающее плечо девушки.

— Ах, тетя Поля, — всхлипывая, произнесла наконец Катя. — Я не из-за блюда…

— А тогда из-за чего бы? — недоумевала кухарка. — Может, кто из гостей обидел? Они ведь вон какие охальники, даром что господа!

Катя отрицательно покачала головой.

— Хозяин рассказывал: на «Авроре» комендора ранило. А ведь Аким… тоже комендор…

Кухарка, поняв наконец-то, сокрушенно вздохнула и перекрестилась:

— Дивны дела твои, господи… — Утешить девушку ей было нечем. — Бог милостив, — неуверенно бормотала тетя Поля. — Ну почему непременно твоего Акима? Мало ли их на корабле, этих… комендоров? — И сочувственно покачала головой: — Д-да, вижу — не на шутку ты полюбила этого матроса… Ладно, поди-ка лучше умой лицо, ишь какая зареванная.